"Все, кто убивал украинцев, будут покрыты позором и осуждены историей". В Якутии судят "яблочника"

Сегодня в Якутии начинается суд над бывшим координатором штаба Навального и лидером республиканского отделения "Яблока" Анатолием Ноговицыным. Поводом для возбуждения дела за "дискредитацию" армии России (ст. 280.3 УК) стало видео о мобилизации, в котором автор отговаривал людей от похода на войну. До этого "яблочника" оштрафовали за репост материала "Новой газеты" об оккупации Украины.

"Наших сограждан отправят в Украину, где их заставят убивать и где они, скорее всего, погибнут. В скором времени все, кто убивал украинцев, будут покрыты позором и осуждены историей, – так начал свое опубликованное 22 сентября видеообращение Ноговицын. – Я прошу задать себе вопрос: готовы ли вы отправить своих родных и близких на эту бойню, которая нужна лишь одному человеку? Человек, который обиделся на украинцев за то, что они не пожелали стать крепостными, как мы. Пришло время открыть глаза и перестать себя обманывать, признать, что все ответственны в происходящем".

На следующий день его задержала полиция по подозрению в "дискредитации" армии России – Ноговицын стал третьим "яблочником", попавшим под уголовное дело из-за критики войны. Ранее преследованию подверглись глава камчатского отделения партии Владимир Ефимов и журналист из Хакасии Михаил Афанасьев, который находится в заключении с 13 апреля.

Накануне первого заседания Сибирь.Реалии поговорили с главой якутского "Яблока" Анатолием Ноговицыным об уголовном преследовании, о схожести войн в Чечне и Украине, отношении к мобилизации в республике и угрозе ядерной войны.

"Это был ожидаемый шок"

– Как вы встретили начало войны в Украине? О чем вы думали 24 февраля?

– Это был день рождения моего брата, мы собирались праздновать. Ко второй половине дня – у нас разница во времени шесть часов – новости уже появились, и это стало для нас шоком. Разумеется, ничего не стали отмечать.

Но, к сожалению, это был ожидаемый шок. Я и наша партия об этой опасности говорили еще на выборах в [сентябре] 2021 года, когда я был кандидатом в депутаты Госдумы. Неоднократно говорил об этом и по местному телевидению, когда выступал на агитационных эфирах. К сожалению, наши худшие опасения сбылись.

Они появились сразу после статьи Владимира Путина, где он отказывал Украине в суверенитете, украинцам – в их национальности и праве на самоопределение. Тогда появились опасения о том, что наша страна, к сожалению, нападет на Украину.

Мы к этому относились очень серьезно: внутри партии было совещание по этому поводу, на одном из съездов неоднократно обсуждали этот вопрос и решили, что опасность очень вероятна.

– В сентябре война с Украиной многим казалась маловероятной. Что, на ваш взгляд, тогда было недооценено?

– Я думаю, большинство людей рассуждали с позиции рациональности, что это невыгодно, опрометчиво, не учитывая, что человек, руководящий нашей страной, находится в изоляции. Его никто не критикует, никто не говорит ему о реальном положении дел и так далее. Я думаю, в этом проблема.

– Когда началась война, вы почистили свой канал от антивоенных публикаций, но затем репостнули материалы "Новой газеты" про жизнь в Николаеве, Херсоне и Бердянске. Вас эти новости настолько шокировали?

– Новости, на самом деле, были ожидаемые. У меня знакомый участвовал во второй чеченской кампании, и он рассказывал, как они зачищали поселки, деревни – там происходили вещи похуже. Само село зачищали полностью от его жителей, независимо от того, были ли там дети, старики и так далее.

Поэтому, когда я увидел новости о том, что творится на территории Украины, я уже не сомневался, что это происходит на самом деле. [Армия] действовала по-своему, так, как она привыкла, как она действовала в Чечне.

– С окончания второй чеченской войны прошло 13 лет. У вас есть объяснение, почему российские военные продолжают использовать столь жестокую тактику?

– А потому что не было никаких изменений, никаких реальных реформ в обучении и подготовке бойцов. То есть все осталось по-прежнему. С момента чеченской кампании военное руководство ничего не меняло по отношению к тактике, работе с военнослужащими. Все было только для отчетности, а реальной работы никогда не проводилось.

Те руководители, которые сейчас командуют на местах в "спецоперации", – это ветераны чеченских кампаний в том числе. Они так привыкли, они по-другому не умеют, – говорит Ноговицын.

"Мое преследование – инструмент для повышения"

Анатолий пришел в политику, будучи тридцатилетним: в сентябре 2017 года возглавил предвыборный штаб политика Алексея Навального в Якутске – чтобы, по его словам, "у людей была альтернатива". И почти сразу же начал получать первые штрафы за анонсы протестных акций.

В конце марта 2018 года, после президентских выборов, на которые Навального не допустили, Ноговицын покинул штаб и перешел в "Яблоко", возглавив якутское отделение. В сентябре его арестовали на 23 дня за призывы выйти на митинг против повышения пенсионного возраста.

Дальше были аресты за акцию против поправок в Конституцию и "обнуления" президентских сроков Владимира Путина, а также призыв выйти на митинг в поддержку Навального.

Летом 2021-го ему удалось добиться регистрации на выборы в депутаты Госдумы – в это время избиркомы уже не допускали тех, кто имел отношение к штабам Навального, даже на муниципальные выборы. Минюст попытался было отменить регистрацию, но Ноговицын пригрозил "сухой голодовкой".

"Я сказал, что выйду в одиночный пикет в центр города, пока меня не восстановят или пока я не умру. И это произвело на них сильное впечатление. Они решили меня не снимать, потому что это происходило бы на глазах у всего мира", – рассказывал политик.

За экс-главу якутского штаба Навального проголосовали чуть больше 18 тысяч человек, на своем округе он занял шестое место из девяти.

В 2022 году, когда началась война в Украине, Ноговицын публиковал антивоенные посты в своих соцсетях, однако после фактического введения военной цензуры часть публикаций удалил. Тем не менее 13 марта глава якутского "Яблока" разместил на своей странице видеокомментарий журналистки "Новой газеты" Елены Костюченко о жизни в Николаеве – за это его оштрафовали на 30 тысяч рублей.

Видеообращение от 22 сентября о мобилизации стало формальным поводом для возбуждения уголовного дела. 8 декабря Якутский городской суд приступит к его рассмотрению, за двухминутный видеоролик Анатолию грозит до трех лет лишения свободы.

– Почему, когда уже вступили в силу законы о военной цензуре, вы все равно разместили материалы "Новой газеты"?

– В этих репортажах не звучали слова "российская армия", "война". Я думал, исходя из закона, что меня не будут преследовать по этим материалам. Но, к сожалению, на меня составили протокол.

Я думаю, что понимаю, в чем причина. После завершения президентской кампании Алексея Навального, в марте 2018 года, мы по обоюдному соглашению с [федеральным] руководством решили закрыть штаб. Тогда преследованием волонтеров штаба занимался начальник отдела полиции №2 по Якутску [Олег] Лебедь. Он присвоил себе заслугу за это закрытие и получил хорошее повышение – стал замглавы управления МВД по Республике Саха.

И сейчас мной активно занимается нынешний начальник отдела №2 и другие полицейские – они видят в моем преследовании инструмент для своего повышения. Например, те, кто занимались делом Александра Габышева, тоже хорошо продвинулись по службе. В Якутии так принято: если уничтожена какая-то оппозиционная политическая сила либо кого-то сажают в тюрьму – тех, кто этого добился, повышают.

– Весной в Якутске, как и по всей стране, уже стала появляться пропагандистская Z-символика. Какие у вас были ощущения от нее?

– Она была на баннерах, это делали власти: либо республиканские, либо мэрия Якутска. К примеру, символика на автомобилях была только у полиции, у Росгвардии, а также у некоторых предпринимателей, которые поддерживают руководство республики и чей коммерческий успех зависит от участия в тендерах, заточенных под них.

Я лично знаю одного полицейского, которому начальство выдало наклейку и приказало приклеить. Разумеется, были люди, которые искренне обвешивались этой Z-символикой, но это единицы. Знаю предпринимателя, который сначала заклеился ей, но потом убрал. На самом деле, в Якутске не так уж много этого, сейчас – только на баннерах, за которые заплатили из бюджета, и на полицейских, росгвардейских машинах.

В южной Якутии – Нерюнгри, Алдан – знаю людей, которые реально поддерживали эту символику, и им, к примеру, прокалывали шины. Еще в одном месте подожгли машину.

"Наши села на севере скоро умрут"

– Жители республики следят за событиями в Украине? Как реагируют?

– Большинство, как мне кажется, стараются не думать о том, что происходит, закрываются, чтобы не занимать ни одну из сторон.

Когда мобилизация началась, очень многие сразу явились по повестке, аргументируя это тем, что "нас призвали, мы обязаны" и думая, что они едут – у меня такое ощущение – как будто на сенокос или на охоту. У большинства этих людей родные сразу понимали, чем это чревато, и пытались отговорить своих мужей, отцов, братьев.

Сейчас, я думаю, большинство из них поняли, какую ошибку они совершили, и жалеют о своем решении. Об этом свидетельствует множество сообщений, которые они присылают своим родственникам – что лучше бы учились или работали. То есть они увидели, что такое "спецоперация" на самом деле, что их там никто не ждет, что они там нежеланные гости.

– Одно из объяснений, почему люди так легко соглашаются на мобилизацию, – это денежные выплаты и льготы. Насколько это важный фактор для жителей Якутии?

– Этот фактор не такой уж большой, как, например, в других, более бедных регионах. Потому что жители нашей республики прекрасно понимают, что государство очень часто обманывает, не выполняет своих обещаний.

Большинство мобилизованных [в Якутии] – это жители сел и деревень, к сожалению. Их просто обманывали: говорили, что если они не явятся, то их посадят на 15 лет. Люди не были юридически подготовлены, не знали, что их обманывают. 15 лет или полгода "спецоперации" – большинство думало именно в таком ключе, как мне кажется.

Чем севернее район, тем больше в процентном соотношении мобилизованных, потому что там нет юристов, даже связь плохо работает, чтобы просто куда-то позвонить, проконсультироваться.

В некоторых селах на севере мобилизовали практически всех мужчин. Это катастрофа. Наши села на севере скоро умрут. Просто из-за нехватки рук. Оттуда и так уезжали люди, у кого была возможность. Оставались те, кто либо не мог уехать, либо решил жить на своей земле. Теперь мужчин из этих семей мобилизовали – многие из них, к сожалению, не вернутся, и женщинам придется уезжать оттуда, потому что жизнь там очень тяжелая, и без физической силы просто-напросто не выжить. То есть это вопрос времени.

– Как, по вашим ощущениям, мобилизация повлияла на национальные республики в России? Кроме Якутии, большой удар на себя приняла Бурятия, например. И не только она.

– Это действительно очень большой удар, от которого не знаю, когда мы сможем оправиться. Получается, что истребляют малые народы. Да, может быть, неумышленно, но по факту получается так. То, что делают власти, можно назвать геноцидом. За весь Дальний Восток говорить не могу, но я думаю, это происходит потому, что у нас здесь нет правозащитных организаций, которые могли бы дать разъяснения.

Например, в Дагестане, насколько я знаю, мобилизовано много, но там и много людей идет по контракту. У них считалось – не знаю, как сейчас, – что быть военным престижно. А у нас мобилизация идет таким потоком, потому что люди меньше знают своих прав.

"Узнаю новости о мире, как Путин"

– Почему вы решили записать видео про мобилизацию после штрафа и административного дела? Вы же понимали, что это чревато уголовным делом?

– Потому что вдруг это кому-то спасет жизнь, кто-то задумается о нашей численности. Нас [якутов] больше 400 тысяч, но это очень мало, потому что многие из них – это старики, дети. Если посчитать мужчин, которые могут работать, создавать семьи, воспитывать детей, то получится под сотню тысяч максимум, то есть это очень большой процент от численности нашего народа.

Я точно знал, что ко мне обязательно придут, и удивился, когда на следующий день не пришли – [полицейские] приехали послезавтра.

Если ко мне кто-то прислушается, и я спасу хотя бы одного человека, это уже хорошо. Да, меня могут посадить на три года, но это не сравнится даже с одной спасенной человеческой жизнью, она бесценна. Но понимания бесценности жизни в нашем обществе нет. Поэтому у нас происходит то, что происходит.

– А почему понимания ценности жизни нет? Как это проявляется в повседневной жизни?

– Потому что власть транслирует точку зрения, что отдельный человек не представляет ценности, не говоря об этом прямо, а косвенно, например, что "величие" [страны] – в понимании обитателей Кремля – важнее личного благополучия отдельного человека. Советская власть тоже обесценивала отдельного человека. Это проявляется в повседневной жизни: в нашей стране мало чувства сопричастности к чужим проблемам, бедам.

– Расскажите, как проходило ваше задержание?

– Ко мне приехали и сказали, что я задержан по делу за высказывание. Мне не сказали сразу, что это уголовное дело. Думал, будет административное по "дискредитации" и затем штраф. Сначала сказали, что отвезут меня в отдел №4, но повезли совсем в другом направлении – в здание Центра "Э". Отобрали телефон, сказали, что возбуждено уголовное дело и что я "попал". "Ну, раз уж попал, то давайте оформлять" – они немного растерялись, наверное, ожидали, что я испугаюсь.

Потом меня отвезли к давним знакомым в отдел №2 и там уже начали проводить следственные действия. Так как телефон у меня отобрали в Центре "Э", я не мог вызвать адвоката. Дали адвоката по назначению, но от его услуг я отказался, так как не был уверен, что он не сотрудничает со следствием. После этого меня отвезли домой на обыск: ничего не нашли, ради приличия изъяли карту памяти и одну флешку. Отвезли в ИВС, там я объявил "сухую" голодовку, ожидая суда по мере пресечения.

Следствие запросило мне домашний арест, я попросил о запрете определенных действий, объяснил суду, что даже при желании не смогу уехать из страны: у меня нет ни средств, ни загранпаспорта. Я тогда думал, что если попрошу подписку о невыезде, то, скорее всего, мое ходатайство не удовлетворят. Уже позже узнал от адвоката по соглашению, что статья у меня легкая, и можно было попросить просто запрет на выезд, – говорит "яблочник".

В итоге суд в Якутске 25 сентября избрал Анатолию Ноговицыну меру пресечения в виде запрета определенных действий. Ему запретили пользоваться средствами связи, в том числе интернетом, и выходить из дома в определенные часы.

– Как вы проводите время под запретом? Откуда узнаете новости?

– Я узнаю новости о мире, как Путин: мне либо рассказывают, либо приносят распечатку. Я активно читаю. Прочел замечательную книгу "Хлопок одной ладонью" [нейробиолога] Николая Кукушкина.

Конечно, нелегко, когда ограничивают свободу. Понимал, что мера пресечения не такая уж плохая, но мне не было от этого легче. Если, допустим, вы находились в СИЗО, а потом вас переводят под домашний арест, то это воспринимается как облегчение, а если вам сразу дают запрет определенных действий, то это переживается тяжелее.

– В период запрета вам назначили психиатрическую экспертизу. Как думаете почему? Что с вами делали?

– Я думаю, это было элементом давления, чтобы я испугался и пошел на сотрудничество со следствием, признал вину. Судмедэксперты задавали мне вопросы, которые мне задавал следователь: какую цель преследовал, по чьему поручению записал видео и тому подобное. Разумеется, [карательная] психиатрия – это один из инструментов преследования оппозиции.

"Изъяли рубашку и кардиган"

– В телеграм-канале вы опубликовали фрагмент допроса, где вам задают странный вопрос. О чем вообще с вами разговаривал следователь?

– Когда я после суда по мере пресечения пришел к следователю с адвокатом, то он очень сильно удивился и расстроился. Они же знали мое материальное положение, думали, что я не найду адвоката.

Спрашивали про пароль от телефона, про то, по чьему поручению записал высказывание, получал ли деньги за видео, кто написал сценарий ролика – вот таких вопросов было очень много, они повторялись на каждом допросе, просто слова менялись местами. Пытались приплести к этому уголовному делу партию "Яблоко". Но видео я записал сам и сам его выложил. Однако это не помешало провести следственные действия в [якутском] офисе партии "Яблоко", изъять оттуда компьютер, который мне практически через несколько дней вернули. А еще они изъяли рубашку и кардиган.

– А это зачем?

– На видео я стою в кардигане и белой рубашке, но в другой, похожей. Из-за того, что в деле нет никаких существенных материалов, скорее всего, они решили представить на суде, что вот, мол, я был в этой рубашке, а это однозначно доказывает, что я совершил преступление. Мне кажется, такая логика.

– Как вы думаете, почему в ноябре суд не сразу продлил вам меру пресечения, а допустил перерыв в неделю?

– Я думаю, они надеялись, что я уеду за границу. Я получил намек, что мне лучше уехать, если я не хочу сесть в тюрьму.

– От кого был намек?

– От людей, которые близки к [властным] кругам. Если честно, мне предлагали эвакуацию. Но я не собираюсь никуда уезжать, я нужен людям, я должен быть здесь. Единственный путь избавиться от меня – это убийство или что-то в таком духе. Но не думаю, что я такая большая птица, чтобы меня убивать. По крайней мере, надеюсь на это.

– До уголовного дела вы замечали за собой слежку или, может быть, получали угрозы?

– Угроз не было. Слежку я замечал пару раз, и, насколько я знаю, это задокументированный [в материалах дела] факт. То есть это не просто мое подозрение.

– Как к вам относятся местные жители, зная ваши взгляды?

– Разумеется, положительно. Негативную реакцию я встречал только в комментариях в интернете, а вот в реальности никто мне такого в лицо не говорил. Единственное, что я встречаю, – это поддержка. Люди иногда подходят ко мне на улице: "Анатолий, как продвигается уголовное дело?" Удачи желают, чтобы перестали преследовать.

– Что происходит с протестным движением в Якутии после 24 февраля? Какие настроения в целом?

– Если раньше люди дистанцировались от политики и старались не думать о том, что происходит в нашей стране, то власть заставила, пришла к ним домой с повесткой для мобилизации. Те, кого это затронуло непосредственно, отреагировали резко негативно.

Отношение к тому, что происходит в нашей стране, меняется очень быстро. Если до сентября мы видели либо поддержку, либо абсолютную незаинтересованность в том, что происходит, то сейчас видим огромное количество людей, которые это [войну] не принимают. Да, может быть, не открыто и не публично, но таких людей стало больше. Тех, кто реально поддерживал, я не вижу, читал [их мнения] только в интернете, но в интернете кто угодно и что угодно может поддерживать. Если человек ничего не делает ради этого, то и поддержки нет.

Сейчас уличные акции проводить невозможно. В Якутске пытались провести, но теперь заблаговременно, как только что-то объявляется, на улицу выходит множество полицейских, прохожих задерживают, отвозят в отделение, удерживают несколько часов.

– Одно из требований, которое озвучивают этнические протестные активисты, в основном, уехавшие за границу ,– это проведение деколонизации или хотя бы федерализации в России. Как вы относитесь к подобным идеям?

– Нам нужна реальная федерализация страны, чтобы мы сами решали, как жить, сколько налогов платить, сколько отправлять в федеральный центр и так далее. Мое отношение к этому не изменилось. Договоренности [с федеральным центром] должны быть пересмотрены. Естественно, [в регионе] должно оставаться больше, чтобы мы свои проблемы решали здесь сами.

Но разговоры о независимости [республики] я категорически не поддерживаю. У нас по всей стране разбросано ядерное оружие. Представьте, если оно попадет в руки нашего главы [Айсена] Николаева? Что произойдет? Этот человек может все что угодно сделать ради своей выгоды. Поэтому это очень опасно.

– Чем вы занимаетесь как глава якутского "Яблока"? Как вы себе объясняете, зачем вы здесь нужны?

– Мы нужны, чтобы разговаривать с людьми, доводить до них информацию о том, что происходит на самом деле, показать людям с демократическими, либеральными ценностями, что они в регионах не одни.

Для нас важно, что в каком бы отдаленном регионе человек ни находился, если он разделяет ценности демократии и либерализма, свободы, гражданских прав, он может к нам прийти.

– Почему "Яблоко" сейчас не выступает как активный лидер оппозиции, организатор протестов, как когда-то штабы Навального?

– Нужно смотреть правде в глаза. Вот мы объявим, к примеру, завтра митинг. Сколько людей выйдет? Пять тысяч, 10, 20, 50? Если даже сто тысяч человек выйдет, это что-то поменяет здесь и сейчас? Нет, к сожалению. Что-то поменяется только тогда, когда выйдут миллионы. Вы уверены, что завтра могут выйти миллионы людей? Такого не будет. Мы просто подставим тех, кто вышел: у нас будет еще больше политических заключенных, и они получат сроки по нашей вине.

Поэтому мы и не призываем людей выходить. Появится возможность что-то изменить – а она появится, – мы будем усиленно работать. Когда эта возможность появится, ни мне, ни другим членам партии, ни кому бы то ни было не известно. Но это время рано или поздно наступит, и мы это поймем. Все жители нашей страны это поймут.

– А какие должны произойти события, чтобы этот момент приблизился?

– Я могу сказать, но эти слова однозначно дадут мне еще одну уголовную статью.

– Уход Путина?

– Президент уже теряет свою субъектность, люди это понимают. На самом деле, некоторые изменения уже происходят, но они пока идут медленно, не так быстро, как мне именно хотелось бы. Чем быстрее это будет происходить, тем больше жизней мы сможем сохранить, тем меньше людей погибнут и со стороны Украины, и с нашей стороны.

Очень многое, к сожалению, зависит от ситуации на фронте, от нее зависит наша свобода. Она несет в себе колоссальные риски, потому что у нашего главнокомандующего есть ядерная кнопка. Вы уверены, что он ее не нажмет? Люди говорят о том, что никто в трезвом уме не будет этого делать. А откуда такая уверенность, что наш главнокомандующий за 22 года не поставил туда людей, которые обязательно исполнят его приказ? Эта опасность есть, и она не нулевая.

Те, кто говорят, что этого не произойдет, когда-то так же говорили про начало "спецоперации".