Московская визажист Катерина Майерс в начале года в своем инстаграме совершила каминг-аут, признавшись, что является трансгендером, а в недавнем прошлом была капитаном ФСБ Александром Чумаковым. Со службы ей пришлось уволиться в прошлом декабре из-за преследования коллег и начальства, когда из-за заместительной гормональной терапии ее внешность сильно изменилась.
В интервью Сибирь.Реалии Катерина рассказала, почему согласилась отправиться сотрудником ФСБ на Кавказ, уже зная о гендерной дисфории, почему в силовых ведомствах России невозможно работать представителям ЛГБТК, даже если со своей работой они справляются лучше гетеросексуалов, и как она решилась на каминг-аут.
"Я себя не ощущала мужчиной"
"Я думаю, пришла пора сделать перед вами каминг-аут. Давайте знакомиться? Привет. Я – Катерина. Я трансгендерная девушка". Так начинает свой пост Катерина Майерс 1 января 2022 года. Спустя 10 дней она опубликует видео от 2016 года, на котором она еще в форме и почти на 40 килограммов больше выпивает кружку водки, занюхивает новым погоном старшего лейтенанта и говорит что-то сидящим рядом сослуживцам.
До этого поста публикации в ее инсте посвящены в основном визажу – им она занимается в качестве подработки, а после увольнения из ФСБ ушла в "сферу торговли".
По словам Катерины, каминг-аут ни какого-то всплеска в соцсетях (около 3 тысяч вместо 1,5 тысяч подписчиков), ни дополнительных клиентов ей как визажисту не принес. Но этого и не планировалось, она поступила так, чтобы в будущем представителей ЛГБТК в России меньше дискриминировали и не травили.
– Школьные годы, честно сказать, прошли у меня крайне беспокойно. Меня часто обижали, я отставала в физическом развитии, была всегда меньше и слабее. Ну, и конечно, мое поведение, меня считали и открыто называли слишком манерным мальчиком. Ну, то есть если так же себя ведет девочка, ей никто ничего не скажет, а если мальчик – это сразу воспринималось как какая-то слабость, за которую можно обижать.
Именно так со мной и происходило. Обижали, гнобили как слабого манерного мальчика. Постоянно, во всех школах, не буду врать, с 1-го по 11-й класс. Поэтому и в институте, скорее всего, так было, видимо, этот мой мягкий характер был триггером для других, сигналом, что можно меня обижать. Люди пытались доминировать, проявляли открытую или латентную агрессию, это все было.
Александр Чумаков (копия паспорта есть в распоряжении редакции) родился в 1991 году в Чите, его довольно строго воспитывала мама. Еще до окончания средней школы она отдала Александра в кадетский класс в забайкальском селе Зоргол. Закончить его он не смог из-за проблем с одноклассниками – буквально накануне экзаменов мать забрала его в Читу. А после убедила поступить в Хабаровский пограничный институт Федеральной службы безопасности, хотя сын мечтал поступить во ВГИК.
– В институте были моменты, когда надо мной смеялись, мол, веду себя как девочка, но особо не трогали. Видимо, из-за того, что я хорошо училась, и отличников там не гнобили, – Катерина даже в рассказах о прошлом постоянно говорит о себе в женском роде. – Были попытки буллинга от отдельных людей, но так чтобы большинство – нет, там не было такого. В тот момент я впервые прочитал, что есть такое понятие, как гендерная дисфория, я начинаю про это читать и понимаю, что со мной не так. И естественно, до этого у меня уже, в принципе, была ассоциация себя с женщинами, но именно сами знания появились конкретно в тот период.
Впервые осознание того, что со мной что-то не так, пришло в 4 года, была там одна ситуация, слишком личная, я не могу ее рассказать. Естественно, на протяжении жизни у меня были ассоциации себя с девочками, с женщинами, очень много было триггеров различных в 7 лет, в 8, в 11, в 12 и вплоть до полового созревания, которое началось у меня немного позже, чем у других. А само понимание пришло лет в 18–19, это был второй курс института.
До этого я постоянно думал, что со мной не так: "Боже, почему мне хочется играть в куклы, вязать, например, а не драться или играть в машинки?" Конечно, в период полового созревания я делала попытки соответствовать той гендерной роли, которую мне приписали при рождении, играть с мальчиками, войнушки, футбол. Но дело не в гендерных занятиях, а в первую очередь в ощущениях. Человек может заниматься хоть чем и при этом соответствовать навязанному ему гендеру. Может заниматься, например, визажем у нас в стране и быть натуралом. Но я себя не ощущала мужчиной никогда, даже при попытках соответствовать навязанным гендерным ролям.
Уже узнав о дисфории, пыталась соответствовать гендеру природы биологической, построить семью, даже завести детей. Мне казалось, что это поможет, может быть, проявится мужественность. Раз уже жизнь так началась, раз уже выбран такой интерфейс, нужно продолжать так жить. В том числе был страх, опасения, что меня не поймут, что это неправильно. Тогда мне было важно чужое мнение. Знаете, есть такая поговорка с негативным оттенком: "Громче всего о геях кричат сами геи". И у меня в то время было мнение, что это неправильно, и нужно соответствовать мнению социума, большинства. Это была ошибка, и конечно, из-за этого время было потеряно.
"Думал, раскачаюсь, стану мужиком"
– Институт для пограничников я закончила в Хабаровске в 2014 году. С отличием. Меня распределили на службу в Северную Осетию, где я продолжала службу до 2018 года. На Кавказе я еще думала, что "дурь" эту из головы выбью, раскачаюсь, стану мужиком.
Начала встречаться с девушками, даже завела семью. У меня есть пятилетний ребенок, но с ним я сейчас не общаюсь, – говорит Майерс. – В 2018 году меня отправили в Москву, на учебу. А в 2020 году уже распределили в Армению, где я прослужила до 15 декабря 2021 года (там Пограничное управление ФСБ России расположено. Я работала с людьми, с гражданским населением). После чего я увольняюсь и уезжаю, – рассказывает Екатерина.
К тому времени она уже несколько месяцев принимала серьезные дозы гормонов.
– Корректировать пол я решила еще в 2020 году, 1 июля. У меня были напряженные отношения с женой, я твердо решила разводиться. Почувствовала, что у меня нет больше препятствий, чтобы идти к своей цели, коррекции пола. Нет, я сразу была готова не только к гормональной терапии, но и хирургической операции. Но говорится – коррекция, потому что пол не просто меняется, а приводится в соответствие с внутренним ощущением.
С бывшей женой они расстались еще в 2020 году, но официально до сих пор не разведены.
– Есть проблема с судьей, еще кое с чем. Нет, жене не говорила о коррекции пола. Но не думаю, что она удивится, когда узнает – она часто повторяла, что я веду себя не по-мужски, что во мне нет мужского начала. А ведь во мне его и правда не было.
Я не считаю, что ее слова или слова окружающих как-то влияли на меня. Мужчине можно сказать сто раз, что он ведет себя как женщина, но разве он начнет проявлять себя от этого по-женски? Это так не работает. Данное состояние появляется с рождения, еще когда плод находится в утробе матери, на первом триместре. Это уже доказано докторами, учеными, из-за каких факторов так происходит. Не думаю, что человек в здравом уме начнет гормональную терапию, для этого нужны какие-то серьезные обстоятельства, особенно в нашей стране, с не самым дружелюбным отношением к ЛГБТК. Дай мужчине таблетку эстрогена, и он пошлет тебя куда подальше. У меня же совершенно все наоборот – никогда я не был настолько спокоен психологически.
– Вы терапию самостоятельно начали?
– Да, с октября 2020 года два месяца принимала самостоятельно. Примерно с 15 января уже по официальному назначению. В октябре я проходила комиссию и с тех пор уже под наблюдением у эндокринолога. С этого момента я пью гормоны в ударных дозах. До этого были совсем маленькие дозировки – просто попробовать, что будет, какие изменения.
Но врач ничего не заметила, там ничего было и замечать. Я сама ей сказала, что самостоятельно с октября принимаю в небольших дозировках гормоны. Она посмотрела и говорит: "Это очень хорошо". По ее словам, я подобрала оптимальный для себя набор лекарств. И врач сказала, что единственное, нужно добавить еще один препарат и увеличить дозировку.
Еще на тот момент я надеялась дослужить до окончания контракта, он у меня был до июня 2024 года. Получается, было бы 20 лет службы, пенсия. Но не получилось. Мне казалось, я смогу скрывать гормональную терапию, но за год изменения получились слишком сильными. Это все уже заметили.
– Вариант сделать каминг-аут и продолжить службу уже под именем Екатерины Майерс не рассматривали?
– Нет, были у нас подобные прецеденты, в правоохранительной системе. Хорошим не закончились. А вы, честно, считаете, в России это возможно? Я считаю, что нет.
Были моменты, когда за моей спиной некоторые из руководителей пытались кое-что сделать, взломать мою квартиру, например, собрать компромат. Мне случайно удалось об этом узнать. Я тогда уезжала из Армении в Москву, на военно-врачебную комиссию.
Это было еще до терапии, вряд ли они подозревали, что я трансгендер, думали, может быть, что гей.
Даже без этого взлома были намеки некоторых руководителей на то, что на меня, мол, имеется компромат, который "будет использован". Не только угрозы были – мне отказали в переводе в другое подразделение, где занимаются преимущественно информационно-аналитической деятельностью, там бы эффективнее использовались мои аналитические навыки, способности (до этого я больше работал, так скажем, с людьми).
Еще мне было бы там легче, так как в подразделении женский коллектив, с которым я все-таки смог бы найти общий язык. Служить с женщинами легче, чем в мужском коллективе. И сначала руководитель сказал, что он поможет с переводом, что понимает, что у меня есть способности к аналитике, там покажу намного больший результат, пользу.
– А если бы вам утвердили перевод, вы бы до 2024 года смогли доработать, вы считаете?
– Предполагаю, что да. Какие-то моменты, конечно, пришлось бы исключить, например, не отращивать волосы, не краситься.
К тому времени коллеги вели себя со мной уже совсем некорректно, вызывающе, доходило до открытых оскорблений. Не только равные коллеги, но и руководители. Смеялись, издевались, говорили, что я наркоман, потом – что я гей. То я не так стою, не так держу кружку, не так разговариваю, не такая у меня походка – что "не мужское" все это. Передразнивали, повышая голос до фальцета.
– А у вас голос поменялся?
– Да, голос на самом деле меняется: из-за гормонов адамово яблоко поднимается выше, я замечаю эти физиологические перемены. И манера речи меняется.
– На физических показателях это как сказалось? Выносливость, мышечная масса…
– Мышцы немного атрофируются, зато выносливость увеличивается. Я похудела с 90 до 52 килограммов. Но по моему профилю работы эти изменения были, скорее, к лучшему, там интеллектуальная работа в основном – появились большая усидчивость, концентрация внимания, вообще стала спокойнее, работоспособность выросла. Это было результатом гормонотерапии.
Но оставаться было уже невыносимо: некоторые коллеги стали говорить: "Мы тебя загнобим". Со стороны руководства было не лучше, у нас ведь регулярно проводили собрания, на которых критиковали какой-нибудь каминг-аут бывшего сотрудника, экс-коллеги.
Например, про Кирилла Шадрина, когда его раскрыли в прошлом году, зачитали о нем "лекцию" под гомофобные насмешки десятков офицеров. Не только про него, было еще "лекций" пять подобных. При этом "лектор" комментировал в ключе "как вообще таких земля носит", как "эти" появляются вообще в нашей системе, "чистой". Конечно, я все это экстраполировала на ситуацию, которая может быть со мной. Если геев "вычисляют" вот с такими последствиями, то что будет с трансгендерным сотрудником, тем более офицером, на такой должности, как у меня? Это первый прецедент в управлении. Поэтому, естественно, мне было крайне страшно.
– А цель таких "лекций" как руководство объясняло, зачем они?
– Якобы зачитывают статистику. Там же обсуждали сотрудников, которые покончили жизнь самоубийством, и в том же ключе. Из-за этого у меня буквально перед увольнением чуть не возник конфликт с коллегой. Нам зачитывали статистику, руководитель перечислял имена сотрудников, которые покончили жизнь самоубийством, и рядом сидевший коллега сказал нецензурно, мол, вот "глупый" такое совершил. Я говорю: "А в чем его вина? Таким людям нужна помощь". Он: "Да какая помощь? Биомусор пусть выпиливается".
И отношение этого "коллеги" отражает всю систему, где нет товарищества, нет взаимопомощи. Если ты покончил жизнь самоубийством, то и ладно, никто не виноват, и разбираться в причинах, что этому послужило, не надо. Никто не будет разбираться, довели человека, что он сломался, или какая другая причина была. Не обсуждается, какая помощь нужна была этому человеку, чтобы предотвратить возможные следующие суициды.
Поэтому силовики в принципе боятся признаться в том, что "у меня проблемы", ведь ему не будут помогать, а наоборот, постараются от него избавиться всеми силами, чтобы, не дай бог, не допустить суицида, пока он официально в рядах. Все, чтобы не допустить "статистических отклонений", надо показать, что в подразделении все нормально.
Человека в этой системе не уважают, отдельного сотрудника не видят, им просто пользуются, пока он трудовая единица. Как только возникает намек на проблемы, человек уже не нужен.
Вот, допустим, когда я посоветовалась с врачом, которому открылась, и мы решили, что я начну решать вопрос со своим увольнением, а пока что полежу в госпитале с неврозом, который, естественно, у меня на самом деле был. Думаете, направление к психологу кто-то дал, хотя состояние было у меня острое? Просто на комиссии сказали "отсыпайся" и назначили тут же без обследований антидепрессанты.
"Мама удивила"
– В посте каминг-аута вы отдельно просили о поддержке. Вы ее получили – в сети или среди знакомых?
– Да, причем поддержки очень много. В том числе от бывших моих коллег. И просто люди, и родственники поддерживают. Очень сильно меня моя мама сейчас поддерживает, за что я ей очень благодарна. В том числе и потому, что она меня удивила, были немного другие ожидания, думала, она не примет.
Поэтому я сейчас в таком приятном шоке, насколько много людей меня поддерживают, в том числе незнакомых. Я думала, будут в основном негативные комментарии – они, конечно, есть и обязательно будут еще, но я готова к этому.
Не жалею, что сделала это именно сейчас. Лучше раньше, чем позже. Все же я никому плохого этим не сделаю. Я не нарушаю закон, я не разглашаю какую-то гостайну.
– После увольнения вы переехали в Москву. А почему не в Читу, где выросли, где мама живет?
– Во-первых, я готовлюсь к прохождению комиссии и дальнейшим операциям, которые, естественно, будут проводиться в Москве. В нашей стране это возможно только в столице. Плюс здесь больше возможностей найти людей, которые поймут меня, тех, кто принадлежит к сообществу ЛГБТ, например. А в Чите я могу столкнуться с прямой агрессией, вплоть до избиения и даже убийства. Это там вполне вероятно. Люди совершенно другие.
Даже из-за текущей терапии есть необходимость жить в Москве. Квалифицированных врачей не хватает даже здесь. То есть уже в столице я несколько раз столкнулась с медиками, которые относятся с предрассудками к трансгендерности, не знают толком о том, что это за понятие. Даже с открытой агрессией пара врачей ко мне отнеслась. Но в Москве, Петербурге квалифицированных докторов хотя бы можно найти. Это стоит немалых денег, среди бесплатных отыскать таких почти невозможно, среди платных – в основном в очень дорогих клиниках. У многих трансгендеров в России таких средств нет. Только на фармакологию уходит порядка 10 тысяч рублей, а расходы на консультации в разы выше.
