Топор – символ разрушения и созидания. К топору призывал Русь анонимный автор герценовского "Колокола" накануне отмены крепостного права. Из топора варил кашу хитроумный солдат – герой народной сказки. Одним топором "без единого гвоздя" ставили избы крестьяне, переселявшиеся в Сибирь из-за Урала. А коренные народы Сибири – ханты, ненцы и многие другие – разглядели в топоре божественную силу. Для них это был инструмент не только плотницкий и охотничий, но и даже шаманский.
Драгоценный топор
Современному человеку трудно себе представить то мироощущение, с которым жил его далёкий языческий предок. Каково оно – постоянно ощущать влияние других миров и измерений, жить в окружении сотен и тысяч духов, на каждом шагу общаться с ними, выстраивать с каждым из них гармоничные отношения во имя собственного благополучия и самой жизни?
Всё кругом было проникнуто жизнью. Живыми были водоёмы и леса – у каждого был свой Хозяин. Живым было каждое дерево. Живыми были даже вещи – котёл, пояс, нож, медвежья шкура… И топор был живым и активным, способным принести как пользу, так и вред человеку.
Вообще-то этот предмет в культуре коренных сибиряков появился поздно. Заимствование пришлой материальной культуры аборигенным населением проходило выборочно и медленно. Что-то к жизни и быту таёжников и тундровиков подошло сразу. К чему-то они долго присматривались-приноравливались и, лишь убедившись в нужности и полезности, адаптировали к своей культуре. А от чего-то категорически отказались.
Железный топор был принят сразу, с XVI–XVII вв. – и навсегда.
Сегодня топоры – одна из наиболее частых находок в хантыйских, мансийских, ненецких, селькупских и прочих могилах последних пяти столетий. При полевых исследованиях всех крупных некрополей коренного населения на территориях Сибири обязательно формируются весьма представительные коллекции топоров. Например, в Усть-Балыкском могильнике (ХМАО – Югра) две трети погребённых были отправлены в иной мир с топором. А в отношении могил около нынешнего г. Салехарда (ЯНАО) раскопавший их в 1909–1910 гг. С.И. Руденко писал: "Топоры – необходимая принадлежность каждого погребения; в некоторых могилах их встречается по два…"
При этом никакой определённой связи между наличием топора в могиле с полом погребённого археологи не обнаруживают: топор сопровождал и мужчин, и женщин. А вот возрастная закономерность имеется: во взрослых могилах он попадается чаще, чем в подростковых или детских.
Выявлено и ещё одно правило – зависимость массивности топоров от пола его хозяина. Мужские экземпляры имели вес в пределах 700–900 г, а вот женские были либо легче (до 600 г), либо тяжелее (свыше 1000 г). Почему? Всё очень просто. В повседневной жизни женщина, обладавшая меньшей мышечной массой, и топором пользовалась более лёгким. Но поскольку заготовка дров у северных народов считалась делом женским, то "хозяйкам очага", помимо лёгких, принадлежали и тяжёлые топоры-колуны. Далеко не каждый современный мужчина-горожанин сможет с такой виртуозностью пользоваться топором, как это делает хантыйская женщина.
Разновидность топоров очень высокая. Есть с плоским или округлым обушком, с бородкой или без оной, с чётко выраженным или закруглённым носком, с ровной или оттянутой назад пяткой, с лезвием широким или узким, прямым или округлым…
Для коренного сибиряка топоры имели огромную материальную ценность. Во-первых, их было мало, и они были дороги. Таможенные книги "златокипящей Мангазеи" – главных ворот русского импорта в XVII в. – показывают, что для многотысячной Сибири в год из России проходило только 600–700 штук этого инструмента. Во-вторых, большая часть этой привозной продукции оседала в хозяйствах русских пришельцев, а не аборигенов. Если же к этому добавить непостоянство импорта и даже периоды запрета центральных властей на ввоз в Сибирь всех без исключения железных изделий, в том числе и топоров, то дефицит последних станет ещё более очевидным. Поэтому немудрено, что даже в XIX в. этот предмет для коренных сибиряков оставался достаточно большой редкостью. В этом отношении показательно такое свидетельство М. Кастрена 1846 г.: "На днях я подарил пострадавшему от меня самоеду топор. Это был такой редкий и драгоценный подарок, что, принимая его, бедняга растерялся совершенно и не знал, как выразить свою благодарность. Он хотел что-то сказать, но не мог произнести ни слова; пытался упасть мне в ноги, но узкие штаны помешали. В отчаянии он напал, наконец, на странную мысль – креститься на меня, и принялся креститься… Крещенью его не было конца".
Топоры берегли. Кое-где для их переноски даже шили специальные берестяные или кожаные чехлы. Известен документ 1641 г., в котором счастливчик, нашедший столь ценную вещь, бил челом самому воеводе и просил позволения оставить находку у себя. В конце XVI в. манси и татары писали царю Фёдору Ивановичу: "А нам, государь, без топоров, и без ножей, и без пешен прожить невозможно".
И, тем не менее, их – эти необходимые, редкие и дорогие вещи – повсеместно и массово изымали из реального мира и отправляли вместе с умершим в инобытие. Зачем? Только ли для исполнения их физических функций пусть даже и в метафизической действительности? В большинстве случаев исследователи либо не задают эти вопросы, либо отвечают на них утвердительно. Полвека назад А.П. Дульзон написал: "…У чулымских тюрков при добывании зверя и птицы главное значение имело не ружьё, а разнообразные ловушки, которые большей частью изготавливались на месте. Вот почему в погребальном инвентаре мы обязательно встречаем, независимо от возраста погребённого, топор и нож". Почти слово в слово это же повторяют этнографы и сегодня: "Многие виды ловушек изготовляли прямо в лесу, имея при себе лишь топор или нож. О большом значении, которое имели в жизни охотника топор и нож, свидетельствует то, что в средневековых погребениях татар, хантов и селькупов эти предметы… всегда находились при покойном".
Ни в коей мере не отрицая цели прагматического использования топора в качестве орудия деревообработки в ирреальной "жизни после смерти", необходимо всё же взглянуть на функции этой вещи – столь обыденной, на первый взгляд, – шире, выходя за круг только погребальных комплексов и идей. Тем более, накопленный объём информации позволяет сделать это достаточно убедительно.
Божественные топоры
Начать необходимо с того, что топор вовсе не является атрибутом исключительно мира людей. Он может существовать и вне зримой реальности, обнаруживая при этом совершенно определённое влечение к сфере богов и героев, а не к обители злонамеренных существ. Топор, к примеру, имеют легендарный "царь" хантов р. Югана по имени Тонья, а также два главных мужских божества обско-угорского пантеона – Эква-Пырищ и его отец, сам демиург Торум. Последнее обстоятельство, как и вера энцев в наличие топора у грома, заставляют вспомнить целый пласт подобных представлений у многих индоевропейских народов. Действительно, именно топор считался важнейшим атрибутом немалого числа громовержцев – славянского Перуна, балтийского Перкунаса, германо-скандинавского Тора, древнегреческого Зевса, древнеиндийского Парджаньи, хеттского Пирвы…
Истоком такого идейного параллелизма исследователи склонны видеть общий для всех индоевропейских народов мифологический пласт. Будет логичным данный вывод распространить и на причины сакральности топора в сибирских культурах. Некоторым подтверждением сказанному может служить, например, сибирская аналогия сюжету о даровании скифам небесным божеством некоторых предметов. В числе последних Геродот называл четыре вещи: плуг, ярмо, топор и чашу. Ханты, в свою очередь, рассказывают, что Торум в трудную минуту дал земному богатырю три вещи: кнут, топор и мешок живой воды. Нетрудно заметить, что в перечне небесных даров только топор является общим предметом.
А коль скоро этот яркий языческий символ, не случайно называемый в древнерусских христианских текстах "богомерзкой вещью", может обитать и среди богов на небесах, и среди людей на земле, то ему, само собой, были приписаны сверхъестественные возможности свободного пересечения границ мифологического Космоса. Это качество обусловило множество самых разных идей. Например – о локализации топора на рубеже между реальным и ирреальным, "этим" и "тем" мирами. Это прослежено в ситуациях и ухода души от человека, и, наоборот, прихода души к человеку. Первый случай может быть проиллюстрирован представлением салымских хантов, согласно которому при перемещении из Среднего в Нижний мир душа умершего должна преодолеть несколько препятствий, в том числе и два топора. Полярное положение представлено в энецком мифе: жизнедательница старуха Дя-сой половые органы новорожденным девочкам прорубает именно топором. Последний пример, быть может, наиболее ярко выражает сакральную самодостаточность этого предмета, поскольку женское лоно – мифологема космической "дыры", а все обитатели последней в мифологическом сознании наделены особенно высоким священным статусом.
Видимо, живительная сила топора, его способность быть проводником-аниматором из сферы духов в юдоль людей распространяется не только в отношении новорожденного человека, но и нового социума. Представляется, что именно такими соображениями руководствовались ханты, когда после изгнания ненцев с р. Ваха они вырубили на земле огромный крест именно топором. Только вдохнув с помощью топора в приобретённую территорию "свою душу", оживив её именно для себя, они слились с ней в единой сакральной сфере. "Эта земля… стала считаться хантыйской, а если придут сюда ненцы, то погибнут", – заключил информатор.
Хант может разговаривать с купленным им топором как с разумным существом, желая ему долгой жизни…
Примеры можно множить, но и приведённых, как представляется, уже достаточно для понимания того, что способность топора к преодолению границ мифологического Космоса стала одной из причин его сакрализации в мировоззрении сибирских аборигенов.
Вторым же посылом для такого вывода стала приписанная топору способность к самостоятельным поступкам, активности. Действительно, в мифологическом пространстве этот предмет может приходить в действие не только в руках богов или людей, но и в силу собственной энергетики; он не только объект, но и субъект манипулирования. Говоря иначе, он представляется живым существом, имеющим свою душу и способным к осмысленному действию. Многочисленные примеры этого ещё ждут своей очереди для дальнейшего изложения, здесь же есть смысл остановиться лишь на наиболее ярких.
Вроде вот этого из ненецкой сказки "Сын старушки": дух, он же сын ещё более мощного духа, превращается в топор и именно в таком облике активно покровительствует добру и наказывает зло. Здесь топор – уже не привычное нам металлическое орудие для обработки дерева, а ипостась живого бога. Эта мифологема достаточно распространена в мировых культурах, и трудно удержаться от соблазна и не вспомнить здесь гравированный рисунок месопотамских халдеев I тыс. до н.э. с изображением установленного на троне топора, принимающего жертву от жреца, или древнеегипетский иероглиф "бог" в виде топора.
Правда, далеко не всегда живая сущность этого предмета осмысливалась так поверхностно и прямолинейно. Чаще она принималась просто как данность, элемент традиции, не требующий объяснений. И тогда становится понятным мимолётное замечание К.Ф. Карьялайнена: "Хант может разговаривать с купленным им топором как с разумным существом, желая ему долгой жизни…".
Ещё одним проявлением (а для нас подтверждением) анимистической сущности топора стало изобразительное творчество жителей Приобья. Известно, что обские угры предпочитают давать своим традиционным орнаментальным узорам названия объектов живого мира ("живого" в их понимании, разумеется). При этом наряду с всевозможными объектами фауны и флоры ("Оленьи рога", "Заячьи уши", "Ветка берёзы" и т.п.) в словник художников манси вдруг широко вошёл и топор ("Лезвие топора", "Маленькое лезвие топора", "Вверх торчащее лезвие топора" и т.д.)
Такое, конечно же, не могло произойти случайно, а лишь под влиянием твёрдого присутствия этого предмета в сфере живого. Если же учесть мнение, что нанесение орнамента само по себе является процессом анимационным (Е.И. Ромбандеева: "Мансийские женщины любят украшать свою меховую одежду орнаментом и тем самым оживлять её"), то из этого будет следовать не только одушевлённый, но и животворящий статус сакрализованного образа топора.
Наличие у топоров собственного имени тоже однозначно свидетельствует об их включении в сферу живого. Более того, иногда это имя оказывается даже важнее имени человека, несмотря на общеизвестную высочайшую сакральность последнего. В своё время В.Н. Чернецовым была записана любопытная мансийская сказка. Её главный герой – божество высокого ранга – поначалу именуется своим собственным именем Эква-Пырищ. Однако по ходу сюжета он обзаводится топором со своим личным именем Унтвос-Лайи-Мими-Хыли, которым заменяет свой собственный антропоним и под которым фигурирует во второй части текста.
Благодаря указанным выше ирреальным качествам этого предмета в бытовой и ритуальной практике сибирских аборигенов за ним твёрдо закрепилось несколько функций.
Топор-оберег
Вряд ли обитатели Приобья знали, что в иных, весьма далёких от них землях люди иных культур и эпох охраняли себя от потусторонних сил амулетами в форме топориков, привязывая их себе на шею, подвешивая над колыбелью младенцев или даря на свадьбу. Но для достижения аналогичных целей они тоже активно использовали тот же самый предмет. Например, вот такая ёмкая формула охранительной роли топора вложена в уста верховного мансийского божества, напутствующего своего сына Эква-Пырища при передаче тому бесценного дара: "В беду если попадёшь, в несчастии окажешься или колдовать станешь, этот топорик держи".
Однако в беду и несчастье лучше не попадать, чем затем из них выпутываться. И в достижении этой цели топор был призван стать одним из главных инструментов. Активнее всего он использовался для защиты жилища – наиболее важного элемента среды обитания человека. Зафиксировано три способа обращения с топором-оберегом, однако пока нет достоверных данных о причинах этих различий.
Раскалённый топор опускали в котёл с водой, и через образовавшийся пар должна была переступить "нечистая" женщина при возвращении в общий дом
В большинстве случаев топор локализовался в области порога. У ханты, манси и ненцев это следовало делать и это делалось, когда выносили из жилища шаманский бубен или покойника, когда выводили просватанную невесту или вносили тушу убитого медведя для празднества, когда хозяева отлучались из дома и когда ребёнка оставляли одного. При этом место и положение оберега отличались большим разнообразием. Например, манси на Верхней Конде клали топор снаружи от порога (острием вверх), на Сосьве – внутри жилища у порога, в других местах – под порог или на порог. Последнее положение считалось нормой также у северных хантов и ненцев. При сватовстве у манси на пороге с топором в руках становился человек из рода невесты, который выпускал просватанную из отчего дома только после выкупа. В представленных вариантах ритуал зримо маркировал совпадение границ: с одной стороны – между обжитым и необжитым пространством, с другой – между реальным и ирреальным мирами. Вход в дом – это космическая "дыра", и поэтому он требовал магической защиты от проникновения злонамеренных сил. Топор и должен был выполнять эту функцию после каждого открытия "дыры", которые неминуемо происходили при погребении, медвежьем празднике, сватовстве, манипуляциях с шаманским бубном и т.д.
Не всегда положение топора-оберега на охране дома было физически инертным. Иногда для его благотворного воздействия на окружающих и благополучного разрешения ситуации необходимо было совершить с ним определённые действия. К примеру, нижнекондинские манси после смерти человека колотили одним топором по другому – таким образом они изгоняли из жилища душу покойного.
Третья форма использования топора в качестве оберега жилища зафиксирована также у обских угров. Там раскалённый топор опускали в котёл с водой (либо просто плескали на него) и через образовавшийся пар должна была переступить "нечистая" женщина при возвращении в общий дом из отдельной постройки, куда она отселялась на период своих "критических дней" или родов. Связь её в это время с тёмными силами считалась безусловной и активной.
Топор в качестве благодетельного амулета был необходим для защиты не только жилья, но и человека либо вещи. Его, например, обязательно клали позади исполнителей ритуальных песен (уй эрыг) на медвежьих праздниках манси.
Ещё активнее этот предмет привлекали при прощании не со зверем, а с человеком, поэтому уровень вариабельности был здесь гораздо выше – топор использовали практически на всех этапах погребально-поминального обряда. Манси с р. Сосьвы локализовали его в районе входа в жилище перед самой кончиной человека, а на р. Верхней Конде держали топор на пороге от момента смерти до погребения. Многие группы обских угров совершали этот ритуал сразу после прекращения дыхания упокоившегося. Северные ханты клали топор под изголовье гроба вслед за опусканием крышки, а юганские ханты ставили на него гроб, когда останавливались отдохнуть во время траурного шествия до кладбища. Чулымские тюрки практиковали захоронение топора под ступнями покойного. Манси Верхней Лозьвы один из топоров, которыми сооружали погребение, обязательно бросали в могильную яму рядом с гробом. Восточные ханты после похорон на обратной дороге от кладбища домой топор остриём назад либо клали поперёк тропы, либо втыкали в снег или в землю. Этим они предохраняли себя от нежеланного попутчика – души только что захороненного покойника. На р. Югане во время траура топором нельзя было работать, в случае необходимости его следовало поточить. Там же постукиванием топора по левому переднему углу надмогильного сооружения "будили" покойного, приходя к нему для поминовения. Скорее всего, к этому же семантическому ряду надо отнести и обычай класть топор на тушу убитого медведя на ночь, если условия не позволяли охотникам вынести добычу из леса в течение светового дня.
Знак топора становился оберегом для всего, на что он наносился. В этой связи необходимо вспомнить о тамгах ("знамёнах") – личных знаках сибирских инородцев. По мнению специалистов, изначально они "играли роль оберегов, имели сакральное значение". Наличие в XVII в. среди этих идеограмм у манси с р. Пелыма и у татар с р. Туры абриса топора ещё раз убеждает нас в магической силе этого предмета.
Во всех указанных случаях охранительная роль топора обнаруживает самую тесную связь с его положением на границе реального и ирреального миров мифологического Космоса сибиряков.
И в этой связи надо обратиться к одному распространённому сюжету обско-угорского фольклора. Речь идёт о такой экзотической форме оборонительных военных действий: защитники крепости закрывают бойницы в стенах своими топорами, и вражеские "стрелы обратно улетают". Этот сюжет некоторые археологи и этнографы понимают буквально документально и строят на нём свои умозаключения о военной тактике в дорусской Сибири, неправомерно преувеличивая военный функционал топора. Меж тем есть русская пословица, утверждающая весьма посредственную роль этого плотницкого инструмента в военном деле: "Топором против сабли ничего не сделаешь". Трудно представить себе более неэффективное поведение бойца, закрывающего топором бойницы во время штурма, и уж совсем невозможно понять подобную траекторию полёта стрел. Не может быть сомнений, что в этом сюжете нашла выражение не реалия военной тактики, а та самая вера в магически-охранительную силу топора, которая превратила его из категории материальной культуры в благонесущий символ.
Она же, вера, скорее всего, обусловила и то обстоятельство, что положительные фольклорные герои – будь они хоть небожителями, хоть людьми – в схватках с силами зла предпочитают биться топором. Таким образом были убиты великан-людоед в ненецком эпосе и спущенный с небес в наказание людям медведь из чёрного камня в хантыйской сказке. С одним топором выехал на встречу с вражеским войском селькупский мифологический герой Тыссия. В энецких текстах топоры очень часто упоминаются в арсенале воинского снаряжения, причём не только самих энцев, но и их соседей – ненцев, зырян и т.д. Правда, изредка сверхъестественные зловредные существа (например, энецкие Сихио и Амуки) тоже вооружены исключительно топорами, и это свидетельствует об амбивалентности и древности этого сакрального образа.
Заботой о сакральной чистоте оберега был вызван к жизни хантыйский запрет женщине переступать через топор мужчины.
Топор-посредник
Наиболее ярко и многообразно эта сакральная функция топора проявилась в ритуалах жертвоприношения, клятвы, покаяния и гадания, призванных наладить коммуникации между людьми и духами, реальностью и ирреальностью.
Сначала о жертвоприношениях, клятвах и покаяниях, то есть каналах односторонней коммуникации по алгоритму "отсюда туда".
Надо сразу сказать, что остаётся открытым вопрос: мог ли сам топор выступать в роли жертвы? С одной стороны, свидетельство этого есть в записках Ф.И. Страленберга о сургутских хантах, которые в 1714 г. "выставили около своих избушек длинные шесты, а на них в качестве жертвы вывесили топор, нож, стрелу, а на других – голову лошади, а также гриву с четырьмя ногами». С другой стороны, ни К.Ф. Карьялайнен, из работы которого взята только что приведённая цитата, ни А. Каннисто – признанные авторитеты в области обско-угорских языческих верований и культовой практики – в перечнях жертвенных предметов топоры не указали, хотя эти списки достаточно пространны. Нет их и в описаниях более поздних жертвенных комплексов.
Зато топор активно использовался и используется обскими уграми при принесении в жертву оленей и лошадей. Если в обыденных случаях забой животного происходит в разных формах и разным оружием, то в ритуале жертвоприношения оно очень часто умерщвляется ударом обуха по лбу. На заключительном этапе иногда применяются и другие предметы (например, манси оглушённого оленя бьют ещё и ножом в сердце), но первый шаг в обитель духов посланник людей делает с помощью топора. И это очень показательно: здесь сакральная функция чистого, благонесущего, приближенного к миру духов топора проявляется со всей определённостью.
Не исключено, что топор в роли инструмента жертвоприношения где-то мог стать и источником образования топонима, поскольку примеры наречения географических объектов по священным местам в Приобье известны. По крайней мере, в хантыйской топонимике р. Васюгана известен гидроним Эймынг-игай – Топориная речка. Хант может разговаривать с купленным им топором как с разумным существом, желая ему долгой жизни
Помимо жертвоприношения, связи с миром духов требовали и ритуалы клятвы. Среди них в условиях "войны всех против всех" важнейшее место занимали процедуры заключения мира. Боги и духи, как сильнейший языческий императив, тоже должны были участвовать в этих событиях, освящая их своим авторитетом и служа важным гарантом исполнения договорённостей. В такой ситуации топор не мог не стать одним из главных участников ритуалов клятвы (вспомним закапывание томагавков североамериканскими индейцами в подобных случаях). По сути дела в юридической практике дорусских сибиряков только медвежья лапа могла сравниться с топором по уровню авторитетности и степени популярности. На рисунке 1868 г. "Мир, заключённый между самоедами и остяками после продолжительной войны" между "высокими договаривающимися сторонами" лежит топор.
Впрочем, единого механизма принесения клятвы не существовало, а значит, и роли топора были различны. Например, у обских угров зачастую в процедуре клятвы одновременно с топором были задействованы и отдельные части медведя. Л.Н. Гондатти писал, что приведённый к клятве должен были 3 раза замахнуться топором на висящий на дереве череп. Надо полагать, после такого осквернения "хозяин тайги" не мог спустить клятвопреступнику. Тем не менее, бессловесная форма "медвежьей присяги", наверное, показалась малоэффективной, и появилась иная – усиленная словесной формулой. Именно она и была принята на вооружение русскими служилыми людьми, которые своевременно и верно сообразили "приводить инородцев к шерти" через языческую, а не православную культовую практику. А.Ф. Плотников описывал этот слегка модернизированный ритуал таким образом: "…Прежде всего, на распростёртой коже медведя клались: нож, топор и другие орудия. Затем брали нож с кожи, клали на нож кусок хлеба и подавали присягавшим со словами: "Если лестию сию клятву утверждаете, будете неверно служить…, то зверь сей отомстит вам, от него умрёте; хлеб сей и нож да погубит…".
В этой процедуре заключения клятвы топор участвует в достаточно пассивной форме, однако при мировом соглашении его роль могла быть и главной. Так, в зафиксированном у восточных ханты ритуале примирения бывшие враги вставали с топорами в руках перед жертвенником, где забивалась лошадь или корова, а затем вырубали на земле крест (как тут не вспомнить крест, вырубленный ханты на р. Вахе после изгнания оттуда ненцев?).
После гаданий на топоре северные ханты и ненцы приняли три важнейших решения в ходе Казымского восстания 1933–1934 гг.: сначала – об отказе подчиняться советской администрации, затем – о захвате заложников, и, наконец, – о казни последних
Иногда топор вообще мог быть единственным свидетелем примиряющихся сторон. Если не принимать во внимание снисходительность и ироничность, так часто демонстрируемые европейцами в адрес сибирских аборигенов, то "договор о мире и сотрудничестве" жителями Приобья в 1870-х гг. в передаче О. Финша и А. Брема заключался таким образом: ""Двое мудрецов воткнут в землю палку, повесят на неё топор, сядут подле и с серьёзным, важным видом пьют водку. …Эта церемония, называемая "татибет", считается заключением вечного дружеского союза, а топор вместо клятвы символически означает, что он поразит того, кто нарушит этот договор".
Обращает на себя внимание заключительная часть этой зарисовки. Невозможно теперь выяснить источник вывода – умозаключение самих ли путешествующих европейцев, слова ли их информаторов, – но он прямо указывает на судейскую и палаческую роль топора в процедуре клятвы. Северные самодийцы тоже верили в способность топора изрубить клятвопреступника. Скорее всего, такое понимание возникло тогда, когда изначальная роль топора как посредника между людьми и духами уже отодвинулась в тень, а более понятные и поверхностные функции судьи и палача стали доминирующими.
Если А.И. Якобий не ошибся в семантике виденного им ритуала, то у казымских манси в конце XIX в. топор участвовал и в покаянии – акте, требующем безусловного контакта человека с высшими силами. В своём докладе в Тобольском музее профессор кратко представил этот ритуал в такой форме: провинившийся тихо раскачивает подвешенный над ним топор лезвием вверх и "поёт священную формулу".
Гадание, в отличие от жертвоприношения, клятвы и покаяния, представляет собою вопрос людей и ответ свыше, то есть является образцом двусторонней коммуникации по принципу "отсюда туда – обратно". Топор и здесь играл весьма важную роль, особенно в культуре обских угров. У них, например, была особая категория шаманов – гадателей на топоре и сабле. Манси называли их пенге-хум. Сфера их метафизической практики была достаточно конкретной – выяснение причин заболевания пациента и предсказание будущего. Именно после гаданий на топоре северные ханты и ненцы приняли три важнейших решения в ходе Казымского восстания 1933–1934 гг.: сначала – об отказе подчиняться советской администрации, затем – о захвате заложников, и, наконец, – о казни последних. Каждый раз устами шамана озвучивалась неоспоримая воля высших сил.
Механизм гадания на топоре был построен на идеомоторных функциях человеческого организма и известен сегодня всем фокусникам и артистам психологического жанра. Он достаточно прост: топор подвешивали либо на гвоздь в стене, либо на руку, и по его колебаниям шаман объявлял результат гадания. Любопытно замечание одного из информаторов, что для подобных действий годился не абы какой топор, а охотничий, который по массе меньше плотничного.
У северных самодийцев тоже были гадатели с помощью топора и ножа (тундровые ненцы звали их сабодэ, ненцы Обь-Енисейского междуречья – самбона). Однако их цель была иной, нежели у манси или ханты: после смерти сородича, за которой следовала обязательная откочёвка на новое место, они устанавливали контакт с покойным.
Подобный обряд гадания на топоре практиковали перед захоронением и соседи энцев и ненцев – северные ханты и манси. По тяжести поставленного на топор гроба они определяли причину смерти, последнюю волю умершего в части наследства и числа жертвенных оленей, будущее родственников.
Не исключено, что топор использовался не только при гаданиях, но и в шаманских камланиях. У ненцев отрывочные сведения об этом сохранились в фольклоре, у эвенков зафиксирован строжайший запрет касаться кому бы то ни было топора шамана.
В советский период, когда шаманские камлания оказались под жесточайшим запретом, а сами шаманы в большинстве своём репрессированы, эти ритуалы лишились своего красочного обрамления – специального костюма и бубна. Но продолжали существовать подпольно в форме гадания и лечения с помощью топора.
Так что не надо относиться к старому топору как к отжившему свой век инструменту, место которому на складе вторчермета. У него может быть достойная в прошлом жизнь, в которой нашлось место и многотрудной работе, и общению с миром богов и духов, и защита своего хозяина от злонесущих сил, и участие в свадьбах и похоронах, и ещё многое-многое-многое… Поэтому возьмите его и принесите в музей. Пусть он рассказывает о славном и загадочном прошлом прадедов их правнукам, многие из которых держать в руках топор, увы, уже не умеют.
