За исполнение песни "Вставай, страна огромная" на одиночном пикете омскую пенсионерку оштрафовали по двум статьям на 32 тысячи. Задерживали ее пятеро полицейских, весь день продержали в полиции без воды, а потом признали виновной в дискредитации российской армии и неповиновении полиции. А теперь 68-летнюю Анастасию Гордиенко подозревают в терроризме.
Пенсионеры Гордиенко давно слывут в своем районе "ярыми оппозиционерами и диссидентами" – они выходили на протесты против ареста Навального, сами устраивали акции "против уничтожения сельского хозяйства в регионе". Тем не менее, Анастасия Алексеевна несколько месяцев не решалась выйти на акцию против войны – была уверена, что сразу будет арест. Вышла, говорит, когда стало "совсем невмоготу молчать". Родные провожали ее в то утро "уже будто в тюрьму".
"Какого черта мы в Украину полезли?"
26 октября Анастасия Гордиенко с плакатом "Матери, остановите войну" вышла на одиночный пикет к памятнику Богдану Хмельницкому. К ней подъехали две полицейские машины, из которых вышли пятеро полицейских. Сначала они потребовали свернуть плакат, заявляя, что она якобы нарушает региональный антиковидный указ губернатора. Когда Анастасия Алексеевна не согласилась, к памятнику подъехала еще одна машина с полицейскими, несколько сотрудников взяли ее под руки и под свист толпы поволокли в патрульную машину.
Перед задержанием Анастасия успела прочитать стихотворение: "Вставай страна огромная, вставай на смертный бой, с путинскою бандой, с проклятою ордой".
– Да, пять полицейских было на одну пенсионерку – пятеро дежурных и еще двое в чинах, подполковник и майор, подходили ко мне, предлагали "добровольно сдаться" и поехать в отдел. Я говорю: "Я ничего не нарушаю, одиночный пикет в нашей стране пока еще разрешен. Я никуда не поеду и не пойду".
У меня очень большой стаж протестных мероприятий, я активист еще с 90-х. Я поддерживаю Навального, я против войны. Мысль, что нужно что-то делать, давно была. Особенно после объявления мобилизации. У меня же два сына, внук, все трое "подходящего" возраста. Я не допущу, чтобы они шли на войну, и они не пойдут. Любыми путями, средствами, в партизаны, в подполье, в тюрьму, только не на войну.
Я думала-думала и решила, что все-таки надо сделать плакат и выйти. Меня, конечно, отговаривали: мол, это серьезно, сейчас за один выход могут посадить, на 8 лет сажают. Но в итоге все мои согласились, что надо, надо хоть каким-то образом протестовать. Я нарисовала, какой плакат хочу, сходила, мне его напечатали. С братом специально выбрали место – памятник Богдану Хмельницкому, знаковый для украинцев памятник. Плюс в Омске там очень много людей ходит.
Продумали все, будний день, поэтому рано утром, полвосьмого, я туда приехала. Я живу в районе, поэтому специально накануне приехала к детям в Омск, чтобы провести одиночный пикет с раннего утра. Мне было сильно интересно – схватят или нет, и как быстро. Все думала: неужели из-за этого плаката прямо в полицию потащат? Ведь ничего крамольного у меня там не написано, просто "Матери, остановите войну". Не тут-то было.
– Долго вам удалось простоять?
– Я прилично постояла, с полвосьмого утра час с лишним прошел, когда они [полицейские] приехали. Был уже мороз, я одета легко, но упорно стояла, думала, часа два точно простою, чтобы побольше людей увидели.
– Как реагировали на ваш плакат прохожие?
– Самое страшное для меня оказалось даже не то, что полиция схватила – меня шокировало отношение людей. В основном, они пробегали мимо, глянут, и сразу же глаза в пол, старались их даже не поднимать. Кто-то подходил, кто-то мимоходом говорил: "Мы вас очень поддерживаем". И дальше бежали. Но очень мало, меньше, чем я надеялась. Большинство делало вид, что ничего не видит. Даже знаки одобрения – большой палец, показывали тайком, чуть ли не оглядываясь. Были и такие, что "Не там стоишь, нужно стоять по ту сторону Херсона". Это парень один крикнул – типа, это украинцам надо показывать "остановите войну". Но таких было всего двое. Те, кто поддерживал – сложилось ощущение, что боялись выказывать поддержку.
Только потом, когда меня забирали, я слышала, что люди начали открыто возмущаться.
– Возмущались действиями полиции?
– Да, кричали: "Да кому она мешает? Почему вы [полицейские] не идете на войну? Почему наших пацанов забирают?"
Полицейские сначала подошли и уговаривали "сворачиваться": "Что это вы тут стоите, нарушаете?". Я им: "Так, с этого места поподробнее. Что именно я нарушаю? По Конституции я имею право стоять. Конституция у нас превыше всего?" – "Да" – "Так кто у нас тогда нарушает? Вы же нарушаете, потому что вы пришли и запрещаете мне, отбираете право, данное российской Конституцией".
После вспомнили, что наш губернатор постановление вынес о запрете публичных мероприятий. Я им – Конституция, во-первых, важнее указа губернатора, во-вторых, одиночный пикет никакой угрозы заражения не несет, пока ко мне не подходят другие люди – вы сами же и создаете эту угрозу, приближаясь ко мне.
Потом целую машину полиции подогнали, думали, что я сразу напугаюсь, уйду. Потом вызвали кого-то старшего по званию, сначала майор, а после и целый подполковник приехал, начал мне про нарушения опять зачитывать. Я говорю: "Товарищ дорогой, я ничего не нарушаю, по Конституции я имею право здесь стоят с плакатом. Это не первый мой выход, я уже лет 20 борюсь с этим режимом".
"Мы вынуждены вас задержать, вы должны с нами пройти". Говорю: "Составляйте протокол на месте нарушения, и я пойду домой". "Нет, мы должны вас задержать". А по какому праву? Мое мнение, им было важно меня убрать с проходного места, подальше от глаз людей, иначе они составили бы все на месте и сэкономили и время, и бензин.
Тут люди начали подходить, возмущаться, а они: "Все. Мы сейчас вас будем задерживать" – "Как будете задерживать?" – "Насильно" – "Давайте". Плакат тянулись отобрать, я его свернула. "Вы пойдете добровольно?" Я говорю: "Нет, не пойду, ни за что добровольно не пойду". Тогда меня они поволокли впятером. Я тетка тяжелая, они долго не могли меня в машину запихать. Короче, кино.
В общем, пытались поскорее убрать меня с улицы, и, конечно же, проучить. В машине началось давление и угрозы: "Вы знаете, что вам будет? Вас же посадят!" – "Мне все равно" – "А почему вы стоите?" – "Да потому, что у меня сыновья, внук, которых могут силой отправить на войну. А наша семья Гордиенко не имеет никаких претензий к Украине, нам Украина ничего плохого не сделала. И я не хочу, чтобы мои сыновья и внуки стали убийцами, и они сами не пойдут, пока могут".
Они мне в ответ: "Как так, наши ребята там [в Украине] погибают, воюют, родину защищают" – "Какую родину? Нашей родине защита не нужна, на нее никто не нападал. А кто там погибает – придурки, которым запудрили мозги, они этого не понимают. Я считаю, что Украина защищает свою землю. Я не понимаю, а мы какого черта туда полезли?"
Один [из полицейских] совсем борзой был. Когда в машине захлопнули все двери, такой ко мне: "Ну, что, сразу язык проглотила?", и кулаки свои сжимает. Я говорю: "Что ты мне хочешь сказать, ты меня сейчас палкой будешь дубасить? Что ты кулаки сжимаешь?". Я тебя, говорю, не боюсь, попробуй тронь.
Так они решили с другого бока давить – целый день там [отдел полиции №9] продержали. Пригласили следователя по особым поручениям. Допрашивало меня человек, наверное, пять: все время пытались добиться, что меня кто-то подбил, заставил, подставил, заплатил.
– Сколько вам заплатили? Мы знаем таксу.
– А почему вы считаете, что у нас люди настолько тупые, что выходят на антивоенные пикеты за деньги? Почему вы думаете, что я сама не могу? Только потому что вы сами не способны до такого додуматься? (меня это так взбесило: почему они думают, что человек не может сам выйти против войны?)
– Вы не можете со своей пенсией заказать плакат.
– Легко могу (штраф в итоге я со своей же пенсии заплатила, почему печать плаката не могу?).
И так несколько часов вертели: "Кто вас надоумил, кто за вами стоит, сколько вам заплатили?". Они задержали меня в 11 часов утра, а в суд повели уже полседьмого вечера, – вспоминает пенсионерка.
Восемь часов полицейские отказывались передавать ей воду и еду от родных, не давали пить и отказывались отпустить в туалет.
– Я просила: "Дайте, пожалуйста, мне водички, в горле пересохло". "У нас вода отключена", – с таким видом, что честно сказать, думала: сейчас подойдет, как врежет куда-нибудь. Только в суде, в седьмом часу, дали мне воды, попросила, секретарь вынесла.
Особенно сильно их [полицейских] допекло, что я отказывалась дать показания, пользуясь 51-й статьей Конституции, правом не свидетельствовать против себя.
В итоге они внесли в дело видео со своих камер наблюдения. У каждого полицейского висит камера на груди и все фиксирует. Судья как включила то, что записано было у того, расспрашивавшего в машине, я подумала: "Ну, все, будешь сидеть, точно, не выпустят уже".
Я там наговорила, по нынешним законам, лет на 15: "Да, я против "спецоперации". У меня претензий к Украине нет, она России ничего плохого не сделала. Да, мы против операции, я считаю, что то, что делает моя страна – варварство. У меня муж Гордиенко украинец, дети по линии отца тоже, мы туда [воевать] не пойдем ни за что".
– В итоге вам какие статьи вменили?
– Дискредитацию армии и неподчинение требованиям полицейских. По первой оштрафовали на 30 тысяч, за неподчинение – на 2 тысячи.
Судье на стол к тому времени выложили все распечатки с моих соцсетей, про Украину, из независимых СМИ репосты. Она спрашивает: "А вы что, это все читаете и смотрите?"
Да, говорю, все мое. Мне нельзя читать, что ли? Мне осталось жить три понедельника, я не имею права читать, что хочу? Я смотрю "Дождь", смотрю "Белсат", читаю и смотрю "Радио Свобода". Я против войны, Навальный – мой кумир.
Она еще спросила: "Вы доверяете суду? Составу суда?". Я говорю: "Нет, я вообще не доверяю российскому суду, потому что в последние несколько лет он судит несправедливо". Спустя несколько минут заходим, она: "виновна в том-то и том-то, штраф 32 тысячи рублей". У них свой трафарет, дежурный. Сама судья, как робот.
"Ребята, вы охренели, что ли?"
– Спустя месяц после вашего пикета с плакатом "Матери, остановите войну" матери военнослужащих объединились в народное движение, стали добиваться встреч с чиновниками, протестовать против мобилизации и войны. Вас не удивляет, что только сейчас?
– Меня это радует. Я тогда на пикет и шла-то с таким чувством недоумения: "Ну, неужели у нас одни рожалки, как это так?" Все равно сейчас есть какой-то толчок, началось движение.
Хотя близкие меня отговаривали, сын из Казахстана звонил, родные. Муж сильно переживал, мы 49 лет с ним прожили. Потом: "Ну, что, мать, ты решила, значит надо идти". И у меня такое сейчас чувство удовлетворения, что я хоть что-то сделала.
На другой день после пикета смотрю – милицейская машина приехала, четыре человека вышли, один знакомый – наш участковый, и три незнакомых. Я на крыльцо вышла: "Слушаю вас, ребята" – "Объяснительную надо дать" – "Так вроде суд закончился, все сделано. Зачем объяснительная?" – "Нам поступила информация, что вы интересуетесь "коктейлем Молотова". Поджечь кого-то хотите или взорвать".
– Это они о чем?
– Я тоже не поняла сначала, говорю: "Ребята, вы что, охренели, что ли?". Оказалось, это мне припомнили звонок – после начала мобилизации мне звонили из сельского совета: "Ваш старший сын в списке на получение повестки, ему предписание". Забирать старшего моего пришли! Я так кричала: "Мой никогда не пойдет! Вы эту повестку можете себе знаете куда засунуть? Я вас подожгу, но мои дети не пойдут на эту войну!". Конечно, я была не в себе – такое услышать.
Сейчас старший сын уже в Казахстане. Но от него все не отстают – в октябре мне из сельсовета опять позвонили, на этот раз глава (не как чиновник, а потому что она моя кума): "Настя, опять Максима твоего ищут. Где он живет?". А он же прописан в районе, а живут, кто где. "Нет его, говорю, он за границей". Он уже уехал к тому времени в Казахстан. А что делать, ждать их, что ли?
За среднего меньше волнуюсь, потому что у него пока действует отсрочка, он техникум заканчивает. А вот с меньшим беда у меня, уехать не может – я уже смеюсь: "Сынок, я тебя рожу обратно, но ты туда не пойдешь".
Я же на допросе тогда так и сказала: "Не знаю, что я сделаю, но они не пойдут у меня воевать. Как все эти на заклание идут, они не пойдут. Буду прятать, в подполье, в партизаны, на крайняк в тюрьму". Хотя, теперь же даже из тюрьмы тащат.
– То есть вы тогда по телефону в сердцах высказались, а они вменяют статью о терроризме?
– Да, один из полицейских начал задвигать про терроризм, я отказалась разговаривать: "Покажите заявление. Кто на меня написал заявление?" – "Мы его с собой не возим, оно в РОВД" – "Если нет заявления, тогда не о чем говорить".
Выписали мне повестку: "вызывается в РОВД в качестве подозреваемой на допрос".
Я надела футболку с надписью "Наша родина самая лучшая, а государство ******(фиговое)", а на спине "Долой продажный суд". Приехала, а никто ничего не знает – целый час стояла, ждала. Потом вызвал какой-то подполковник, замначальника полиции, писать объяснительную по этому "коктейлю Молотова". Я ему тоже: "Покажите сначала заявление". Он сначала: "Нет заявления" – "Так, значит, нет потерпевшего. Какое дело? Как я могу быть подозреваемой?". Он так вкрадчиво: "Нет заявления, но будет" – "Нарисуете, что ли?"
Вот каждый день жду этого заявления, пока ничего. Но я примерно знаю, у кого они рассчитывают взять это заявление постфактум.
Я, правда, подстраховалась – поехала в прокуратуру, написала на них заявление: такие-то товарищи, мол, приехали, запугивали, незаконно вызвали на допрос; приложила повестку – "Прошу привлечь к ответственности за нарушение моего спокойствия".
В прокуратуре меня, как мячик, перебрасывали – помощник посмотрел заявление: "Вам к заместителю". Заместитель: "Нет, вам к прокурору". Прокурор меня несколько часов мутырил, но все-таки принял. Все зарегистрировали, я оставила экземпляр себе, ответа до сих пор нет.
"Бабий бунт – страшный"
– Думаете, матери смогут остановить мобилизацию, войну?
– Если захотят, смогут. Матерей как таковых у нас же мало. Но если они выйдут, то смогут.
У нас же какой контингент [на войну] пошел? Первым потоком, как мы знаем, сельские ребята ушли – бессловесные. А этих, если сейчас тронут, даже не представляю. Матери могут, да. Бабий бунт – это страшный бунт.
Может, что и изменится. Пока ясно, что подлее власти, чем сейчас, у нас не было. Мы же прожили все эпохи, Брежнев, даже перестройка не так страшна. Потому что будущего у детей нет, у внуков будущего нет. Полная безнадега, сельское хозяйство полностью угроблено. Эта ветвь власти, которая у нас сейчас в районе, области - глава, губернаторы, им же ничего не нужно. Я же вижу, как деревни умирают.
У нас в прошлом году 48 выпускников на весь район было, 15 тысяч население района – это страшная цифра. У нас роддом закрыли, потому что не рожают, села вымирают. В каждой деревне района по 50 домов пустых стоят. Безнадега, безысходность полная.
Мы один раз решили взять кредит на посевную, написали заявку в декабре. Получили кредит в начале сентября. На посевную! Осенью. Я тогда возле "Россельхозбанка" стояла с плакатом "Путина и Медведева к суду". Мы еще тогда с мужем такую акцию устроили: отвезли теленка к приемной президента в Омске с номером 666 - подарок Путину. Мне тогда даже с "Эха Москвы" звонили. После управляющий "Россельхозбанка" позвонил, его трясло и колотило. Кредит-то нам выдали. Но осенью он уже не нужен был. Вот самый показательный пример, как государству нужны сельское хозяйство и деревня.
На Минобороны какой идет бюджет? А на сельское хозяйство сколько? Вот и ответ – почему так. Там четырехзначная цифра, а на сельское хозяйство, здравоохранение и образование – в десятки раз меньше. Государство просто уничтожает народ. Люди перестали рожать, потому что им самим бы выжить.
