Осенью 1939 года Особым Совещанием при НКВД СССР по ст. 58-6 к 5 годам исправительно-трудовых лагерей был приговорен и отправлен на Колыму известный советский актер Георгий Жженов. Он прожил 90 трудных, но ярких творческих лет. 13 из них Жженов провел в ссылках и лагерях.
"Ошибка резидента", "На острове Дальнем", "О чём молчала тайга", "Личное счастье", "Операция на сердце", "Время сыновей", "Чужая родня", "Экипаж". На фильмах с участием Жженова выросло целое поколение. Правда, большинству поклонников его творчества тогда было неизвестно, через какие испытания пришлось пройти артисту. Впервые его осудили за "шпионскую деятельность" в 1938 году. Повод был по тем временам достаточный – группа киноактеров, в которой находился молодой Жженов, ехала на съемки в Комсомольск-на-Амуре, и артисты разговорились с попутчиком – американским дипломатом. Вскоре список тех, кто имел с ним контакт, попал на стол следователя НКВД. Жженов на тот момент уже был родственником "врага народа" – в январе 1937-го арестовали его старшего брата Бориса. За время следствия Георгий Степанович прошёл все круги ада: бесконечные допросы с пристрастием, избиение, лишение сна. Многие не выдерживали и подписывали обвинения, которые сочиняло следствие. Жженов отказался и получил приговор "тройки" – 5 лет лагерей, которые растянулись на 17. В 1949-м актера осудили повторно и сослали в Норильск. Окончательно свободным он стал только в 1954 году, на тот момент ему было сорок лет.
Сегодня в заполярном городе нет ни памятника Жженову, ни мемориальной доски. Но в постоянной выставке местного музея "Пересмотру не подлежит" есть стенд, посвященный актеру. Также в Норильске действует передвижная выставка "Личное счастье Георгия Жженова", которая рассказывает о его жизни и работе в северном городе
Личное дело Георгия Степановича было рассекречено лишь через 50 с лишним лет и сегодня хранится в Красноярске. В один из приездов Жженова в Красноярск тогдашний губернатор края Александр Лебедь подарил актеру ксерокопию его дела, сшитую и оформленную, как настоящее. Ксерокопии снимались не с уголовного дела о шпионаже (оно хранится в архиве Санкт-Петербургского управления ФСБ), а с дела Жженова-ссыльного. Само дело – это около ста листов: путь Жженова по этапу, анкета, из которой следует, что других судимостей, кроме как за шпионаж, он не имел, в партию не вступал.
В норильском музее хранятся: протокол личного обыска (осмотрены пиджак, рубашка, носки, запрещенных и ценных вещей не обнаружено), отпечатки пальцев, просьба Жженова о том, чтобы власти позаботились о его малолетней дочери, оставшейся при живых родителях сиротой (супруга Жженова в это время тоже сидела), характеристика из норильского театра, в которой сказано, что Жженов играет главные роли и ведет себя в целом сознательно, письмо 70-летней матери артиста, где она умоляет распространить на ее сына амнистию и разрешить ему возвращение в Ленинград. И резолюция – "оставить без удовлетворения"... А ещё – просьба разрешить работать по профессии: "Я могу и способен работать плодотворно. Почему я, актёр, отдавший годы работе в кино и театрах, оказался в одном месте с поселенцами, не имеющими никакой квалификации, никакого образования? Ведь артист – это творческий человек, а творчество – главное в жизни! Прошу вас дать мне возможность работать в каком-нибудь театре Красноярского края. Убеждён, что окажусь хорошим актёром и человеком..."
Такую возможность власть актеру в конце концов предоставила.
"Единственный из сыновей, оставшийся в живых"
15 декабря 1953 года ссыльный-поселенец Георгий Жженов пишет начальнику Управления МВД города Норильска Дергунову заявление:
"Убедительно прошу вас содействовать мне в хлопотах о снятии с меня ссылки. В ссылке нахожусь пятый год. Четыре года работаю в Норильском драматическом театре, артист. Добросовестность моей работы может быть подтверждена производственной характеристикой, моей трудовой книжкой и отзывами зрителей. Женат. Дочь, 1946 года рождения, находится в Ленинграде, у моей матери. Матери 74 года. Жизнь ее держится лишь на надежде увидеть наконец своего сына свободным. Тем более что я единственный из трех сыновей, оставшийся в живых после войны. Старшего моего брата – Сергея – в Мариуполе, на глазах у матери, расстреляли немцы в 1943 году. Средний брат – Борис – умер в исправительно-трудовых лагерях Воркуты в 1943 году (тиф, дистрофия). Отец умер в 1940 году в Ленинграде. Продлить и поддержать жизнь матери я смогу, только освободившись из ссылки...".
Но на эту жалобу не обратили внимания. Освободили артиста только в 1954-м. А полностью реабилитировали 2 декабря 1955 года Военным трибуналом Ленинградского военного округа.
Георгий Жженов был женат четыре раза. От трех жен у него родилось по дочери. Одна из дочерей – Марина Жженова по образованию филолог и хореограф, сейчас живет в Петербурге. Ее мать, Ирину Махаеву, Жженов встретил в Норильском театре.
– Он прошествовал мимо нее на руках, теряя всё, что лежало в его карманах, а после встал на ноги и смущенно заулыбался. Они вместе работали над спектаклем "Близкое", где им предстояло играть супругов. Потом в театральном общежитии по традиции отмечали премьеру, и Жженов взялся проводить маму до ее комнаты. А там – заговорил о любви. Но вдруг, горько улыбнувшись, сказал: "Я все понимаю, Ирочка, зачем вам связывать себя? Я же – ссыльная морда!" Но мама ответила ему взаимностью, и вскоре они стали жить вместе. Именно она, после смерти Сталина, заставила отца написать очередное прошение о снятии с него ссылки. И сама повезла его в Москву, на Лубянку, чтобы письмо не затерялось. И в 1954 году Жженов в числе первых был освобожден. Они вместе приехали в Ленинград, где и родилась я, – рассказывает Марина Жженова.
В 2000 году Георгий Жженов вновь приехал в Норильск, но уже в качестве почетного гостя. На встрече с норильчанами он рассказал о своей тюремной любви, работе "фотографа-педиатра" и встрече с Иннокентием Смоктуновским, работавшим тогда в театре Норильска. Воспоминания о той встреча актера с жителями Норильска записали журналисты местной газеты "Заполярная правда". Этот пожелтевший уже номер газеты хранился все эти годы в местном краеведческом музее. Вот несколько отрывков из тех воспоминаний о лагерной жизни, которыми Георгий Жженов делился на встрече с норильчанами:
Тюремная любовь. Из воспоминаний Георгия Жженова
"Питер. Тюрьма "Кресты". Я уже второй год заключенный. Человек, прошедший очень трудное следствие и брошенный в тюрьму на консервацию. Государство не знает, что со мной делать. А находилось нас в тюрьме, в одиночной камере больше 20 человек. Тюрьма под завязку была наполнена такими же, как я, – подследственными, ждущими приговора. Это был неопределенный период в жизни государства. Уже назревала Вторая мировая война, но союзы и противоборствующие группировки еще не определились. Среди заключенных ходили разговоры, что большинство из нас "выкинут" на волю, что будет переследствие, что следствие откажется от своих первоначальных решений и так далее.
Однажды меня вызвали к тюремному врачу. Роскошная молодая женщина с копной рыже-каштановых волос произвела на меня, по сути еще мальчишку, удивительное впечатление. После этого она стала мне сниться чуть ли не каждую ночь в соответствующих снах...
Однажды вызвала меня и говорит: "Ну показывай, где там у тебя увечья, переломы, ушибы, синяки". Я говорю: "Доктор, вы вчерашний день ищете. Если вы интересуетесь следами следствия, вам надо было вызвать меня минимум год назад. А сейчас на мне, слава Богу, как на собаке все зажило".
Ты не огорчайся, бывает, те, кто тебя били, теперь сами сидят.
Но мне-то от этого не легче.
Ерунда, ты человек молодой. Получишь лет 5 максимум, поедешь на Камчатку, там апельсины растут.
Ну, доктор, спасибо за ваше человеколюбие.
Она вошла в кабинет, вытащила из стоявшего на столике букета ромашек один цветок и протянула его мне на память. Когда ромашка совсем замусолилась, я решил на ней погадать: вернусь – не вернусь
После этого неожиданного вызова появилась надежда, где-то вдали замаячила свобода. И в один прекрасный день все рухнуло. Центральные газеты Советского Союза вышли с фотографиями, где Молотов жал руку Риббентропу. Сразу после этого тюрьмы стали разгружать, отправляя заключенных в лагеря. Перед этапом у нас в камере с одним заключенным случился эпилептический припадок. Мы старались помочь ему сами, совали деревянную ложку между зубов, чтобы он не откусил себе язык, и в то же время колотили в дверь камеры, звали на помощь. Наконец приходит она, моя богиня: "Ну мальчики, что у вас случилось?" Она склонилась над больным, а я сидел на топчане и тихонько бормотал стихи. Богиня услышала: "О, поэт, стишки читаешь. Прочти-прочти". – "А вам как, с выражением?" – "Читай с выражением". И я начал читать: "Когда любовию и негой упоенный..."
Она спросила: "Ты, что ли, написал?" – "Да, вместе с Пушкиным". – "А, ну хорошо, читай еще". Тогда я сказал, что в следующий раз, когда она придет, я постараюсь сочинить для нее специальные строки.
– Смотри, не забудь.
– Не забудьте вы, доктор.
– О чем? Я никогда ничего не забываю.
– Вы еще в прошлом году пообещали винегрет, когда я пожаловался, что от цинги зубы выпадают.
– В конце концов вас много, а я одна. Хорошо, тебе буду носить рыбий жир. Правда, сейчас весна, жир портится, тебе буду носить его с осени.
Я подумал: "Нежная ты моя, ты мне пророчишь здесь сидеть еще весну, лето и осень!" Последняя встреча с этой роскошной женщиной состоялась после того, как меня, одного из многих, вызвали к начальнику тюрьмы и зачитали бумагу – постановление особого совещания НКВД СССР, в котором было написано: "Пять лет Колымы". Когда я вышел от начальника тюрьмы, в дверях медпункта стояла моя красавица.
– Ну что?
– Как вы и предсказывали, пять лет, только не Камчатки, а Колымы.
– Ничего, там тоже апельсины растут.
Она вошла в кабинет, вытащила из стоявшего на столике букета ромашек один цветок и протянула его мне на память. Когда ромашка совсем замусолилась, я решил на ней погадать: вернусь – не вернусь. Последний лепесток оказался – вернусь. И вот сегодня я имею удовольствие рассказать вам о моей тюремной любви".
"Фотограф-педиатр". Из воспоминаний Георгия Жженова
"За 8 месяцев повторной тюрьмы я, честно говоря, задолжал своей матери, которая помогала мне как могла. Поэтому когда я приехал в Норильск, повременил устраиваться в театр. Известно, что там платят гроши, даже нищие учителя получают больше. Я пошел в клуб профсоюзов, руководил там самодеятельностью и начал заниматься фотографией. При этом очень рисковал, так как проходил по делу как американский шпион. Конечно, эта беллетристика не имела под собой никакой почвы, но фотографирование здесь, в ссылке, привлекало ко мне ненужное внимание. Я оказался способен к фотоделу, и вскоре меня стали называть "фотограф-педиатр". Я приходил в детские сады и говорил: "Дайте мне возможность поснимать детишек. Пусть вас не волнуют затраты на пленку и бумагу". И я фотографировал всех на свой вкус. Потом дома печатал то, что казалось мне интересным, приносил готовые фотографии в детский сад и говорил: "Зайду через неделю".
Как правило, потом меня встречали с распростертыми объятиями: "Где ж вы были, родители хотят вам сделать заказ". Многие норильчане потом присылали мне свои портреты в детстве, которые я снимал.
Я жил безбедно. Другое дело, что мне не хотелось так много зарабатывать. Мне было нужно только чувствовать себя живым. Надежда быть свободным исчезла, я жил по инерции, одним днем. Единственная польза от того времени – я расплатился с людьми, которые помогали мне в трудные времена. Потом я пришел в Норильский театр".
Кеша Смоктуновский. Из воспоминаний Георгия Жженова
"Тогда в Норильском театре работал Кеша Смоктуновский. Так продолжалось года до 1946-го, когда я ему сказал: "Ну ладно я, ссыльная морда, но ты-то зачем здесь сидишь? Тебе Бог велел быть на большой сцене". – "Жорка, куда я поеду, денег нет". Дал ему тысяч 15, показал, как снимать. Недели через две он возвращает мне долг: "Жорка, платят". Я написал письмо Аркадию Райкину, с которым мы вместе учились в институте. Попросил присмотреться к молодому актеру Смоктуновскому и помочь на первых порах. Кеша встретился с Райкиным. Как я потом выяснил, Аркадий ему сказал: "Начну после гастролей работать следующую программу. Приезжай в Ленинград, я тебя возьму". Но Кеша зацепился за Сталинградский театр, женился и после ряда мучений оказался в Москве, в театре Ленинского комсомола, раскрутился, став очень большим артистом. А начиналось все в Норильске, откуда бывший военнопленный Иннокентий Смоктуновский боялся уезжать, не желая повторить судьбу других солдат, вернувшихся из немецкого плена".
Свобода. Из воспоминаний Георгия Жженова
"После второго возвращения из ссылки я как-то легко вошел в мир кино. Снимался в шести-семи фильмах одновременно. И уже старался в театре загружать себя минимально. Потому что не успевал переезжать из Ленинграда в Москву, Одессу, Киев, Минск, Среднюю Азию. Не экономил, не щадил себя. Даже казалось, чем больше я работаю, тем лучше я себя чувствую. Зря, кстати, я был так не разборчив в смысле выбора сценария. Иногда говорил себе: "Ну, сценарий плох, режиссер тоже не шибко хорош, но я постараюсь работать добросовестно, чтобы зритель не бросил в меня камень". Сегодня понимаю, так нельзя. По-настоящему актер должен скрупулезно знать, стоит ли ему соглашаться играть именно в этом фильме.
Все-таки причудливо складывается жизнь человеческая. Пройти тюрьмы, ссылки, этапы не единожды, а два раза – и вернуться. Да еще заниматься любимым делом. Объездить свет, стать знаменитостью, общаться с коронованными особами (как это было на приеме у английской королевы Елизаветы Второй), чтобы однажды вновь увидеть места лагерей и ссылок... почетным гостем".
Так же как и другие жертвы сталинских репрессий, Георгий Жженов имел право требовать от государства, чтобы срок, проведённый им в заключении, был засчитан как трудовой стаж в тройном размере. Но актер не стал обращаться за документами для оформления такой льготы.
"Своим личным долгом считала создание мемориала жертвам сталинских репрессий"
Марина Жженова написала книгу "Реквием по семье", где рассказала о судьбе своих родителей и о собственных непростых отношениях с отцом.
– Он ушел из семьи к другой женщине, оставив жену и маленькую дочь. Родители договорились, что папа будет перечислять какую-то скромную сумму, но появляться в моей жизни ему не стоит. Мама так решила. Боялась, что общение с ним меня травмирует: буду требовать встреч, а он приходить не сможет... Мол, ребенок ко всему привыкает. А я не привыкла – было ощущение, будто меня лишили половины мира. Осознать этого не могла, но чувствовала трагедию. Болела. Однажды в поезде чуть не умерла от воспаления легких… С годами это ощущение усиливалось. Мы долго не виделись и встретились, когда я в 13 лет попала в больницу, заболела мононуклеозом. Температура, распухшие лимфоузлы... Худой подросток в грязной пижаме. И вдруг, словно во сне, открывается дверь и в палату входит сам Георгий Жженов! Первая встреча в сознательном возрасте… "Привет, как себя чувствуешь?" – говорит он так, будто мы всю жизнь общались. Я же гляжу на него в испуге, шоке, стеснении… Наверное, отец узнал, что я болею, от своей сестры Надежды Степановны. И вот почувствовал желание поддержать. К тому времени у Жженова уже была дочь от четвертой жены.
Я благодарна отцу за помощь, которую он оказывал, когда я об этом просила, но теплых и доверительных отношений между нами так и не сложились. Детская обида оказалась сильнее. Последний раз мы виделись на праздновании его 90-летия. Я с сыном сидела на одном из последних рядов и так и не смогла заставить себя подойти и поздравить юбиляра, – говорит Марина.
А в 1988 году Марина Жженова стала одной из основательниц общества "Мемориал" в Ленинграде.
Мой знаменитый папа отсидел 17 лет в сталинских лагерях, и я с детства прекрасно знала, что это такое, я представляла себе, где правда, а где ложь
– Я считала своим личным долгом восстановление исторической справедливости и создание мемориала жертвам сталинских репрессий. Мой знаменитый папа отсидел 17 лет в сталинских лагерях, и я с детства прекрасно знала, что это такое, я представляла себе, где правда, а где ложь. У меня было все для того, чтобы вести эту работу, и не было никакого страха. Многие из тех, к кому я обращалась в 1987-м с нашими воззваниями, с ужасом отказывались, не желая их подписывать, – страх реально присутствовал в этих людях. Поскольку нас было не так уж много, мне предложено было, во-первых, обратиться за помощью в Москву, где "Мемориал" уже был, а во-вторых, самой здесь поискать соратников и организовать эту работу. Я с удовольствием согласилась. Приехав в Москву (думаю, это было в 1987, может быть, в конце 1986), я познакомилась с московскими демократами, которые уже занимались "Мемориалом". Это были люди разных политических убеждений, но они поставили общую задачу – пробить стену многолетнего замалчивания, которая окружала сталинские преступления. Конкретной целью было обращение в адрес ЦК КПСС и лично к М.С. Горбачеву с целью восстановить историческую справедливость, реабилитировать еще нереабилитированных, добиться официально признанного статуса для жертв политических репрессий, со всеми вытекающими отсюда социальными льготами и компенсациями. Было составлено обращение, которое мне и было вручено. Вернувшись домой, я поставила цель: собрать как можно больше подписей, причем у людей известных, которые имели бы вес в общественном мнении для того, чтобы на XIX партконференции вручить все это главе партии и государства. Публично и убедительно.
Очень хорошо помню, как я пришла к Дмитрию Сергеевичу Лихачеву, который немедленно подписал это воззвание и очень горячо, очень заинтересованно расспрашивал, как мы будем действовать дальше и чем он может еще помочь. Были люди, которые сперва соглашались поставить свою подпись, но в последний момент кто-то заболевал, кто-то куда-то уезжал, до кого-то было не добраться и не дозвониться. Эти подписанные воззвания, их было несметное количество, были собраны в мешки. Сотни мешков… Историческая сцена: на XIX партконференции перед Горбачевым наши товарищи вывалили обращения к нему на стол. Генсек оказался физически завален, в буквальном смысле слова, этими требованиями. Ему уже ничего не оставалось делать, как принять решение о строительстве Мемориала, о социальной реабилитации репрессированных и переоценке не только самих преступлений сталинского режима, но и их замалчивания.
– В сети есть ваше фото с Анастасией Смоктуновской – внучкой Иннокентия Михайловича. Как вы познакомились?
– На одной из ТВ-передач в Останкино несколько лет назад. С ее папой я виделась еще в детстве в Ленинграде, когда мои родители приходили к Иннокентию Михайловичу в гости. Настя славная молодая актриса и чудесная девушка, мы дружим.
– Георгий Жженов 17 лет провел в сибирских лагерях и в ссылке. Но ни в Красноярске, ни в Норильске нет ни памятника, ни мемориальной доски, посвященной ему, не было у вас мысли сделать что-то подобное?
– Есть идея провести в 2020 году в Красноярске совместный вечер памяти Иннокентия Михайловича и Георгия Степановича. Там могу участвовать и я, и Анастасия Смоктуновская, и мой сын Петр, и известный киновед Вячеслав Юрьевич Шмыров. Но для этого нужны средства. Если Красноярский край сможет нам помочь в этом финансово, мы готовы организовать. Моего отца все так любят, но больше на словах. Вот есть реальная возможность почтить его память.
