29 октября 1937 года на закрытое заседание выездной сессии Военной Коллегии Верховного Суда СССР доставили Сергея Седова. Дело слушалось без участия обвинения, защиты, без вызова свидетелей и заняло 15 минут. Было зачитано обвинительное заключение, получен твердый ответ Седова: "Виновным себя ни в чем не признаю", зачитан приговор – высшая мера наказания, расстрел с конфискацией имущества. В ночь с 29 на 30 октября приговор был приведен в исполнение.
О судьбе Сергея Седова, младшего сына Льва Троцкого, и его второй жены Натальи Седовой, долгое время было известно лишь несколько сухих фактов: "Сергей Львович Седов (1908–1937) младший сын Троцкого. В 1935 году был арестован, а в 1937 году, очевидно, расстрелян. Реабилитирован в 1988 году". Однако гибели предшествовал трагический путь по тюрьмам, этапам, ссылкам и лагерям. Этот путь удалось проследить благодаря работе сотрудника Научно-информационного и просветительского центра "Мемориал" Сергея Ларькова с архивно-следственными делами, которую он провел по просьбе дочери Седова Юлии Аксельрод.
Спиной к политике
Сергей родился в Вене 21 марта 1908 года и все дореволюционные годы жил в эмиграции с родителями и старшим братом Львом. В отличие от Льва, политикой не увлекался, и, как вспоминал позже отец, "отчасти из прямой оппозиции (к брату) повернулся спиной к политике лет с 12: занимался гимнастикой, увлекался цирком, хотел даже стать цирковым артистом". В 1925 году сбежал с цирковой труппой и пространствовал два года. Когда в январе 1927-го Троцкого выслали в Алма-Ату, сын поддерживал его и писал ему письма. В письмах же Троцкого сын упоминается лишь однажды, в переписке с Карлом Радеком: "Вспоминал пророческие слова Сергея: "Не надо блока ни с Иосифом (Сталиным), ни с Григорием (Зиновьевым)– Иосиф обманет, а Григорий убежит".
Он не скрывал, что ездил в Алма-Ату и провожал родителей и брата до Одессы при их отъезде за границу
В 1929 году Троцкого с женой и старшим сыном выслали из страны. Ни он сам, ни жена Наталья, ни сын Лев больше на родину не вернутся. Сергей же решает остаться в СССР. Он считал себя патриотом и хотел реализовать свой талант на благо родины. Закончив Московский механический институт по специальности "автомобилизм", занимался научной работой, писал статьи и книги, преподавал в институтах. К 28 годам стал профессором и соавтором книги "Легкие газогенераторы автотранспортного типа". В 1934 году, незадолго до ареста Сергей женился вторым браком на Генриетте Рубинштейн, которая стала матерью его единственной дочери и которую в своих письмах из ссылки он называл "милой Ресничкой".
Седова арестовали в 1935 году, после убийства Кирова. На первом допросе следствие интересовала его связь с отцом. Он не скрывал, что ездил в Алма-Ату и провожал родителей и брата до Одессы при их отъезде за границу. В итоге Седова обвинили в контрреволюционной деятельности и постановили заключить в концлагерь в Соловках сроком на 5 лет. Однако через неделю дело пересмотрели и арест заменили на ссылку в Красноярск сроком также на 5 лет. Семья узнала об этом только через полгода.
"Три дня тому назад получили письмо от сына (Льва): Сережа сидит в тюрьме, теперь это уже не догадка, почти достоверная, а прямое сообщение из Москвы... Он был арестован, очевидно, около того времени, когда прекратилась переписка, то есть в конце декабря - начале января. С этого времени прошло уже почти полгода... Бедный мальчик... И бедная, бедная моя Наташа..." – пишет 1 мая Троцкий в своем дневнике.
Наталья Седова очень переживала за сына и написала открытое письмо с просьбой повлиять на советскую власть, которое Троцкий переслал известным людям – "друзьям СССР": Ромену Ролану, Андре Жиду, Андре Мальро и другим. Никакого ответа не последовало. "Письмо товарищам о сыне" было опубликовано в "Бюллетене оппозиции".
Из дневника Троцкого 8 июня 1935 года: "Внешним образом у нас в доме все по-прежнему. Но на самом деле все изменилось. Я вспоминаю о Сереже каждый раз с острой болью. А Наташа и не вспоминает, она всегда носит глубокую скорбь в себе. "Он на нас надеялся... – говорила она мне на днях (голос ее и сейчас остается у меня в душе), – он думал, что раз мы его там оставили, значит, так и нужно..." А вышло, что мы принесли его в жертву. Именно так оно и есть. Одно могу сказать: никогда Наташа не "пеняла" на меня, никогда, в самые трудные часы, не пеняет и теперь, в тягчайшие дни нашей жизни, когда все сговорилось против нас..."
"Я – сын Троцкого"
О пребывании Седова в Красноярске стало известно благодаря журналисту "Красноярского рабочего" Коминту Попову. Он в течение многих лет занимался исследованием политических репрессий, писал статьи и научные работы на эту тему. Занимался исследованием жизни Сергея Седова. Обнаружил в Партархиве личный листок по учету кадров, собственноручно заполненный Седовым.
Попов считал, что в теме репрессий не должно оставаться никаких тайн, "черных или белых" пятен. И задавался вопросами: "Почему мы не можем знать истинных масштабов репрессий? Почему до сих пор держатся под грифом "секретно" документы с именами и фамилиями виновных в массовых казнях невинных людей? Где, наконец, те безымянные могилы, в которых покоятся жертвы чудовищных беззаконий? У людей отняли не только жизнь, честное имя, но и могилы". В 2001 году вышла его книга "Виновным себя не признал" о директоре завода "Красмаша" Александре Субботине. Его судьба оказалась тесно переплетена с судьбой Сергея Седова. 12 августа 1935 года Седов прибыл в Красноярск. И по приезду пришел к директору завода "Красмаш" Субботину с просьбой принять его на работу. Буквально за несколько дней до этого Субботин был в Москве, где ему дали задание – впервые в стране освоить производство газогенераторных двигателей. Для исполнения вручили книгу о двигателях, соавтором которой был Седов.
Я, говорит, административный ссыльный. А за что же выслали? Я сын Троцкого. Тут я немножко вспотел...
В архивах ВКП(б) по Кировскому району Красноярска хранится стенограмма собрания городского партийного актива в Красноярске, состоявшегося 23 августа 1936 года. Директора Субботина заставили держать ответ за то, что он "засорил" завод "классово чуждыми элементами", принял на работу сына Троцкого – Сергея Седова. Директор вынужден оправдываться:
"– Седова, как говорится, богом сюда занесло, как ссыльного, как инженера-специалиста.
– Как "инженера"?
– Да. (Смех в зале). На третий или четвертый день после моего приезда ко мне в кабинет вошел человек, назвался Седовым и стал предлагать свои услуги как специалист по газогенерации. Он стоит передо мной, я его спрашиваю: "Да ты откуда взялся?". "Я, говорит, административный ссыльный". "А за что же выслали?". "Я сын Троцкого". Надо сказать, я немножко вспотел и ответил, что надо немного подождать".
Субботин согласовал кандидатуру сына Троцкого с НКВД и руководством. Ему дали добро. И Седова принимают на работу в эксплуатационный отдел завода для руководства работами по газогенераторным установкам.
По воспоминаниям ветерана "Красмаша" Игоря Добровольского, приемного сына Субботина, Седов отличался общительным характером, был доброжелательным, азартно играл в заводской футбольной команде. В одном из архивных документов сказано, что "Седову даже доверили читать лекции рабочим". Значит, несмотря на то что он был сыном "врага народа №1", на заводе ему доверяли.
"У меня хватило бы сил ползти до Москвы"
В Красноярске Сергей Седов снимал комнату и ждал жену Генриетту Рубинштейн. В городе без знакомых и друзей единственной отдушиной для него стали письма к ней. Он писал их регулярно на пути в ссылку и в первые месяцы жизни в Красноярске. О работе, о быте, о городе, об одиночестве, о своих чувствах.
Из письма 12 августа 1935 года, находясь в пересыльной тюрьме Красноярска: "В моем постановлении (особого совещания) сказано, что я ссылаюсь в город Красноярск, в отличие от многих, у которых Красноярский край. Если я буду отправлен куда-нибудь вне Красноярска, то попробуй выяснить в Москве, входит ли в компетенцию местных органов НКВД распоряжаться мной по всему краю, если в постановлении особого совещания сказано город Красноярск".
По приезду Сергей отправляется устраиваться на работу на "Красмаш" и тут же делится впечатлениями:
"…Красмашстрой – большой завод, по ту сторону Енисея, город с одной стороны, а завод и его жилые строения на другой. Проехали на катере по реке, она здесь не очень широка (две-три Москва-реки), но довольно живописна, как раз напротив города островок, на котором имеются кирпичные строения. По слухам, на Красмашстрое работники нужны. И комнаты инженерам дают. Но принимая во внимание... не знаю, удастся ли там устроиться. Правда, я слышал, что там работают бывшие вредители, так что надежды есть".
"Милая Женюша! Заехал на почту прямо с "Красмаша". Директора видел – он только сегодня приехал, и я прождал его в коридоре около пяти часов. Болят ноги. Ответ обещал дать 19-го. Выяснилось, что я там очень нужный человек. Они, оказывается, занимаются переводом своих катеров с бензина на генераторный газ. У директора на столе я увидел экземпляр книги, одним из авторов коей я являюсь", – это письмо он отправляет уже после разговора с директором завода.
До 1934 года Седов несколько лет жил с Ольгой Гребнер. Она была и оставалась ему близким другом. Несмотря на то что он уже был женат на Генриетте, он продолжал заботиться об Ольге. Даже просил Генриетту получить его зарплату в МАИ, гонорары в журналах и отправить Ольге в Воронеж:
"Милая Ресничка! Получил твою телеграмму. Тяжело очень получилось с Лелей (Ольгой). Я не знаю, дошло ли до нее мое письмо. Я там писал о материальных делах. Не знаю, как обстоит дело и со всеми вещами – получены ли мои деньги из МАИ и сколько их. Во всяком случае, пусть она расходует, сколько ей нужно. Если кассу олицетворяешь ты, то переведи ей в Воронеж половину имеющихся денег. Я ей писал, чтобы она не стеснялась с деньгами, еще не зная о ее высылке. Ей нужно отдохнуть".
А вот трогательное письмо, где он говорит о том, что хотел бы иметь от Генриетты ребенка: "Под конец письма я напишу тебе о том, что мне давно хочется сказать тебе. Мне хочется иметь ребенка, но есть так много всяких "но", одно из них то, что это связало бы тебя со мной, а это в моем положении не совсем честно. С другой стороны, через несколько лет может уже быть поздно. Конечно, сейчас рано говорить об этом, но я пишу для того, чтобы ты подумала над этим. Крепко тебя целую, моя любимая. Твой Сергей".
Устроившись на работу, Сергей живет надеждой, что жена вот-вот приедет к нему: "Милая моя Ресничка! Вчера получил телеграмму, где ты сообщаешь, что волнуешься, и что мое молчание задерживает твой отъезд. Тут же послал тебе ответ. На всякий случай повторяю (может быть, ты не получила моего письма): паспорт необходим тебе в том случае, если при твоем возвращении в Москву, сепаратном (хотя бы по случаю моей смерти), тебе грозит отказ в прописке".
"Примерно каждые полчаса я достаю из кармана конверт, в котором лежат все твои фотографии, и просматриваю их. Неужели мы скоро увидимся? У меня хватило бы сил ползти до Москвы, чтобы увидеть тебя".
"Если взяли – хорошо сделали"
Генриетта приехала в Красноярск в ноябре 1935 года. У них впервые за совместную жизнь появляется отдельная комната. На "Красмаше" Седов обязуется провести перевод выпускаемых теплоходов на газогенераторный газ. Работа была рассчитана на 12 месяцев, и за ее выполнение он должен получить десять тысяч рублей. Ему выдали специальную одежду. Жизнь, казалось бы, стала налаживаться. Первые два газогенератора, изготовленные под руководством Седова, были установлены на речные суда, их испытания дали хорошие результаты. Всего для золотодобывающих предприятий было заказано семь газогенераторов. Но в мае 1936 года Седова арестовывают вновь. Генриетта в это время была уже на шестом месяце беременности.
По словам Коминта Попова, Субботин оказался смелым и порядочным человеком, он пытался освободить Седова, но получил ответ: "Если взяли – хорошо сделали". Тогда он приказал выплатить жене Седова заработанные ее мужем деньги. Генриетта получила 993 рубля.
Их дочь, Юлия Аксельрод, вспоминает рассказ матери: "Какое-то время после ареста отца держали в местной пересыльной тюрьме, и мать ходила к нему на свидания, пользуясь тем, что режим там соблюдался не слишком строго. Собственно свиданиями это назвать трудно, ибо мать его не видела, а он видел ее сквозь щель в оконном наморднике, и они украдкой перекликались. Но однажды, когда мать вот так стояла на тюремном дворе и ждала, он резко крикнул ей:
– Возвращайся в Москву – меня завтра увозят...
А когда она на следующий день все же пришла туда опять, чей-то незнакомый голос сообщил ей сквозь намордник:
– Отправили твоего Седова.
И мать вернулась в Москву к родителям..."
Там вскоре и родилась Юлия.
После ареста матери в 1937 году девочку забрали к себе родители Генриетты. Их, невольно оказавшихся в родстве с Троцким, довольно долго не трогали, но в 1951 году пришли и за ними:
"...Ночью 10 мая 1951 года пришли за нами. Пока обыскивали квартиру, бабушка все спрашивала дедушку: "Миша, что ты сделал? Скажи мне, что ты сделал, Миша?" – "Я ничего не делал", – снова и снова повторял дедушка. Его забрали первым, потом бабушку, а меня увезли в детприемник. Дедушке был 71 год, бабушке – 65, мне – 14." Из воспоминаний Юлии Аксельрод.
Без обвинения, защиты и свидетелей
Весной 1936 года Седова этапировали из Красноярска в Воркуту, а откуда в феврале 1937-го – обратно в Красноярск на новое следствие. Допрашивали пять раз. На первом допросе следователя интересовали связи Седова с отцом и особо – получение от него денег: "Да, деньги получал регулярно, но только до 1931 года, потом всего два раза, по 200 рублей". На втором допросе следователь пытался уличить его в связях с ссыльными троцкистами в Красноярске, но Седов не дал признаний. Также его пытались обвинить в срыве стахановского движения на заводе – опять безуспешно. Затем – во "вредительско-диверсионной деятельности и создании террористической группы".
Параллельно показания выбивались из его коллег. В апреле 1936 года на заводе был инцидент с возгоранием газа. К делу приобщили акт пожарной охраны. В самом акте Седов не упоминался, но его все равно обвинили в намеренном отравлении рабочих. "Трясли" и Субботина. Зачем брал Седова на работу, зачем пытался устроить чертежницей его жену? На последнем допросе следователь наконец спросил: "Признаете ли вы себя виновным?" И получил отрицательный ответ. В итоге на роль руководителя террористической организации назначили Субботина, исключили его из членов ВКП(б) и арестовали. А 25 июля 1937 года Седову предъявили обвинение: "измена Родине, шпионаж, диверсия и контрреволюционная организационная деятельность" и включили его имя в "список лиц, подлежащих суду Военной Коллегии Верховного Суда". В списке значилось 68 человек, 61 из них приговорили к расстрелу. В их числе Седова. Список был завизирован Сталиным, Молотовым и Кагановичем. 29 октября 1937 года подсудимого доставили на заседание выездной сессии ВК ВС. Дело слушалось в закрытом судебном заседании, без участия обвинения и защиты, без вызова свидетелей и заняло 15 минут: было зачитано обвинительное заключение, получен твердый ответ Седова: "Виновным себя ни в чем не признаю", зачитан приговор – к высшей мере наказания, расстрелу. В полночь приговор был приведен в исполнение. Место захоронения Сергея Седова не известно до сих пор. По данным Красноярского общества "Мемориал", есть только один полигон, возле деревни Коркино в окрестностях Красноярска, куда свозили убитых в подвале НКВД:
– До начала Большого террора 1937 года в Красноярске расстрелянных подхоранивали на городские кладбища: Николаевское и Троицкое, – рассказывает председатель Красноярского общества "Мемориал" Алексей Бабий. – Но за время Большого террора у нас в крае было репрессировано почти половина тех, кто был вообще репрессирован в СССР с начала Советской власти и до ее конца. Масштаб громадный. Когда в день стали расстреливать по 100–200 человек, стало понятно, что городскими кладбищами уже не отделаешься. И была дана команда найти полигон за городом. Не слишком далеко, чтобы можно было по ночам вывозить тела, но и не слишком близко, чтобы было довольно безлюдно. И такой, чтобы там можно было вырыть большие траншеи. Нашли полигон между деревней Коркино и нынешней территорией Красноярского алюминиевого завода. Сейчас на этом месте стоят автомобильные салоны, промышленные здания и инженерный комплекс. Подобные полигоны были и в других городах и все они были засекречены. Настолько, что когда Большой террор закончился, их расположение, карты – все это ушло в Москву, на местах ничего не осталось. Когда в конце 1950-х – начале 1960-х годов начали строить КРАЗ, наткнулись на это захоронение. Думаю, если бы тогдашнее КГБ о нем знало, строить бы в этом месте не разрешили и расположение КРАЗа бы перенесли. Но получилось так, что для них это стало неожиданностью. Экскаваторщик копнул, а там скелеты. Тут же нагнали милиции, место окружили, экскаваторами все сгребли и на самосвалах вывезли. Думаю, что в не дальше 100 км от Красноярска, это захоронение и сейчас где-то есть. Момент обнаружения видело много людей. У нас на сайте есть их свидетельства. Кроме того, мы специально ездили в Коркино и нашли тех, кто жили там в те годы и слышали расстрелы. Иногда их проводили не в здании НКВД, а непосредственно на полигоне. Органы реагируют на эту темы очень нервно, отвечают, что у них сведений по полигонам нет. Я готов им поверить. Но после обнаружения захоронения прокуратура однозначно должна была завести дело! Но и об этом не говорят. Именно там, скорее всего, и лежит Сергей Седов. Что касается его судьбы, то представьте механику работы НКВД в 1937 году. Представьте себе логику энкавэдэшника, который сидит в Красноярске. Ему нужно раскрутить какое-нибудь громкое дело, чтобы себе лишнюю галочку заработать, продвинуться по карьерной лестнице. Об этом его главные мысли, а вовсе не о политике. И тут к нему попадает сын Троцкого. И он использует этот шанс по полной: и диверсия на заводе тут, и шпионаж, и контрреволюционная деятельность – накручивай не хочу. Это чистый бизнес. Так как все продвижения по карьерной лестнице – это вполне материальные вещи. Вот этого Седов не понимал. Многие и сейчас этого не понимают. Уповают на беззаконие и так далее. А механика осталась та же самая, и она работает, – рассказал Алексей Бабий.
Кроме Седова и Субботина были арестованы еще ряд сотрудников "Красмаша". На заводе начала раскручиваться кампания разоблачений "вредителей". Аресты продолжались до весны 1937 года.
"Арестованный бесследно исчез"
Семья Троцкого ничего не знала о казни Сергея. Лев Троцкий пишет в "Дополнительном заявлении" 24 августа 1938 года: "Ягода довел до преждевременной смерти одну из моих дочерей, до самоубийства – другую. Он арестовал двух моих зятьев, которые потом бесследно исчезли. ГПУ арестовало моего младшего сына, Сергея, по невероятному обвинению в отравлении рабочих, после чего арестованный бесследно исчез".
Вернувшись в Москву, Генриетта жила в ожидании ареста. Тем временем Московское УНКВД собирало протоколы допросов из Красноярска, где упоминалось ее имя.
Генриетту арестовали в конце 1937 года, поместили в Бутырскую тюрьму и на семь месяцев забыли о ней. Дочь Юлия, которой тогда было чуть больше года, осталась с бабушкой и дедушкой. Затем на единственном допросе Генриетту признали участницей контрреволюционной троцкистской организации, якобы она знала о террористических установках Седова. И отправили на восемь лет в исправительно-трудовые лагеря на Колыму. А после как "социально опасный элемент" почти на столько же лет в ссылку, где она повторно вышла замуж. Ее родителям тоже не удалось избежать участи родственников Троцкого. В 1951 году в Москве шла лавина повторных арестов, под которую попали старшие Рубинштейны. Пожилых людей арестовали, а Юлию поместили в детприемник. Она смогла жить с бабушкой и дедушкой лишь после того, как арест им заменили на ссылку. Генриетта все время переписывалась с родителями и дочерью. В 1952 году Юлия приехала к матери. А в 1956 году поочередно были реабилитированы родители Генриетты и она сама. Отец – посмертно.
Юлия Рубинштейн закончила институт и в 1960-м вышла замуж, через год на свет появился правнук Троцкого. В начале 1979-го семья эмигрировала в США, оттуда сын Вадим уехал в Израиль, стал правоверным иудеем, изменил имя на Давид. В 2004-м Юлия тоже переехала в Израиль.
"В моей памяти он всегда будет двадцатидевятилетним"
Перед своим арестом Генриетта Рубинштейн успела отдать письма Седова одному из своих друзей, который сберег их и по возвращении Генриетты из ссылки вернул ей. Перед отъездом Юлии в США, мать передала ей письма отца и рассказала о своей жизни, чего никогда раньше не делала. Взять с собой письма Юлия не решилась, оставила их друзьям в Москве. В течение нескольких лет друзья по одному, по два, разными путями и способами пересылали ей эти письма. Поэтому, возможно, в них частично пропали странички: некоторые письма начинаются с середины. Все присланные ей письма Юлия передала на хранение в Гуверовский институт при Стэнфордском университете в Калифорнии, где они хранятся по сей день наряду с другими материалами, относящимися к семье Троцкого.
"Последнее письмо Сергея к моей маме написано примерно в середине октября 1935 года, потому что вскоре она приехала к нему в Красноярск.
Сергей был снова арестован летом 1936 года.
Я родилась 21 августа 1936 года.
Совсем отдельно висит фотография его родителей (моих бабушки и дедушки, которых я, как и отца, никогда не видела) – Льва Троцкого и Натальи Седовой.
Те, кто еще жив, забыли Сергея. Время и обстоятельства сделали свое дело. Покойные, его мама и папа, так же как и моя мама, запомнили его как очень яркую индивидуальность.
Я не знала о нем почти ничего, пока не прочла его письма: теплые письма сына к родителям, ничего необычного, и страстные, романтические и лирические – к женщине, их получала моя мама.
Когда я читала эти письма, я чувствовала к нему какую-то материнскую любовь. Ему было примерно 29 лет, когда он написал их, а мне было почти 50 лет, когда я их читала. Я представляла себе его стертые ноги, его одиночество, его нереализованные надежды. В моей памяти он всегда будет двадцатидевятилетним". Юлия Аксельрод. Из записок 2002 года.
При участии Гуверовского института в Санкт-Петербурге в научно-информационном центре "Мемориал" вышла книги "Милая моя Ресничка", посвященная судьбе Сергея Седова и его отношениям с Генриеттой Рубинштейн.
Книга больше о любви, чем о репрессиях. Хотя, читая её, нетрудно понять, какой долгой была бы эта любовь, если бы не репрессии.
