Судьба русского эмигранта, датского офицера, любимчика королевской семьи, а затем главного нациста Дании, командовавшего добровольческим корпусом СС "Данмарк", Константина фон Шальбурга достойна многосерийного фильма. А начался его путь к черепичным крышам Копенгагена на Алтае, в Змеиногорске, где он появился на свет 15 апреля 1906 года.
О перипетиях этой удивительной биографии писателю Ивану Толстому рассказал историк, преподаватель Мельбурнского университета Олег Бэйда:
В испещрённом курьёзами 20-м веке несколько раз бывало и так, что русский изгнанник становился ключевой фигурой, играя роль символа в истории целой страны. На память приходит Борис Михайлович Скосырев и его 12-дневное царствование в качестве короля Андорры в июле 1934 года. А вот фамилия эмигранта, о котором речь пойдёт сегодня, стала синонимом измены датской короне.
Кристиан Фредерик фон Шальбург или иначе Константин Феодорович фон Шальбург – главный датский коллаборационист времён Второй мировой войны. В 2008 году историк Миккель Киркебэк, один из самых влиятельных специалистов по теме, выпустил единственную в своём роде биографию русского датчанина, "Шальбург: патриот-предатель". В день выхода книги самая тиражная газета королевства, на минуточку 500 тысяч экземпляров, разместила новость о ней на первой полосе. Портрет Шальбурга в форме офицера войск СС сопровождался фразой "Главный нацист Дании был любимчиком королевской семьи".
Исторический миф Дании относительно собственной роли в годы оккупации, или, как они их называют, "пяти мрачных лет", зиждется на монарших особах. Как и полагается суверену, король Кристиан X был со своим народом в его тёмный час, но не покорился нацистским оккупантам и даже вежливо указал Гитлеру на его место, вызвав "телеграммный кризис" осени 1942 года. Значок с королевской монограммой, вмещающий гордый национальный дух, стал эмблемой тихого народного Сопротивления. Пристойная память.
И тут такое соседство!
Книга моментально стала бестселлером, завоевала престижную литературную премию и была номинирована на приз, вручаемый министром культуры. Работа чётко показывала, что история эта была сколь датской, столь же и русской, однако до перевода книги на русский язык оставалось ждать всего-то 14 лет. Лишь в самом начале 2022 года, за несколько недель до рокового 24 февраля, книга увидела свет в издательстве "Нестор-История". Переводчиком выступил тончайший знаток датского языка, Анатолий Николаевич Чеканский, а автор этих строк – научным редактором.
Путь к черепичным крышам Копенгагена для Шальбурга начался на Алтае, в Змеиногорске, где он появился на свет 15 апреля 1906 года. Его отец, Август Теодор, отпрыск средневекового немецко-датского рода, на рубеже веков перебрался в Россию пытать счастья на сибирских рынках. Поистине необычный выбор, но тогда достаточное количество датских коммерсантов открывали русские конторы и пробовали свои силы в ставшим популярным маслобойном деле. Уже в 1903 году Август был членом бюро конкурса сельскохозяйственных уборочных машин, организованных Алтайским сельхоз обществом. Дела шли в гору, и тут пришла любовь: в 1905 году Август сочетался браком с Еленой Старицкой-Семяновской, уроженкой Полтавы и дворянкой, возводившей свой род к Рюрику. Ребёнка окрестили по православному обряду с русским именем, однако по желанию отца в 1907 году, во время визита в Данию, малыш предстал пред очами пастора и был записан в церковной книге как "Кристиан Фредерик". Двойственное имя стало предзнаменованием двухуровневой судьбы, которую мальчику предстояло нести. "Фон" к своей фамилии он, по примеру немецких родственников, добавит уже в зрелом возрасте.
Детство Константина было счастливым. Отец, ставший доверенным лицом крупной датской фирмы и с 1910 года проживавший в Бийске, сколотил состояние и приобрёл имения в Западной Сибири. Семья матери владела собственностью под Полтавой и в Крыму, так что летом было где понежиться. В одном частном собрании хранится отпечаток: маленький Костя с сестрой Верой и нянечкой в херсонском фотоателье Моисея Львовича Глоцера, что по улице Потёмкинской в доме Фальц-Фейна. Не мог Моисей знать, что дитя в сапожках, с таким удивлением смотревшее в объектив, через 30 лет станет одним из символов ненависти к его народу и что ему придётся бежать из любимого города в августе 1941 года. Но всё это будет потом, потом...
В 1914 году отец занял пост директора крупной торговой компании, и семья перебралась в Санкт-Петербург. Гладь жизни была вышита узором имперского комфорта: живя то в городе, то в Царском Селе, Шальбурги были накоротке с самыми знатными фамилиями и вращались в кругах элиты последних лет империи Романовых. Константин посещал царскосельскую школу и готовился к определению в кадетский корпус. Дома говорили исключительно по-русски и иногда по-французски. Уже в этот период семья водила знакомство с великой княгиней Ольгой Александровной. По её ходатайству в 1915 году мальчика представили царю Николаю II, о чём он впоследствии писал как об одном из самых счастливых мгновений своей жизни.
Начавшаяся Первая мировая распылила привычный уклад роскошной жизни. Многочисленные братья матери, лейб-гвардейцы, ушли на фронт, откуда многие не вернулись, и теперь Елена часто скорбела по ним. У княгини Елизаветы Волконской, приходившейся Константину тёткой, двое сыновей воевали на фронте, три дочери работали сёстрами милосердия, а муж пал на поле брани.
Первым сломом в молодой жизни Константина стал февраль 1917 года. Камердинер отца поведал мальчику, что на занятия попасть не выйдет: улицы забаррикадированы мятежниками, в городе идут столкновения с полицией. Окна дома выходили прямо на Окружной суд на Литейном проспекте, и Шальбурги со страхом наблюдали, как огонь бушевал в подожжённом здании. Людская толпа текла по улице. Кто-то вопил. Иногда беспорядочно стреляли: как-то по окнам дома с улицы открыли беглый огонь, и все кинулись на пол. Казалось, мир вне дома треснул, наполнившись хаосом. Пережидать раздолье народного помрачения пришлось в сыром подвале, питаясь заплесневелым хлебом и гнилой картошкой. Не очень много известно о том, как именно жилось Шальбургам в этот период, но по пересекающимся источникам известна нижняя точка этих нескольких месяцев. В один из дней над матерью 11-летнего Константина надругались; произошло это якобы на глазах сына. Семья не смогла вывезти из России ни ценностей, ни нажитого, и ближе к концу лета 1917 года они просто бежали в Данию, бросив всё.
Эвакуация повлекла крах социального статуса, и от этого падения семья не оправилась уже никогда. С насмерть перепуганными детьми – помимо сестры Веры, у Константина был ещё младший брат Август, которого иначе как Ауде никто не называл, – Шальбурги ютились в малюсенькой квартирке. Привыкшая к роскоши, а ныне нуждавшаяся в реабилитации Елена пребывала в шоке. Отец силился обеспечить домочадцев, но все начинания прогорали, а долги громоздились. Всем, кроме Августа-старшего, пришлось осваивать язык с нуля. Однако пережитое не затушило царившей в семье любви, что приучило старшего сына к очень жёсткому психологическому контрасту: "негодный", "злой" мир вокруг и тёплая, тесная нежность дома, наложившиеся на бегство и слом всей матрицы детского мира. Много лет спустя Шальбург напишет, что пережитое в 1917-м оставило "неизгладимые воспоминания".
На родине отца Константина приняли в гимназию-интернат, основанную иезуитами. Даже несмотря на царившую строгость нравов, воспитателям были очевидны психологические травмы мальчика, так что относились к нему с сочувствием. Экзамены были сданы с натяжкой и переменным успехом, виной чему неуверенное владение языком. Впоследствии Шальбург блестяще овладел датским, а вот его мать так никогда и не выучила язык. В 1924 году по её совету он решает грызть гранит медицинской науки. Начинание обещало стабильную карьеру и возможность вылезти из долговой ямы, в которую угодила семья. В середине декады было решено ехать в Париж, а позже и в Брюссель – убыли все, кроме Константина, оставшегося в Дании.
Весной 1925 года 19-летний Шальбург совершил пируэт и вместо медицины избрал стезю военного. Причины были далеки от построения собственной новой жизни в Европе, цитата: "Мой долг состоит в том, чтобы отомстить за наш род и страну, которая так много значила для всех нас. Получив фундаментальное военное образование, я буду бороться с большевиками в Белой армии или в армии другого государства, желающего одержать победу над Советами".
Здесь нужно сделать отступление и подробнее сказать о личности. На основе чего можно судить о его психологии? На основе его собственных слов: книга, с которой мы начали рассказ, была написана на материалах обширнейшего частного архива, доступ к которому получили за все годы лишь двое человек – Миккель Киркебэк и ваш покорный. Можно сказать, что уже к 1925 году Шальбург был совершенным человеком-рассинхроном, застрявшим в 1917-м и давшим клятву ненависти. Всё существо молодого человека было плотно устремлено в прошлое, а любое будущее имело значение лишь постольку, поскольку оно помогало взять реванш за былое. Вспоминаем контраст между семьёй и миром: прекрасный, тёплый кокон дома, близкие отношения со всеми, кто в нём, – и холодный, непонятный, пугающий мир за его пределами.
Обозлённый человек, но небесталанный. Среди его бумаг и подробнейшие дневники, и стихи (оконченные и наброски), и песни, и монологи, и пьесы. Всё болезненно-дуально: любовь к потерянной России, которую он просто боготворил, постоянно выводя в образе орла с подрезанными крыльями, и клокотавшая, всесжигающая ненависть к тем, кто, по его мнению, осквернил его "рай". Он увлекался историей, в основном военной, но даже и к ней он подходил с уже отточенным мерилом "правильного". Эмоциональная жизнь Шальбурга шла в том же ключе контраста: он сам писал, что доброе настроение в секунду может смениться на стыд, злобу и ощущение собственного бессилия.
Абсолютизм был сияющим идеалом Шальбурга. В его сознании брадолюбивые мужички любили своего царя, а бескорыстный самодержец прямо души не чаял в своём народе, но в семнадцатом искус "тёмных сил" овладел страной. Ещё летом 1917 года двоюродный брат дал ему почитать "Протоколы сионских мудрецов", да и отец периодически ворчал про евреев, которые "замутили воду", "втянули страну в войну и началось". И вот, опылённые ядовитой спецлитературой и пережитым в нежном возрасте, семена монархии дали бурный рост. Со своим антисемитизмом Шальбург был как заезженная пластинка: и публично, и в своих записках он постоянно бичевал "мировое еврейство", связывая все горести человечества с "происками". Сегодня мы бы от такого знакомца отшатнулись, а в те годы антисемитизм, и это просто правда жизни, мощно цвёл в среде русского изгнания и не только.
И при всём при том назвать его потерявшим разум ещё в 1920-е никак не получается. Шальбург был очень социален, близко общался с русскими эмигрантами и пользовался их уважением. Современники отмечали его умение держать себя, определённую рисовку и артистичность – это видно даже по позам, которые он принимал при фотосъёмке. В общем, крайне развитый снобизм, человек как будто "нёс" себя. В биение жизни русского изгнания он был влит полнокровно. В его архиве сохранились журналы военной эмиграции. Он общался с чинами Союза взаимопомощи русских офицеров, как, по-видимому, и с бывшими бойцами Северо-Западной Армии Юденича. Кстати, в последней служили и датчане, например Свенд Андерсен и капитан Макс Арильдсков, осенью 1919 года шедший на Петроград на бронепоезде "Псковитянин"; оба позже стали национал-социалистами. Бывшая староста русского православного храма Александра Невского в Копенгагене, княгиня Татьяна Сергеевна Ладыженская-Майнерс, знавшая Шальбурга, утверждала, что все просто ждали, когда же затмение на родине исчерпает себя и можно будет вернуться. Отличие было разве что в том, что Шальбург серьёзнее иных россиян в рассеянии заковал себя в непроницаемый вольфрамов панцирь убеждений.
В 1924 году в дело вступила религия. Из датской народной церкви Шальбург вышел и вновь принял православие под своим русским именем. Его крёстной стала великая княгиня Ольга, сестра последнего императора. Вдовствующая императрица Дагмар также очутилась в Дании после революции, и Шальбург будет стоять в почётном карауле у её гроба уже через четыре года, но близки они не были. А вот с крёстной отношения сложились практически семейные. Сохранившиеся в архиве письма полны обсуждений интимных подробностей, так пишут друг другу родственники, а заканчиваются письма нередко так: "Обнимаю тебя, милого. Любящая тебя Ольга". Шальбург постоянно гостил у крёстной в имении Кнудсминне. Православие Шальбурга было истовым, но, как и всё в его личности, было в том числе подведено к основному пульту, взрывной смеси несбывшихся надежд.
Раздвоенность длилась и в плане его личности: был ли он датчанином или русским? В его случае можно говорить о том, что он был сплавлен воедино, а его персона была как барабан револьвера. С датчанами он был необычным, но датчанином, а с русскими он был "данизированным", но русским. И посему восприятие его людьми варьировалось, и каждый был волен выбирать, общается ли он с русским изгнанником Константином или же с датским аристократом Кристианом.
И впрямь, датского патриотизма у него было хоть отбавляй, но и тут он сам ковал своё частное представление о стране. Всё было замешано на военной истории и институте монархии, а вернее на фигуре самого датского короля. Датские политики, философы и писатели были ему безразличны. Общество он воспринимал скорее как эмигрант, то есть как привычное, но чужеватое. Демократия вообще была ругательным словом. Тетради времён училища однозначно свидетельствуют о бурливших в сознании образах: лабарум рядом с собором Святой Софии под православным крестом, рыцари с турнирными копьями несутся в атаку под родовыми гербами, тут же вычерчен артиллерийский угол, а рядом по-русски – "Господи помилуй".
Притом Шальбург был далёк от образа "идеального солдата", который сложили впоследствии его соратники. Поступать он решил в Лейб-гвардию: в конце 1925 года он был принят в класс школы пехотных унтер-офицеров, где был фактически худшим – прогулы, посредственные оценки. Однако экзамен он с грехом пополам сдал, последним из 68 курсантов. Далее – поступление в офицерское училище, куда он прошёл с огромным трудом. Два года, с 1927-го по 1929-й, были ярким временем, он завёл множество друзей. Но вновь посредственные способности отразились в характеристике: дескать, недостоин производства в чин младшего лейтенанта. Но кто же проваливает студента, дошедшего до выпуска? Так что тянули как могли. После тягомотного перекидывания трудного курсанта чин всё же был присвоен, со средней оценкой 6 по 13-балльной шкале.
За несколько дней до выпуска из училища, в мае 1929 года, курсант Шальбург обручился с жившей в Дании с детства молодой немецкой аристократкой, Хельгой Фредериккой Фрейин фон Бюлов. Познакомились они на балу в училище. Вообще Шальбург и женщины – это отдельная тема. Не вызывает сомнений, что он страшно нравился противоположному полу – статный, брутальный кавалер. Эмоциональный запал сочетался с гусарским аппетитом, так что будущей избраннице Шальбург верен не был. Жену он любил, но похоть не сдерживал, каким-то образом разделяя духовное и физическое (и вновь дуализм). Несмотря на всё это, брак, венчанный в храме Александра Невского, в целом оказался крепок. Жена Хельга или, как её называли близкие, "Хелле" проследует с Шальбургом до самого конца.
А пока что они начали разъезды по Дании: молодого офицера командировали, супруга последовала за ним. В октябре 1934 года они въехали в свою квартиру, а через месяц Хельга родила сына Александра. Сын Саша стал ключевым персонажем в деле изучения биографии его отца: Миккель провёл с ним многие дни, записывая его воспоминания; последние интервью проводили уже на смертном одре. Увы, Александр не застал выхода книги, не дожив всего ничего, но без него некоторые необъяснимые точки невозможно было бы соединить. Новая семья Шальбургов была исключительно патриархальна. Хелле боготворила супруга, его слово было законом, притом в отношениях не было холода. Шальбург постоянно шутил и заигрывал с женой, но оставаясь очень властным человеком. Ещё до свадьбы он ей сказал, что главная цель его жизни – бороться против "еврейских большевиков", так что всё остальное имеет второстепенное значение. Проза жизни середины 1930-х была скудна: зарплаты молодого офицера не хватало, долги множились – выручала тёща. Но жена не роптала. Отец постоянно играл с сыном и был ласков. Нередко сын гостил у крёстной матери главы семьи.
Мечта Шальбурга тем временем сбылась. Он поступил на службу в Королевскую Лейб-гвардию, охранявшую монарших особ. Связи, закалённые спайкой училища, помогали, но по-настоящему призовой фонд составили дружеские контакты, завязавшиеся с персонами королевской фамилии. По вечерам, как то предписывает протокол, караульный Шальбург, нёсший службу во дворце Амалиенборг, часто обедал с королём. Принцесса Хелена подружилась с женой Хельгой. Помимо того, семья была знакома с братьями короля Кристиана X, принцем Харальдом и принцем Густавом, и с ними поддерживали дружескую переписку. Балы, светские рауты, шикарные наряды – теперь чету Шальбургов всюду звали и казалось, что сквозь стены небольшой квартиры вновь проступает бриллиантовый 1914-й.
К сентябрю 1935 года, когда Кристиана произвели в камер-юнкеры, он переродился. Начав из рук вон плохим унтер-офицером, он внезапно начал проявлять недюжинное старание и тщание в своей работе с новобранцами. Гвардейские призывники четырёх возрастов, с 1935 по 1939, бывшие под его началом, даже несмотря на сложившийся образ и его отталкивающие поступки сороковых годов, на всю жизнь запомнили этого офицера. Не обязан был, но фактически жил в казарме, строгий, но справедливый. Работа стала всем – образом жизни, хобби, центром мировоззрения. Он резко отличался от офицеров, которые предпочитали быть в стороне и жили по принципу "мало вас лупили". Шальбург же скорее был первым среди равных, эдакий полевой командир: входил в положение рядового, бежал впереди всех на физо, на привале мог поделиться сигаретой из своего портсигара, но притом сохранял профессиональную дистанцию и не спускал просчётов в дисциплине (любимым выражением было "Давай быстрей!"). Рекрутов он поражал не только неудержимостью, но и рассказами о России и её грандиозном прошлом. А также абсолютным отсутствием такта: дескать, "все беды от евреев, а вот начнётся война, тогда пойду убивать".
Уже в те годы в его личных записках мелькает призрак будущего: он пишет о военной педагогике, о своём подходе к делу и много об образе "нордического лидера", вождя. Прописавшийся в Европе национал-социализм его безусловно впечатлял, однако его волновали разбушевавшиеся территориальные аппетиты, изложенные бывшим ефрейтором в "Моей борьбе". Местная же ультраправая сцена казалась ему клоунадой: ещё в 1936 году о Датской национал-социалистической партии (ДНСАП) Фрица Клаусена он отзывался весьма скептически. Но вдруг уже через год начал сотрудничать с Национал-социалистическим союзом молодёжи (НСУ), крылом той же ДНСАП, в которую вступил в 1938 году. С чем связан такой кульбит, неизвестно. Жена последовала за мужем. И вновь двойственность: в эмиграции тоже были свои русские нацисты, и в октябре 1938 года Шальбург вступил в Русское национальное и социальное движение (РНСД), гнездившееся в Германии. На берлинском номере газеты РНСД Шальбург раскрасил орла со свастикой и от руки надписал: "Когда снова расправишь ты крылья, и снова ты вдаль полетишь" – это перефраз романса Цезаря Кюи "Раненый орёл", отрывок которого цитировался в книге Петра Николаевича Краснова "От двуглавого орла к красному знамени".
В ДНСАП приход термоядерного господина приняли на ура. Молодёжное движение в несколько сот человек он пересобрал уверенной рукой профессионального вояки и очень быстро, в январе 1939 года, возглавил НСУ. Его графоманская жилка дала о себе знать: написал несколько песен для организации, разработал и внедрил программу тренировок, организовывал летний лагерь на острове Лолланн с паломничеством к священным местам викингов. Подростки были в полном восторге: давшие интервью для книги НСУ-шники вспоминали ночи с кострами и злобными политинформациями.
Гвардейский офицер якшается с молодыми нацистами! – и куда только смотрит начальство… Но датские нацисты на тот момент были крайне малочисленны, а их идеи воспринимались как агрессивная, но безобидная дурь. Влияние их на общество было нулевым, вот и парламентские выборы в 1932 и 1939 гг. оказались для них провальными. А потому и причуды одного из гвардейцев, поклонявшегося свастикам в неслужебное время, не вызвали фатального недовольства. Можно сказать, с "чуть тёплым" офицером-радикалом попросту сжились, тем более по службе он начал продвигаться более уверенно.
Вторжение Красной армии в Финляндию вызвало нешуточный подъём, а для Шальбурга стало первым в его жизни часом Икс во взрослом возрасте – наконец-то представился шанс сразиться с "основным противником". Шальбург тут же начал сборы. Именно во время Советско-финляндской войны его брак подошёл к краю обрыва, однако худшего удалось избежать – жена решила остаться с мужем. Так что по итогам близкие и сослуживцы, включая друзей из королевской семьи, горячо поддерживали решение Шальбурга драться за Финляндию. И он не был одинок: в формально нейтральной Дании набралось несколько сотен добровольцев, которые стали основой для Датского батальона "Финляндия", под громким названием "корпус". Серьёзно поучаствовала в наборе и ДНСАП.
Датская часть в 532 человека поспела только к шапочному разбору. Служебное разрешение отправиться в Финляндию через Швецию Шальбург получил лишь в конце февраля 1940 года. До финского Оулу добрались только вечером 6 марта, где Шальбург принял 2-ю роту корпуса. Личный состав был неровно обучен, так что его профессиональные умения были ко двору. С рядовыми удалось сдружиться и быстро завоевать их авторитет, а вот с офицерами отношения сложились напряжённые – Шальбург был тяжёлым человеком, очень амбициозным. Судя по дневнику, он страшно радовался тому, что наконец-то можно будет воевать на фронте, писал, что готов к смерти.
Утром 13 марта датские волонтёры погрузились на поезд, шедший к фронту. Но поезд стоял, потому что встал фронт, а к 11 утра война завершилась. "Проклятие – у нас теперь мир", написал Шальбург в письме жене. Разочарование и серую хмарь зимы следующие недели легионеры топили в алкогольном кутеже. Корпусники пререкались между собой, деля влияние. Сам он считал, что надо продолжать готовиться к войне, которая вот-вот возобновится. Посещал церковь, ездил в Хельсинки и регулярно писал жене. Наконец, общество финских женщин. В архиве есть письма от одного из эмигрантов, служивших в финской армии, которые совершенно недвусмысленно говорят о поведении Шальбурга: "Дорогой Костя, как ты провёл ночь? Ночевал ли ты с Астой?"
И тут разразился гром – нападение Германии и молниеносная оккупация Дании, случившаяся 9 апреля. Дания пала практически без боя, и с Шальбургом случился нервный срыв: он прилюдно рыдал, не в силах вынести позора. Порывался отправиться в Норвегию, чтобы сражаться против немцев. Странная реакция? Шальбург считал капитуляцию перед внешним агрессором бесчестием и недостойным поступком, даже если агрессор превратился в такового из политического союзника. И пусть даже борьба была обречена, следовало всё равно воевать до упора – таков был его взгляд.
В начале июня 1940 притихшие легионеры вернулись в Данию. Шальбурга восстановили в чине капитан-лейтенанта, снова выдали роту в Лейб-гвардейском батальоне. Но возврата к нормальной жизни не вышло: он пылал презрением к согражданам, которые в его глазах "так легко" смирились с оккупацией и были "пассивны". В своём радикализме он был одинок, и за четыре месяца до отъезда в Германию он ощутил каково быть парией – именно летом 1940 ему припомнили его пугающие взгляды и поставили под наблюдение.
Была и разница: в сестрице Норвегии сотрудничавших с оккупантами норвежцев из партии "Национальное единение" немцы кое-как продвигали, из Видкуна Квислинга слепили и.о. премьер-министра. А в Дании местным нацистам достался жирный кукиш: до 1943 года в стране было социал-демократическое правительство, а из самой страны немецкие нацисты силились создать "витрину", дескать "вот так будет выглядеть Европа после победы". Внутри ДНСАП летом 1940 года зрел раскол: пронемецкая часть желала большего контакта с Берлином, тогда как про-датская, к которой относился и Шальбург, была против. Шальбург попытался уехать назад в Финляндию тренировать новобранцев, даже писал лично Маннергейму с просьбой поспособствовать, но увы. Попытки уехать в Румынию – Шальбург дружил с руководством "Железной гвардии" – также оказались безуспешны.
Он бомбардировал военное министерство ходатайствами об отпуске и поездке в Брюссель, к родителям. Целью выезда за пределы страны было вернуть себе странно выглядящую, но "определённость". Средоточием его жизни, как он это видел, была борьба с СССР в рядах любой армии. На тот момент ему стало очевидно, что это можно сделать вместе с немцами. Но немцы в то же время оккупировали его страну, находиться в которой из-за "бесчестья" и безделья (относительно главной цели) было невыносимо. Политиков, оставшихся при власти и "допустивших", в его глазах, 9 апреля, он презирал. Короля продолжал почитать, но последний не покинул страны, как это сделал монарх соседней Норвегии, так что бороться против немцев было уже необязательно. Видимо, Шальбург принял решение, взвесив все исходные против сути своей жизни. Всё это укреплялось паранойей, что наветы на него плетут сплошные "расовые враги". В конце сентября 1940 года он получает отпуск, разрешение на выезд и покидает Данию. В следующий раз он пройдётся по Копенгагену уже служа оккупантам.
Вояж завершился в Берлине, где Шальбург поступил в войска СС. С его опытом пройти курсы командира роты было легко, но возникли трудности с немецким языком. Решение перейти на службу в армию оккупанта ещё сильнее углубило частный психологический кризис и порвало связи в самой Дании. Часть друзей отвернулась от него после 9 апреля, а теперь и подавно – они его вычеркнули из жизни. Родители решение сына скорее поддерживали, но просили не высовываться. До июня 1941 года Шальбург пребывал в своеобразном пузыре, варился в депрессии и одиночестве, но продолжал убеждать всех вокруг, что сделал "правильный выбор".
Нападение нацистов 22 июня таким образом стало для него вторым часом Икс, когда внезапно его выбор постфактум приобрёл искажённую "логичность" и "завершённость". Датчане по совершенно очевидным причинам не могли понять, зачем гвардейский офицер пошёл служить врагам. Сам Шальбург не видел разницы между службой Финляндии (тогда его решение прославляли) и службой Германии (осуждали), но никто не собирался вникать в его личные причуды. Парадокс его закрученной биографии заключается в том, что без последних вообще никакой логики в его метаниях не прослеживается.
Шальбург с первых дней служил при штабе дивизии СС "Викинг", но притом участвовал в боях – его военная педагогика, бывшая странной в рядах датской гвардии, оказалась по вкусу в войсках СС. Его быстро награждают двумя Железными крестами, а среди эсэсовцев он завоёвывает репутацию штабиста, который наравне с пехотой лезет в самое пекло. Учитывая войну на уничтожение, которую нацисты вели в СССР, немедленно встаёт вопрос о соучастии Шальбурга в преступлениях. То, что он о них знал, безусловно, как и то, что легионеры "Викинга" убивали евреев и советских военнопленных – преступления совершались чуть ли не в каждой деревне, через которую прошло соединение. В офицерском планшете самого Шальбурга сохранился донос одного из местных, заложившего своих соседей по деревне; какой-то немецкий офицер с другим почерком наложил резолюцию, что бумагу следует передать военной полиции для последующего "разбирательства". Обладание таким документом однозначно говорит об осведомлённости о массовых убийствах. Почти нет сомнений, что он одобрял Холокост и уничтожение еврейского населения, но пока ни один из найденных источников не проливает свет на прямое участие Шальбурга в геноциде.
Для Шальбурга "Барбаросса" была двулика: с одной стороны, как профессиональный военный, он радовался войне, адреналину, кажущейся возможности воплотить свои взгляды. В письме жене с берегов Миуса под Новый год он описывал как эсэсовцы стреляли трассирующими пулями и подчёркивал "божественный вид". С другой, как и многих других русских изгнанников, уверовавших в "освободительную" роль национал-социалистов, к концу 1941 года Шальбурга постигло разочарование. Человек радикального склада, он всё так же просто-рублено делил мир на своих и чужих, а значит, рассматривал и оккупированное население с точки зрения "пользы" или "вреда" будущей России, в которой он поначалу не сомневался.
И вот, эти маниакальные мечтания обратились в пепел. Миллионы уничтоженных и пленённых жизней, тысячи тонн выжженной брони – а советская линия обороны на карте извивалась, откатывалась, но не ломалась. Разочаровали русские: ни тебе восстания в советском тылу, ни какой-то организованной сущности под немцами, народ пассивен и измельчал за 20 лет. Разочаровали немцы: Гитлер, очевидно, не хотел никого освобождать, но притом Гитлер начал эту войну, и Шальбург ему чуть ли не поклонялся – противоречивые мысли он по привычке гнал. Разочаровали даже эмигранты: дети великой княгини Ольги, соратники по Лейб-гвардии Гурий и Тихон, которых Шальбург звал с собой в войска СС, ответили тактичным отказом на его предложение. Им было очевидно, что нацисты воюют за себя, а не за Россию, хотя им был понятен выбор их старого друга, и они от него не отреклись.
Становясь всё уже и уже, к концу 1941 года мир Шальбурга замкнулся на близких. Его понимала жена, о нём беспокоилась крёстная Ольга, её двое сыновей и родители. Он же, очевидно, не понимал ни подсоветскую Россию, ни она не понимала, да и не принимала его. Рассинхронизированность заставляла ещё плотнее сосредоточиться на ежедневных боевых задачах и верить в лучшее. Получилось кривое зеркало детства: тепло внутри семьи и близких – и хаотичный, страшный мир вокруг, против которого он теперь шёл войной. Актуальная реальность, грязь и кровь фронта под ногами, а в то же время постоянная оглядка назад, в былое. Частное мирочувствование навечно застыло на отметке "1917" – завершённое, но неспособное объять смысл новой войны. Или вот мама пишет любимому сыну под Рождество из Брюсселя: "Берегитесь волков. То же страшных насекомых! А ещё больше – этих предательских людей в этой несчастной, изуродованной моей родине. Как жаль, что я уже не угодна для борьбы, была бы я с Вами теперь там […] Меня ужасает, что сделали с русским народом, я не могу их узнать в этих озлобленных, тупых лицах в журналах [очевидно киножурналах]. Бедная моя Лиза, что с ней и со всеми ими, если ещё осталось в них что-нибудь человеческое. Какой ужас от России остался".
В отличие от абсолютно подавляющего большинства эмигрантов, Шальбург мог опереться на то, чего у них не было – свою полудатскость, и зимой 1942 года она выходит на первый план. Фронтовая действительность ожесточила его, а на смену разочарованию в русском народе и собственных планах о триумфальном возвращении пришёл "общеевропейский" нацизм. В последние несколько месяцев жизни Шальбург почти полностью встал на позиции, может быть необычного, но больше датского, а не русского нациста. Русское если не полностью испарилось, то очевидно, что он с разочарованием задвинул эти размышления до лучшего дня.
Не желая утомлять слушателя перипетиями аппаратной борьбы в Главном управлении СС, просто констатируем, что к концу февраля 1942 года Шальбургу удалось победить над другими датскими "фюрерами" и встать у руля Добровольческого корпуса СС "Данмарк", датских легионеров. Это отдельная история: часть тренировалась с лета 1941 года, пока Шальбург воевал, у неё был другой командир, но в итоге интриги, а также прямая поддержка Гиммлера сыграли роль, и Шальбурга перевели из дивизии "Викинг" в батальон "Данмарк". В конце февраля его принимает Гитлер, которым он так восхищался. Рейхсканцлер не выносил русских эмигрантов и стремился их всячески ограничить в смысле несения службы в его армии, а вот Шальбургом он остался доволен. Почему? Потому что вряд ли он воспринимал его именно как русского аристократа, а вот выпить чаю с датским фронтовиком и "истинным арийцем" – почему нет.
Среди солдат "Данмарка" Шальбург пережил финское дежавю: офицерский состав он очистил, оставив лишь лояльных в том числе ему лично лиц, а рядовой состав, размякший в лагере Трескау, он замуштровал до белого каления – впрочем, они его лишь больше за это уважали. В конце апреля 1942 года он вернулся в Копенгаген – уезжавшему на фронт корпусу требовалось пропагандистское сопровождение. И это стало последним разочарованием его жизни: датчане на улице шарахались от серой полевой формы СС, отказывались сидеть по соседству в кафе, а некоторые просто плевали ему вслед (слюной). Ответом стала всё так же привычная озлобленность: ранее похожим образом его "разочаровал" русский народ, а теперь и датский, "не оценивший" его вклада в будущее Дании под убийственным "новым порядком".
Шальбург сам сокращал живую общественную ткань вокруг него: прошедший через Восточный фронт, в последние пару месяцев он если кого и считал "своими", так это датских легионеров. Война странным образом сблизила его с женой и сыном. Поражает сквозящий в письмах конца 1941 и начала 1942 гг. фанатизм. Он не раз повторял, что сын должен следовать по пути отца, и дескать не страшно, если папа лишится жизни ради победы, главное врагов разбить. Личный мир окончательно замкнулся, кругом враги.
8 и 9 мая 1942 года датский батальон СС был переброшен в Демянский котёл, укреплять так называемый "Рамушевский коридор". С 20 мая датчане участвовали в стычках с красноармейцами. Шальбург даже успел записать выступление для датского радио в штабе корпуса, прямо под гул гудящих сверху самолётов (его голос можно послушать здесь https://youtu.be/dIJdxLG809Q?t=2782).
2 июня датчане решили провести локальную операцию и опрокинуть советский плацдарм на берегу реки Робья. Поначалу легионеры потеснили красноармейцев, захватили пленных, вышли на берег. Заметив отходивших в тыл раненых датчан, Шальбург решил, что атака захлебнулась и ринулся лично исправлять положение. Советская артиллерия устроила кромешный ад, оставаться на месте было смерти подобно. И через несколько минут он то ли наступил на мину, то ли его просто накрыло снарядом, посекло осколками. Он ещё успел сказать подбежавшим солдатам, что с ним покончено, чтобы они бросили его и двигались вперёд – и тут ещё снаряд, маленький осколок попал ему в лоб, и всё.
Атака 2 июня стала чёрным днём в истории легиона: потеряли много бойцов, а главное командира, да ещё и в одном из первых боёв. Так что привычка Шальбурга участвовать в делах "на передке" оказалась роковой: ранее, почти за год боёв его даже не ранило, а вот тут сразу убило. Немцы провели подробное расследование и впоследствии высказывались разные оценки его поступка, ветеранами и исследователями, подчёркивалось неумение командовать и несоответствие занимаемому посту. Ну а нацистская пропаганда раздула из него "мученика", в Дании провели пышные похороны in absentia. Гиммлер продолжал поддерживать семью до конца войны, так что Хелле стала бенефициаром нацизма и его преступлений.
Эта история закончилась крестом почти для каждого из вовлечённых в неё. Последнее пристанище Шальбург нашёл по соседству, в деревне Бяково, и до середины 90-х его останки лежали там, пока не были обнаружены поисковиками. В войну могила выделялась на легионерском погосте: на ней стояло два креста, один немецкий, с рунами и свастикой, годами жизни и надписью "Он пал за честь Дании", а прямо сзади него сколоченный из берёзы православный крест.
Сыну Александру достался крест фамилии своего отца. Целую жизнь спустя, в начале нулевых, он будет вспоминать сколь одиноко ему было посреди посмертных фанфар. Его матери осталась тень былой роскоши накоротке с монаршими особами и воспоминания о главной любви всей жизни. Хельга оставалась убеждённой нацисткой, хотя повзрослевший сын её взглядов не разделял совершенно; она так никогда и не вышла замуж повторно. Её боготворили ветераны датских СС, в контакте с которыми она продолжала находиться. Эту микрогруппу коллаборационистов держал воедино в том числе культ памяти Шальбурга. Сестра Шальбурга Вера, ставшая героиней уже двух биографических работ, работала на три разведки – советскую, немецкую, английскую – но по итогам пережила брата всего лишь на несколько лет. Младший брат Ауде, пообещавший Кристиану присмотреть за родителями, слово сдержал, жил с ними; чета старших Шальбургов скончалась в начале 1960-х в Дании. Великой княгине Ольге остались воспоминания о крестнике и эмиграция в Канаду. Её сын Тихон, особенно друживший с Шальбургом, вспоминал друга даже в середине 1980-х, хотя и признавал, что война развела их.
Безымянным же красноармейским призывникам, которых датчане пленили утром 2 июня и убили "в отместку" за гибель командира, как и тем, кого убил сам Шальбург во время службы в "Викинге", не досталось даже креста.
Датчанам же осталась фамилия как символ страха. В феврале 1943 года в Дании был создан корпус вспомогательной полиции при СС, названный в честь Шальбурга. Чины корпуса "Шальбург" не воевали на фронте, а боролись с повстанцами в датском тылу. С конца 1943 года, когда в Дании режим сменил маску, а "витрина Новой Европы" приобрела привычный оккупационный оскал, за любую акцию подполья немцы и их датские помощники брали заложников из числа гражданских. Террористическая мера называлась "контрсаботаж". Гражданских убивали, а поскольку убивали в основном чины корпуса, то и родился мрачный каламбур – не "контрсаботаж", а "шальбургтаж". На финальном этапе оккупации всё стало ещё хуже и гаже, когда с целью наведения страха применяли т. н. "очистительные убийства" и лишали жизни не случайных лиц, а известных людей (актёров, журналистов, священников и так далее). Так имя Шальбурга, мёртвого с 1942 года, стало самым презираемым в истории королевства.
Вот такая история о том, как далеко может завести ненависть, и сколь она искажает явленный мир. Поражает, как Шальбург запаял сам себя во временной, очень русской капсуле и, живя так, забрался очень высоко в совершенно другой стране, на фоне чужих смыслов. А весь мир тем временем изменился и отказывался подчиниться. Быть может, дуга судьбы Шальбурга – это ещё один пугающий лик конца империй. Их фундамент долго размывает, потом всё лавинообразно рушится, но психологический распад, протекающий вне границ новой географии, занимает десятилетия. И всё это время испуганные, озлобленные, разочарованные, обедневшие, без руля и без ветрил или же фанатичные бывшие субъекты империи, ныне осколки оной, несутся по миру, продуваемые всеми ветрами войн и революций. Они винят мир вокруг – мир, что так беспардонно сломил привычный им порядок вещей. Они же мечтают о том, как бы отомстить за поруганные жизни и хоть так одолеть терзающий их дух времени.
А ненависть, сдобренная отчаянной обидой, как те зубы дракона, нередко прорастает войной.
