В конце лета-начале осени 1941 г. советские власти приступили к тотальной депортации немцев из АССР Немцев Поволжья. Для этой цели заранее на территорию республики были введены войска НКВД. Людям отдали распоряжение в течение 24 часов подготовиться к переселению и с "ограниченным количеством своего имущества" прибыть в пункты сбора. Откуда они были вывезены в отдаленные районы Сибири, Казахстана и Средней Азии. Так в сентябре – октябре 1941 г. было депортировано 446 480 советских немцев (по другим данным 438 280). Томский историк и этнограф Яков Яковлев многие годы собирал и записывал свидетельства выживших во время депортации немцев. Одно из этих свидетельств мы публикуем сегодня*.
До 1941 года её звали Флорентиной, девическая фамилия – Гиберт. В 1941 году вместе с семьей она была депортирована из Украины в Сибирь. В ссылке ее имя переиначили на Валентину, а фамилия после замужества стала Зауэр.
Флорентина родилась в Сталинской (ныне Донецкой) области 21 мая 1925 года. По переписи 1939 г. на территории тогдашней Украинской ССР проживало около 880 000 немцев. Если бы семья Гиберт проживала в западных областях Украины или немецкое наступление в 41-м оказалось более стремительным, её судьба могла быть иной. Ведь часть украинских немцев не успели вывезти на восток СССР; например, из Запорожской области в вагоны загрузили только 32 162 человека из 53 566, предназначенных для депортации. Остальные попали под оккупацию, и молодёжь поехала в подконвойных вагонах в противоположную сторону – на заводы и поля Германии. Советские немцы были обречены на трагическую судьбу в любом случае.
А Флорентина в 1941 г. оказалась в Сибири. История жизни этой женщины и содержится в её рассказе. При всей своей бесхитростности, простоте и похожести на другие, этот рассказ чрезвычайно важен, ибо он – правда. Это интервью я записывал с Флорентиной в 1997 году в поселке Саровка Колпашевского района Томской области.
– Сама я родом с Украины, из Сталинской области… В 1937 году у нас арестовали отца и двух братьев, а в 1941 году, первого сентября, нас собрали всех за 6 часов. И повезли в Новосибирск. Мне было 16 лет. С нами была сестра младше меня, две старшие сестры и мать.
Когда мы приехали, люди все выскочили из вокзала и давай смотреть на нас, говорили, немцев привезут – они все с одним глазом
– На чем вас везли?
– На поезде – в товарные вагоны набили и повезли. Целый месяц ехали. С 1 сентября до 1 октября. Потому что сперва хотели нас в Казахстан, до Казахстана довезли – там уже забито было. Ну, и тогда отправили нас в Новосибирск. Когда мы приехали, люди все выскочили из вокзала и давай смотреть на нас, потому что им кто-то сказал, дескать, немцев привезут – они все с одним глазом. (Смеётся.)
– Как на диковинку на вас смотрели?
– Да. Но когда мы вышли из вагонов, они говорят: "Немцы такие же, как мы". Ну, там, правда, нас не обижали… Даже наоборот... Там был бригадир. Он говорил: "Я за одного немца трех русских отдам. Немцы работящие. Я был в Германии в плену. Я знаю".
– Видимо, он ещё в Первую мировую был в плену?
– Да-да. Ну а потом определили нас на жительство. Мы там посадили огород, всё такое... И опять собрали нас в 1942 году и отправили на север, где сейчас Томская область, Колпашевский район. На барже привезли в Коломино и выгрузили, мы там лежали неделю на пристани, прямо под открытым небом. А потом уже приехали за нами на лошадях. Увезли нас в совхоз, и мы пошли сразу работать.
– Чем вы занимались в совхозе?
– Мы были как мобилизованные, это называлось "рыбацкая трудармия". Мы получали на каждую пятидневку вот такую бумажку – "Боевое задание". В углу этого задания было написано: "Каждый ёрш – патрон по врагу". Вот столько-то килограмм рыбы сдай. Хоть из-под земли вытаскивай. День прорыбачил, и если не поймал – в ночь идёшь опять.
– Вы круглый год занимались ловлей рыбы?
– Круглый год. Зимой на реке метровый лед. Я, когда приехала, мне 16 лет было. Лёд долбить нужно учиться. А мы же его сроду не видели. Придём домой вечером – вот такой лёд намёрзнет на рукавицах. Они колом стоят. А сами мы ходили в чирках (кожаные сапоги на мягкой подошве без каблука. – С.Р.).
– Валенок не было?
– Не было. Только чирки. Траву мягкую с кочки рвали, тёплую траву. Носков-то у нас не было. А ноги до чего замерзнут, что кажется – всё! А потом начнут отходить, там ломит. А потом они горят как в печке, можно босиком ходить. Зато руки у меня никогда не мёрзли. Я вот снег в ладони насыплю – он растает. У меня адское здоровье. Мне бы нормальной жизни – я бы до 100 лет прожила. Уже тут я замуж вышла. Пока третьего ребёнка не родила, всё на валке леса работала. Мой дед (муж Валентины. – СР) на вывозке, а я валила. Потом по речке сплавляли. Каждые 10 дней, у кого больше всех процент – 50 рублей премии. Знаешь, как это выгодно было, 50 рублей премии?
– А что можно было купить в то время на 50 рублей?
– Я могла кофту себе купить, платье купить, по 10 рублей метр ткани. Поэтому боролись за первое место. Я вообще тогда дурная была. Теперь жалею: хоть маленько бы берегла себя, может, здоровая бы осталась.
– Выходные у вас были?
– Ну, что ты! Кто думал про выходные?
– То есть жизнь ваша в Сибири была очень тяжелой?
– Миленький, намного веселее было, чем сейчас. Песни всё время пели. Мы на рыбалку поедем, в избушке ночуем… Да, приедем туда на заимку, там избушка стоит. Печку железную затащим, солому туда затащим, печку затопим, песни поём. Крыша поднималась от нашего громкого пения… Потом, как поросята, выложимся в один ряд и спим. А с песнями всю жизнь...
– А поначалу где вы жили? До того, как вышли замуж?
– Сперва снимали угол у чужих. Потом жили в бане. Там стояла баня большая, колхозная. В ней лён сушили. А мама всё говорит: "Ребятишки, девки, спросите у председателя эту баню. Мы оштукатурим её…" Нас было четыре сестры и матушка. Младший брат ещё в Новосибирской области умер. Племянница ещё была.
– То есть одни женщины?
– Одни женщины. Ну, мы привыкли. Мы баню эту оштукатурили, мама печку сложила, полы вымыли… И жили. Мы были прямо самые богатые. Потому что у нас свой угол был.
У нас страшно злой был комендант. Он меня с пистолетом гонял. Я боялась его, не дай бог
– Вам что-нибудь было известно о судьбе арестованного отца и старших братьев?
– Нет, их как забрали, мы больше ничего не знали.
– Что вам сильнее всего запомнилось из того времени, когда вы жили под комендатурой как спецпоселенцы?
– У нас страшно злой был комендант. Он меня с пистолетом гонял. Я боялась его, не дай бог. Он вызвал меня как-то раз и спрашивает: "Что у вас за разговор был в прошлом году в июне месяце на рыбалке?" А я… Господи, у меня всегда рот до ушей был. Я никогда не унывала и всегда хохотала. Комендант мне говорит: "У тебя, наверное, никогда горя не было?" Я расхохоталась и говорю: "Да я не знаю, о чем сегодня разговаривали, а не то что в прошлом году". Он как стукнул по столу! "Ты с кем разговариваешь?! Ты думаешь, я тебе – Филимонов (это бригадир наш)?!" Ну, я напугалась. И всё повторяю: "Я не знаю", "Не знаю", "Ничего не знаю". А он мне говорит, чтобы я больше ему не отвечала "не знаю". Ну, я тогда совсем замолчала, совсем ничего не говорю. Комендант вытащил пистолет: "А это знаешь?" Я затряслась. Даже слова не могла выговорить. "Что, затрясло тебя? – говорит. – Иди на улицу". Я посидела там, может, полчаса, воды выпила, посидела, пока солнце не зашло, и отправилась на работу.
– О чем все-таки вы говорили? Из-за чего на вас донесли?
– Ну, я будто бы говорила, что комендант на нас накладывает план слишком большой. И голыми, разутыми гоняет нас работать. Ну вот, кто-то и доложил ему.
– Скажите, в спецпереселенческих посёлках немцев от других ссыльных отделяли?
– Нет. Судьба одинаковая – хоть немец, хоть русский. Ссыльный – значит не человек.
– Замуж вы тоже вышли за немца?
– Да. Дед мой – Антон Александрович. В 1949-м мне уж было 24 года. Необходимо было выходить замуж, чтобы опять не погнали в колхоз. Я говорила: "Хоть за старика выйду, лишь бы остаться". А так бы я не вырвалась бы. Ну, и это… Мы сошлись с моим дедом в марте, а в мае приехали к нам, сломали этот дом. И мы стали жить там, где ночь пристигнет. Хорошо, что у нас ничего не было. Один матрац. Высыплем солому, подушку, одеяло сунем туда, в матрацовку – и пошли... Всё лето так жили. Найдём стаечку (небольшой хлев. – С.Р.), корову выгоним – спрячемся. Потом в деревне магазин разломали – мы там ночевали. К осени один уехал старик, мы купили у него избушку. Она была вся гнилая. А в 1956 году переехали с моим дедом в деревню Саровку. Нашли дом – бывшие хозяева уехали, тогда многие уезжали в Казахстан. А перед этим они сруб поставили, неготовый был дом. Но мы его купили, достроили. Там были кухня и комната, потом ещё комнату мы прирубили в 1963 году.
– А от комендатуры вас открепили в каком году?
– Комендатуры? В 1955 году. Нет, в 1954-м, наверное, потому что мы на Плотбище тогда жили. Или в 1955-м? Не знаю. Помню, что у нас старшая дочь и сын попали под комендатуру, а третий сын уже не попал под комендатуру. А эти все были под комендатурой. Вот так.
– Понятно. Может, ещё что вспомните?
– О, боже мой, это всё вспоминать… Я всегда говорю: "Если мне свою жизнь выложить, что я пережила, это страшно, это страшно". Я всё прошла. Я вот и деду говорю… У меня дед половины того не делает, что я умею. Я пахала, боронила, сеяла… Сколько раз я деду говорила: "Мне бы мои года вернулись, опять бы через это всё прошла, только бы опять здоровье было". У меня такое было адское здоровье. Я могла через огонь идти. Беременна уже была, мешок муки на себе – возьму только так!
– Ваши дети говорят по-немецки? Они сохраняли национальную культуру? Песни, которые вы поете, они знают?
– У нас дети вообще немецкий язык не знают. Вот дочь – второй год живет в Германии. Никак не может научиться. Пока у нас бабушка жива была, свекровь моя, она не умела вообще по-русски разговаривать. Старшая моя дочь и сын Антошка с бабушкой разговаривали по-немецки, а как бабушка умерла, у нас всё стало по-русски. Мы сейчас вдвоем с дедом никогда по-немецки не разговариваем.
– Специально для нас можете спеть немецкую песню из тех, которые вы знаете с детства?
– Ну, хорошо. Ладно. Спою вам про охотника, который убил зайца. Убил, вышел из леса, ружье повесил и говорит: "Жизнь – как сон".
В 2004 г. я привозил к Флорентине Михайловне телевизионщиков из Германии. Думал, что они через судьбу этой женщины почувствуют трагедию советских немцев – своих братьев по историческим корням. Во время разговора я снова попросил её спеть на родном языке. И она запела, как она поёт и на записи 1996 г. Гости засмеялись. Я спросил: "Песня смешная?" – "Нет, – ответили они, – забавно, что такая пожилая женщина поёт детскую песенку". Пришлось объяснить им, что старуха потому и поёт детскую песню, что только её и успела выучить в своей семье. А потом не было в её жизни немецких песен – ни о любви, ни о родине… Пела только русские песни, а из Флорентины стала Валентиной.
Мы, советские немцы, везде люди второго сорта. Здесь нас обзывали фашистами, а в Германии моих родственников сейчас называют русскими
Её младший сын Антон рассказывал, что в детстве мама учила его своим детским песенкам, и он пел вместе с ней. Но уже своих детей этим песням не учил. И немецкий язык его дети изучали в школе уже как иностранный. На вопрос "Почему он не едет в Германию?" отвечал: "А зачем? Мы, советские немцы, везде люди второго сорта. Здесь нас обзывали фашистами, а в Германии моих родственников сейчас называют русскими".
В военные и первые послевоенные годы немцы составляли значительную долю спецпоселенческого "контингента" восточных регионов СССР. Так, к 1945 году в Томской области немцев было 17 262 человек из 94 947 спецпереселенцев (18%). А в Александровском районе этой же области в указанном году немцы составляли почти половину репрессированного населения – 2630 из 6033 человек (44%). К 1 января 1953 года на положении спецпоселенцев в СССР находились 1 224 931 человек немецкой национальности!
Статус спецпоселенца был закреплён Указом Президиума Верховного Совета СССР №133/12 д. №111/45 от 26 ноября 1948 г., по которому все немцы, кто был выселен в годы Великой Отечественной войны, приговаривались к вечной ссылке. Они не имели элементарных общегражданских прав: у них отсутствовали паспорта; юношей не призывали на военную службу; действовали значительные ограничения на работу в государственных органах и учреждениях, в народном образовании, здравоохранении, культуре. В общественных местах и на работе действовал запрет на общение немцев на родном языке.
Особенно унизительным и хлопотным было режимное проживание на спецпоселении – прикреплённость к комендатуре, требование регулярной регистрации. Неисполнение этого требования приравнивалось к побегу, а побег карался 20-летней каторгой. Дети до 16 лет вносились в посемейный учёт, после указанного возраста переводились на персональный учёт. Запрет выезда за пределы спецпоселений означал, как правило, и невозможность получить среднее специальное или высшее образование.
Так продолжалось до смерти Сталина. Поворотной стала дата 13 августа 1954 года, которой помечены сразу два важных документа с одинаковым содержанием – Постановление Президиума ЦК КПСС и Постановление Совета Министров СССР №1738-789сс. Оба предписывали "снять ограничения по спецпоселению:
– с бывших кулаков, выселенных в 1929–1933 годах из районов сплошной коллективизации;
– с немцев – местных жителей Дальнего Востока, Сибири, Урала, Средней Азии, Казахстана и других мест, откуда выселение немцев не производилось;
– с немцев, мобилизованных в период Великой Отечественной войны для работы в промышленности, которые выселению не подвергались.
10 марта 1955 г. на свет появляется Постановление Совета Министров СССР "О выдаче спецпоселенцам паспортов".
23 марта 1955 года был сделан следующий шаг: Министерство обороны СССР и Министерство внутренних дел СССР начали призыв в армию молодых немцев, снятых с учёта спецпереселенцев. Однако какие-то внутренние секретные документы по поводу немцев-военнослужащих, по всей вероятности, всё же существовали, причём достаточно долго. Иначе почему вплоть до рубежа 1970–1980-х годов призывники с немецкими фамилиями, как правило, направлялись служить в стройбаты и железнодорожные войска, а зачисление немцев в военные училища было скорее исключением, чем правилом?
Следующим стал Указ Президиума Верховного Совета СССР от 13 декабря 1955 г. "О снятии ограничений в правовом положении с немцев и членов их семей, находящихся на спецпоселении". Он состоял всего из двух пунктов. Первый предписывал "снять с учёта спецпоселения и освободить из-под административного надзора органов МВД немцев и членов их семей, выселенных на спецпоселение в период Великой Отечественной войны, а также немцев – граждан СССР, которые после репатриации из Германии были направлены на спецпоселение". А вот второй уточнял, что "снятие с немцев ограничений по спецпоселению не влечёт за собой возвращение им имущества, конфискованного при выселении, и что они не имеют права возвращаться в места, откуда они были выселены".
К 1 января 1958 г. среди 145 968 спецпоселенцев, учтённых в СССР, немцев осталось всего 35 человек (это только 0,03%). Если сравнить с остающимися на спецпоселении украинцами (85 161 человек), литовцами (36 330 человек) или молдаванами (7903 человека), то это совсем пустяк.
Однако даже уже не отмечающихся у коменданта немцев злые языки по-прежнему дразнили "фашистами", а пацанов с немецкими фамилиями не звали играть "в войну". Только 29 августа 1964 года – день в день через 23 года! – официальные обвинения советских немцев в пособничестве фашизму были признаны необоснованными. В Указе Президиума Верховного Совета СССР "О внесении изменений в Указ Президиума Верховного Совета СССР от 28 августа 1941 года "О переселении немцев, проживающих в районах Поволжья" было сказано: "…В отношении больших групп немцев – советских граждан были выдвинуты обвинения в активной помощи и пособничестве немецко-фашистским захватчикам. Жизнь показала, что эти огульные обвинения были неосновательными и явились проявлением произвола в условиях культа личности Сталина. В действительности в годы Великой Отечественной войны подавляющее большинство немецкого населения вместе со всем советским народом своим трудом способствовало победе Советского Союза над фашистской Германией, а в послевоенные годы активно участвует в коммунистическом строительстве".
Однако и здесь вторым пунктом возвращение теперь уже реабилитированного народа к местам прежнего проживания не приветствовалось: "Учитывая, что немецкое население укоренилось по новому месту жительства на территории ряда республик, краёв и областей страны, а районы его прежнего места жительства заселены…"
Наконец через 31 год – это возраст целого поколения! – появился Указ Президиума Верховного Совета СССР от 3 ноября 1972 г. №3521-VIII "О снятии ограничения в выборе места жительства, предусмотренного в прошлом для отдельных категорий граждан", который разрешал немцам и другим "наказанным" советским народам (грекам, армянам, болгарам, туркам) выехать из мест их "укоренения".
Вся жизнь людей, которым не повезло в СССР родиться немцем, – это бесконечная череда унижений, преодоления и беспросветной работы. Рассказы жертв массовой депортации о высылке, дороге на восток, обустройстве на новом месте – это подлинная история нашей страны, которая так мало похожа на сюжеты сплошь идеологизированной официальной "исторической науки". В чем-то эти рассказы похожи, как похожи судьбы людей, которые лежат на соломе в одном запертом грузовом вагоне и едут из отчего дома на берегу Волги или Дона в землянку на берегу Оби или Иртыша. В чем-то они различны, как различны места и люди, которые стали новой средой обитания немцев-спецпереселенцев. Но каждый такой рассказ достоин общественного представления, поскольку исторически правдив и человечески выстрадан.
Флорентина Михайловна Зауэр ушла из жизни 3 января 2009 г.
* Текст из архива Сибирь.Реалии
