Чтобы не пропускать главные материалы Сибирь.Реалии, подпишитесь на наш Youtube, инстаграм и телеграм.
В Сибири, как обычно в это время года, начались масштабные лесные пожары. Из-за подступившего к городу огня эвакуацию населения объявили власти Улан-Удэ. Режим ЧС введен в Еврейском автономном округе.
Полыхают леса в Хабаровском крае. Площадь лесных пожаров там – около 47,6 тысяч гектаров, сообщило региональное министерство лесного хозяйства. 2 мая губернатор Хабаровского края Михаил Дегтярев объявил режим ЧП регионального характера.
Лесные пожары, конечно, неизбежны, они случаются повсюду на планете, и тушить их очень сложно. Но в России в последние годы сложно особенно. С 2006 года, когда был принят новый Лесной кодекс, в стране практически исчезла профессия лесничего. Было сокращено около 70 тысяч профессиональных лесников – более 90 процентов персонала лесничеств.
Последствия этого решения вызревали постепенно: в лесах копился сухостой (лучшее топливо для лесных пожаров), короед поедал деревья, и они сохли на корню. Теперь достаточно пары засушливых месяцев, чтобы в лесах появились тысячи очагов возгорания. Заметить вовремя их просто невозможно. А если пожар уже охватывает большую лесную площадь, тушить его поздно. Можно только постараться ограничить, вырубая просеки, или пуская "низовой" встречный огонь, чтобы отобрать у пожара топливо. Этим, в сущности, и занимается МЧС, но только тогда, когда огонь подходит к деревням, электростанциям, железным дорогам и другим важным объектам. Если же лес просто горит "сам по себе", тушить его должны областные пожарные службы, у которых, как правило, для этого нет ни средств, ни техники, ни достаточного количества персонала. Приказ Минприроды от 2015 года ввел так называемые "зоны наблюдения" и передал регионам право решать, что в таких зонах тушить пожары не надо, поскольку это экономически необоснованно.
Поэтому леса полыхают повсюду, а жители близлежащих населенных пунктов глотают дым и смотрят на околицу: далеко ли? Дойдет до деревни или нет? Не пора ли уже звать эмчеэсников, чтобы спасли? Если, конечно, успеют…
При этом леса, особенно в Сибири, страдают не только от огня, но и от варварских вырубок. В результате Россия в этом веке уже лишилась 76 миллионов гектаров, то есть 11 процентов своих диких лесов. Это не удивительно, потому что российские власти, по замечанию руководителя лесного отдела ассоциации "Охрана природы" Алексея Ярошенко, смотрят на леса как на "природное месторождение бревен". Так повелось издревле, так продолжается и сейчас.
Дубовые законы
Первым, кто объявил "месторождение бревен" государственной собственностью, был Петр I, для которого "лес" означало "корабли". На строительство одного фрегата уходило три тысячи отборных деревьев, таких как дуб, клен, вяз, лиственница и сосна. В 1703 году Петр издал указ, по которому все леса вдоль рек, озер и морского побережья брались под охрану. Протяженность охранной зоны составляла 50 верст от больших рек (Волга, Днепр и т. п.) и 20 верст от малых. Только государство решало, кому и что можно рубить в этих лесах, а непонятливым угрожало самим отрубить голову.
В своем законотворчестве Петр был суров: "А буде кто сему указу станет чинить противно, на них за всякое срубленное дерево, кроме дуба, доправлено будет пени по 10 рублев, за дуб, буде кто хоть одно дерево срубит, также за многую заповедных лесов посечку учинена будет смертная казнь…"
Но где это видано, чтобы русский человек ходил в лес без топора? Дерево нужно было добывать, чтобы построить избу, телегу, сарай, загон, наконец просто на растопку печи. Без него – никак. Поэтому дубы (равно как и остальные "корабельные" деревья) все равно рубили. А вот головы, похоже, нет. По крайней мере, в судебных архивах тех времен – вообще ни одного смертного приговора за порубку леса. То есть, как обычно в России, суровость законов компенсировалась необязательностью их исполнения.
Поэтому уже через пару лет Петр сделал к указу важную поправку, позволявшую "всяких чинов людям и крестьянам на свои нужды... на сани и на телеги, на оси и на полозья и к большим чанам на обручи рубить заповедныя деревья". Но некоторые ретивые исполнители не обращали на эти правки внимания и ловили в лесах всех подряд. В 1721 году, внося в свои указы очередные послабления, Петр с раздражением писал: "Известно Его Величеству учинилось, что надсмотрщики лесов не токмо в рубке той липы, но и лык на лапти драть не дают и с лаптями и с лыки многих берут и приводят в город к Воеводам, и от того уездным людям чинится разорение". В итоге еще при Петре смертная казнь за покушение на дуб была отменена, а штрафы снижены в несколько раз. Постепенно забыли и о них. А леса, как и раньше, продолжали вырубать все, кто хотел.
К тому же речь во всех тех указах шла про Север и Запад России, а про остальное в 1720 году Петр уточнил специальным распоряжением, позволявшим свободную рубку лесов (в том числе и дубовых) в Уфимской провинции, Сибирской и Астраханской губерниях, поскольку "оные места от тех лесов, где на корабельное строение готовится, в дальнем расстоянии".
Правда, вскоре оказалось, что в Сибири тоже можно строить корабли. Поэтому сибирскому губернатору было приказано следить за сохранностью лесов вблизи Иртышской крепостной линии и, с одной стороны, строить лесопилки, а с другой – как-то содействовать лесовосстановлению, для чего сделать "опыт посевом или рассаживанием молодых дерев". Но "делать опыты" в те времена в Сибири было еще некому – экспериментаторов туда стали ссылать несколько позднее.
Поэтому рубили и пилили все подряд, как повелось издревле, а дальше – "авось, само взад повырастает". И пока что – вырастало.
Мертвое имущество
Все изменилось к концу XIX столетия. Во-первых, благодаря действенным законам и рачительному их исполнению, в центральной полосе России лес уже основательно извели. А во-вторых, появилось техническое новшество, которое и само требовало тысячи кубометров древесины и было готово эту древесину из Сибири вывозить. Новшество называлось Транссибирской железной дорогой.
Для Транссиба требовались сотни тысяч шпал, на которые уходило куда больше древесины, чем на петровские кораблики. Плюс бесконечные станции, полустанки, перроны, телеграфные столбы – все это тоже было из дерева. В конце XIX века древесина во всем мире продавалась на ура как строительный материал, и даже такие богатые лесами страны, как Россия, стали задумываться, много ли у них на самом деле лесных богатств? И как их лучше использовать?
Посланные в середине XIX века в Западную Сибирь ревизоры, изучив на месте вопросы управления лесными угодьями, пришли к неутешительному выводу, что управление это фактически отсутствует. Поэтому казенные леса не приносили доход, уничтожались самовольными порубками и пожарами, представляя собой "почти мертвое для казны имущество".
Чтобы это имущество как-то "реанимировать", решено было учредить особое ведомство, служащие которого должны следить за состоянием лесных угодий, то есть исполнять обязанности лесничих. А в 1888 году было введено лесоохранное законодательство, регламентировавшее вырубки и восстановление лесов. Однако все эти прекрасные начинания традиционно не дали особого эффекта. Лес рубили, а лесничие, опасавшиеся заходить слишком далеко (и в прямом смысле – в глубину леса, и в переносном, в борьбе с нарушителями), зачастую даже толком не знали, что там, в чаще, происходит. У тайги были свои, таежные законы, и оттуда вполне можно было не вернуться, оставшись среди свежих пеньков с топором в голове.
В 1910 году в Сибирь приехал главноуправляющий землеустройством Александр Кривошеин, которого тогда называли "Министром Азиатской России". Второй человек среди имперских сановников после Столыпина хотел узнать, каково состояние лесов и как на них отразилась прокладка великой восточной магистрали. Но выяснить этого не удалось.
В некоторой растерянности Кривошеин докладывал императору, что огромные лесные массивы, принадлежавшие казне в азиатской России, практически не приведены в известность, а площади некоторых лесничеств настолько огромны, что "лесничему трудно даже ознакомиться с пространством лесов, находящихся на его попечении". Кроме того, как всегда, не хватало денег. Поэтому не только изучать и восстанавливать леса, но даже четко разделить их на участки по породам, качеству и возрасту деревьев ("дачи", как тогда это называлось) было довольно сложной задачей.
Тем не менее российское государство билось над этой проблемой с середины XIX столетия и вплоть до революции. Уже с 50-х годов началось межевание, а в 1863 году были приняты "Временные правила о попенных и посаженных деньгах за пользование лесами в Тобольской и Томской губерниях", которые определяли порядок платного и бесплатного лесопользования для местного населения и вводили должности общественных полесовщиков и пожарных старост, ответственных за охрану лесов.
В 1884 году были созданы управления государственным имуществом для каждой губернии и области, и за леса отвечали теперь они. К началу XX века почти половина лесных массивов уже была хотя бы нанесена на карты. И, когда строился Транссиб, как пылесосом "высасывавший" вокруг себя тайгу (которая вырубалась просеками для дорог и шла на миллионы шпал), все станционные строения было приказано возводить исключительно из камня, чтобы понапрасну не вырубать деревья вокруг дороги. Впрочем, и это распоряжение, конечно, выполнялось не всегда и не везде.
Но даже такая минимальная бережность по отношению к лесам была напрочь забыта, когда к власти пришли большевики.
Коммунистический демпинг
Молодая советская власть, прибрав к рукам все природные ресурсы страны, смотрела на леса именно как на "природное месторождение бревен", которые, помимо прочего, можно было продавать на внешних рынках за валюту. А валюта ей была ой как нужна!
Поэтому уже в середине 20-х годов минувшего века в лесах, не успевших толком оправиться от пожаров Гражданской войны, застучали топоры и зазвенели лучковые пилы. Лесничества были упразднены как пережиток царского времени. Леса принадлежали теперь народу – и народ (вначале наемные рабочие) начал валить в них все подряд. Спешно строились лесопилки, к которым по рекам сплавлялись поваленные деревья. Часть из них так же, по рекам, сплавлялась на Север, и там морем отправлялась на продажу "как есть", но выгоднее было все-таки продавать пиломатериал, поэтому большую часть древесины превращали в доски. Не лучшего качества, но зато дешевые.
Да, СССР, что называется, "демпинговал" на внешнем рынке, где с ним активно конкурировали Швеция и Финляндия, основные поставщики древесины в Европе. Там после I Мировой войны еще продолжался кризис, и спрос на древесину оставался низким. Шведы и финны не могли торговать себе в убыток, понижая цены. А вот СССР – мог. Пусть до 60 процентов досок, произведенных в Советском Союзе, оказывались бракованными – зато и стоили они в разы меньше, чем финские пиломатериалы. Закупали (и очень охотно) этот дешевый горбыль, продававшийся под видом качественных досок, в Англии, Германии, Голландии, и даже в Латвии и Литве. Объемы поставок постоянно росли, к 1930 году вырученные за них суммы уже достигали 750 миллионов рублей. И удельный вес СССР в мировом экспорте древесины вырос с 1928 по 1930 годы в два раза – с 8 до 16 процентов.
Правительства Швеции и Финляндии пытались договориться с руководством СССР о квотах на продажу леса, предлагая взамен выдать Советской России кредиты в валюте. Переговоры об этом происходили в течение трех лет, их вела Александра Коллонтай, постоянно встречавшаяся с министрами этих стран то в Хельсинки, то в Стокгольме, то в Лондоне. Но в итоге никаких соглашений Сталин решил не заключать.
Говорят, одной из целей генералиссимуса (и кстати, он ее почти достиг) было разорить лесную промышленность недружественной Финляндии. Но, конечно, важнее было получить валюту для индустриализации. Поэтому себестоимость продукции нужно было снижать, и на этот счет у него как раз были отличные идеи.
Раскулачивание и последующие волны репрессий сделали добычу древесины еще дешевле. Лесоповал стал основным "профилем деятельности" лагерей на Севере, в Западной и Восточной Сибири.
О том, в каких чудовищных условиях приходилось работать заключенным, написано множество книг. Лесоповал – неотъемлемая часть большинства лагерных воспоминаний. "Работа зэков летом и зимой заключалась в лесоповале и в "трепевке" – обрубке сучьев и перевозе спиленных деревьев в определенные места (склады) по разбитым лесным дорогам. В летнее время нас мучил гнус, полчища которого кружили в тайге и от которого не помогал ни накомарник, ни сваренная самими же нами из подручного материала мазь. Порой лицо искусанного человека превращалась в отекшую кровавую поверхность с узким разрезом глаз. Такие "прививки" ядом таежной мошки иногда полностью выводили заключенного из строя. Зимой подстерегала другая беда – простуда и отморожение конечностей или лица", – вспоминал Иннокентий Пасынков, один из заключенных Краслага (Красноярский край). И в таких (а зачастую и худших) условиях, на скудном лагерном пайке, ночуя в дырявых холодных бараках, вместе с ним по всей Сибири валили лес миллионы зэков.
У лагерного начальства к добытой таким образом древесине отношение было соответствующее. В процессе лесоповала валили все деревья на участке подряд, и молодые деревца оставляли гнить на вырубках. При сплаве нередко сбрасывали в реки сразу огромное количество бревен, которые перегораживали русло, выбрасывались на берег, и в большинстве своем сгнивали, так и не дойдя до лесопилки. Случалось и наоборот: созданные для сплава плотины прорывало, и бревна уносило течением в море. Так, например, в 1929 году вследствие плохого устройствa цепного зaпорa у устья реки Мезень, три миллионa бревен было выброшено в Белое море. А годом позже нa Северной Двине из восьми миллионов пригнaнных бревен половинa былa зaстигнутa нa реке зимой, вмерзла в лед и весной их также вынесло в море. Говорят, это стало неплохим предприятием для некоторых скандинавских промышленников, которые нa спaсaтельных судaх вылaвливaли огромные мaссы лесa и привозили его в свои гaвaни. Он обходился им еще дешевле, чем "демпинговый лес" Стaлинa.
Впрочем, нелепо обвинять власть, которая убивает своих граждан, в небрежном отношении к результатам их труда. Говорят, что выражение "Лес рубят – щепки летят" напрасно приписывают Сталину (это парафраз из "Очередных задач Советской власти" Ленина, 1918 год), но суть от этого не меняется. Именно по этому принципу строилась и политика, и экономика СССР вплоть до его распада.
Поэтому вырубались леса нещадно. В первую очередь – в Центральной полосе, затем на Севере, в Архангельской области и в Карелии. Но и сибирский лес в покое не оставляли. Конечно, транспортировать в Европу его было сложнее, зато под боком имелась Япония, куда шли поставки вплоть до начала войны. Да и в Германию эшелоны с советской древесиной приходили вплоть до 22 июня 1941 года. А затем нужно было эвакуировать и отстраивать заново заводы, прокладывать временные железнодорожные ветки и много чего еще строить, так что леса едва хватало самим.
Без хозяина
В итоге послевоенный СССР столкнулся с незнакомой до тех пор российским людям проблемой: обезлесиванием. Особенно в Центральной и Западной России. По официальной версии, во всем виноваты были немецкие оккупанты, которые выжигали леса, выкуривая из них партизан. На самом деле настоящими оккупантами были законные власти страны, санкционировавшие тотальные вырубки. Например, лесистость территории Ивановской области снизилась почти на 10 процентов, Московской − на 8, а Карелии и вовсе на 20. При этом к 1989 году СССР был одним из крупнейших в мире поставщиков древесины, он отправлял ее в 68 стран (в основном в Японию, Китай и в Восточную Европу), а ее ежегодная добыча составляла более 360 миллионов кубометров. Конечно, проблемы лесовосстановления тоже тревожили власти, и для этого почти каждый год (уж точно на каждом съезде КПСС) принимались соответствующие постановления. Однако едва ли они спасали столько деревьев, сколько уходило на бумагу для их печати и издания.
Специальные системы вырубок с сохранением молодой лесной поросли, искусственные посадки, которые производились кое-где среди пеньков, – все это было каплей в море. Чтобы решить проблему одним махом, в 60-е годы придумали "инновационный и прогрессивный" метод восстановления лесов, "аэросев", когда саженцы деревьев сбрасывались с самолета. О нем снимали научно-популярные фильмы, и вообще трубили на весь мир, как о великом научном достижении Советской власти. Этот метод применялся и в Сибири на протяжении нескольких лет, пока не стало ясно, что его эффективность крайне низка: почти 70 процентов саженцев погибало.
Но в конце 70-х годов и в начале 80-х леса в Центральной России неожиданно стали восстанавливаться сами собой. И заслуги советской власти в этом не было. Вернее, она сыграла важную роль, поскольку способствовала деградации и вымиранию российских деревень. Тысячи заброшенных сел изменили карту сельского хозяйства, исключив из нее миллионы гектаров лугов и полей, которые стали стремительно зарастать лесом. К примеру, в Смоленской области к 1993 году (по сравнению с 1956-м) площадь лесов увеличилась почти вдвое. Правда, большинство заброшенных полей зарастало осиной, березой, ольхой, то есть "низкотоварной" древесиной. Но все-таки – лес! Похожие процессы происходили в Сибири, особенно вокруг заброшенных лагерей и оставленных дорог, где леса будто спешили скрыть невеселые следы сталинской эпохи.
К тому же в СССР под конец удалось наладить службу лесного хозяйства, и лесники действительно старались следить за состоянием своих угодий. К моменту распада Советского Союза в России их (лесников) было более 70 тысяч! Конечно, все 90-е годы им было, в принципе, не до работы, поскольку зарплаты в лесном ведомстве, как и у многих "бюджетников", оставались мизерными. Чтобы свести концы с концами, в лесничествах занимались подсобным хозяйством, и, конечно, незаконными вырубками, продавая древесину "налево". Однако за состоянием лесов все-равно немного следили. Тушили мелкие пожары, ставили ловушки на короедов, валили сухостой. Так продолжалось до мая 2000 года, когда президентским указом были разом ликвидированы Федеральная служба лесного хозяйства и Государственный комитет по охране окружающей среды, и в лесном ведомстве России начался долгий период "смутного времени".
В 2006 году после принятия нового Лесного кодекса была ликвидирована система лесхозов, а вместе с ней сократили большинство должностей сотрудников лесничеств и лесной охраны (в том числе и пожарных), фактически исчезла авиация, наблюдавшая за лесами. Число лесников сразу уменьшилось в десятки раз, и даже подмосковные леса остались "без хозяина". Что уж говорить про Сибирь!
Но свято место пусто не бывает. В тайгу пришли предприниматели.
Многие из них говорили по-китайски, но хорошо знали некоторые русские слова. Например, "санитарная вырубка".
Санитарная вырубка – это едва ли не единственный способ уберечь большие массивы леса, когда на него нападают вредители. Пораженные деревья уже не спасти, но если их повалить и вывезти, то распространение короеда можно остановить. Впрочем, зачем валить именно больные деревья, которые не имеют коммерческой ценности? Можно ведь и здоровые...
Получить право на "санитарную вырубку" почти ничего не стоит, достаточно лишь найти приглянувшийся участок леса, и заполучить за относительно небольшую взятку акт о том, что он заражен короедом. А дальше, как говорится, дело техники. Знать, был там короед или нет, все равно никто не будет, лесников-то почти не осталось!
Такие маленькие хитрости (конечно, в числе многих других) начали широко использоваться в нулевые годы. Это как раз совпало с огромным спросом на лес со стороны Китая. Там собственные леса уже полностью извели, даже дошли до экологической катастрофы и кислотных дождей, так что коммерческая рубка была запрещена на государственном уровне. Поэтому Китай очень рассчитывал на Сибирь. И Сибирь его не подвела.
К сожалению, не существует точных данных, сколько сибирского леса было вывезено именно в Китай за последние 20 лет (в этом бизнесе используются формулы со многими неизвестными, как будто специально облегчающие любые махинации). Что-то "уезжает" в результате "санитарных рубок", что-то по подложным документам, а что-то вполне официально. Древесину везут в вагонах, сплавляют, как встарь, по рекам, везут лесовозами. Часть вообще пересекает границу "без паспорта". Официально говорится о 14 миллионов кубометров в минувшем году, но, возможно, китайцам досталось куда больше.
Правда, с железнодорожными поставками пиломатериалов в Китай внезапно возникла забавная проблема. Вдруг оказалось, что транспортировать древесину из Москвы и даже из Петербурга туда дешевле, чем из Иркутска. Все потому, что торговля России с КНР идет оживленно как никогда, и в центральной России на железных дорогах скопились тысячи контейнеров и вагонов, пришедших из Китая. Гнать их обратно "порожняком" невыгодно, а за простой приходится платить серьезные штрафы железной дороге. Таков закон. И потому место в этих контейнерах отдается со скидкой – по 20–30 долларов за кубометр (тогда как в том же Иркутске уже берут больше 50 долларов). Поэтому в столицы потихоньку потянулись эшелоны с древесиной из Карелии и Архангельской области, а в Сибири наблюдается некоторый спад лесозаготовок. Но наверняка ненадолго. Китайцы что-нибудь придумают.
Они уже готовы, кстати, строить в Сибири свои целлюлозно-бумажные комбинаты, чтобы перерабатывать древесину на месте. Мол, мы все сделаем – вы, главное, рубите свой лес! Но тут, конечно, вопрос политический: кто будет уничтожать леса и природу Сибири? Чужие или свои?
Мы как-то привыкли обходиться сами.
И до сих пор у нас, к сожалению, это хорошо получается.
