От Иркутска до российско-украинской границы – около 5300 км. Это минимум трое суток на автомобиле. В Иркутске нет воздушных тревог, и украинские дроны сюда не долетают. Но, по словам местных жителей, "снаряды ложатся всё ближе" – иркутяне имеют в виду родственников и знакомых, которые ушли на фронт. Мы поговорили с людьми, которые имеют разные точки зрения на войну, но живут в одном городе.
Текст: Карина Пронина, "Люди Байкала". Фото: Вася Травкин
Некоторые герои этого текста согласились поговорить только анонимно. Редакция знает их имена и фамилии, но не называет из соображений безопасности.
"И без меня разберутся"
Весной прошлого года 40-летняя маркетолог из Иркутска Ольга Иконникова* завела роман с "участником СВО", с которым случайно встретилась на улице. До войны Андрей* ездил на вахты, работал инженером. Иконникова говорит, что не ждала ничего серьёзного от этих отношений – "мы сразу договорились, что погуляем месяц-полтора, пока у него отпуск по ранению. И иди себе дальше, воюй". Андрей (он младше Ольги на десять лет) приносил собеседнице ЛБ "розы охапками", водил по ресторанам, подарил большого плюшевого медведя. Ольгу всё устраивало – "он никуда не лез, ничего лишнего не спрашивал".
Иконникова говорит, что "никогда бы не подумала, что Андрей был на фронте". "Никакой агрессии вообще. Даже когда моя кошка ему в ботинок наблевала, Андрей не рассердился", – вспоминает Ольга.
Ольга почти не обсуждала с новым знакомым войну – "Андрей не рассказывал, а я не спрашивала". "Один раз поинтересовалась, что он туда поехал. Говорит – ну, вот пацаны пошли контракт подписывать, и я тоже за компанию, – вспоминает Иконникова". Ольга предполагает, что Андрей пошёл воевать "как и все – чтобы деньги заработать".
Журналисту ЛБ Иконникова объясняет, что не поддерживает войну, но уже не следит за информационной повесткой и не ставит перед собой этических вопросов – можно ли встречаться с человеком, который воюет на стороне России. "Ты пойми, Карина, я всегда настолько занята собой, своим бесконечным безденежьем, что мне вообще без разницы, – подчёркивает Ольга. – Я думаю о себе, а не о судьбах мира".
Сейчас Иконникова удалённо работает в двух компаниях и в сумме получает около ста тысяч рублей в месяц: "Двадцать уходит на ипотеку, столько же – на погашение кредитов. Плюс то дочь выпросит денег, то коты заболели, то я сама, то ботинки порвались. Оставшегося хватает на еду-одежду-погулять, но, например, ремонт уже не по карману".
Иконникова ведёт свои страницы в разных социальных сетях. Но в последнее время она стала больше писать не в Facebook, а во ВКонтакте. "В Фейсбуке на меня все нападают, – объясняет Ольга. – Оппозиционеры пишут мне – "ты сидишь на попе ровно, ты за войну и за Путина, ты виновна в преступлениях режима, почему ты не выходишь на улицу". А "ватники" меня критикуют, потому что я недостаточно "ватник".
Ольга называет свою позицию "ни нашим, ни вашим". "У меня близких там [на войне – ЛБ] нет ни с той, ни с другой стороны, – объясняет она. – А что происходит с людьми, которых я не знаю, меня ни за какое место не колышет. И без меня разберутся".
"Добрый, не воинственный, не кровожадный"
За три года, по подсчётам "Людей Байкала", на войне погибло 277 жителей Иркутска. Всего в городе живёт 611 тысяч человек. 46 из погибших – коренные иркутяне, те, кто родились в самом городе. Остальные в Иркутске жили, работали или учились перед отправкой на фронт.
Доля погибших от всех мужчин трудоспособного возраста (18-65 лет, таких примерно 183 тысячи) составляет в Иркутске 0,15%. В областных городах Ангарске и Братске показатель больше в 1,3 раза – 0,2% (столько же в Улан-Удэ – столице соседней Бурятии). В Усть-Илимске – 0,46%. В сельских районах региона эта доля ещё выше – в Ольхонском, Жигаловском и Тулунском районе Иркутской области на фронте умерло чуть больше, чем по 1% мужчин трудоспособного возраста.
"Эта война была для Иркутска очень далека, пока не начали рядом погибать люди", – говорит ЛБ 45-летняя юристка Елена Звонарёва*. – У моей подруги погиб дядя на войне, у другой – племянник. Я всё время слежу за некрологами – жду знакомые фамилии".
Несколько месяцев назад Звонарёва увидела в списке погибших, который с начала войны ведут "Люди Байкала", своего соседа по дому. "Мы с ним дружили в детстве, – рассказывает Елена. – Он хороший, нормальный парняга, хотя несколько раз попадал в колонию, было дело. После последней отсидки вышел и вскоре уехал в Украину. Сказал родне – типа, что мне тут делать, а так хоть денег заработаю. Недолго он там пробыл, быстро убили. И похоронили быстро, я даже не знала про это".
Впереди у Звонарёвой – похороны, на которые она точно попадёт. В Украине погиб сын её подруги. 27-летний Олег* ушёл на фронт добровольцем – "пропаганды наелся", комментирует Елена.
После гибели тело не смогли вытащить с передовой. Олега объявили без вести пропавшим. "Его мать плакала – лишь бы дезертиром не признали, – вспоминает Елена. – Олег ей рассказывал, что убитых часто объявляют дезертирами, чтобы не платить [выплаты]".
В итоге тело иркутянина достали и опознали. Из Ростова вскоре его должны отправить в Иркутск.
"Олег был добрый, не воинственный, не кровожадный. Такой домашний парень. Жена, двое дочек, – говорит ЛБ Звонарёва, которая имеет антивоенную позицию и не может, по её выражению, "смириться со всем происходящим". – Олега жалко страшно".
"Не герои, а просто несчастные люди"
Чаще всего участники войны заметны для иркутян в аэропортах и на железнодорожных вокзалах. "Причём СВО-шники стали появляться даже в бизнес-залах аэропортов, – отмечает Игорь Цыренов*. – Это сильно бросается в глаза, будто два разных мира сошлось – ведь в зону комфорта для одной категории людей пришла другая. Как в фильме "Красотка".
Собеседники ЛБ сталкиваются с участниками войны и в бытовой жизни. Врач Анфиса Кузнецова* вызвала домой мастера по ремонту бытовой техники – и к ней пришёл бывший "вагнеровец". У Кузнецовой сразу появилось ощущение, что он "многое пережил".
"Очень худой, лицо как будто слегка обгоревшее, – вспоминает Анфиса. – Потом он сам сказал, что у него несколько ранений и контузий".
Кузнецова говорит, что мастер долго и кропотливо возился, разбирая сломавшуюся стиральную машину. Хозяевам он рассказал, что "занимался этим делом и на фронте". "Так как машинки и там нужны, а взять их можно в любом доме, то брали, ремонтировали и использовали", – передаёт слова экс-военного Кузнецова.
Анфиса не узнавала, как он попал к "вагнерам". "Говорил, что считал нужным. Жаловался, что им там всё время не хватало боеприпасов и главной задачей было выжить, – вспоминает Кузнецова. – Я не заметила у него агрессии по отношению к украинцам. По его мнению, виноваты Америка и НАТО".
Собеседница ЛБ называет свою реакцю на бывшего военного "нормальной". "Я стараюсь быть толерантной и понимаю, в какой стране мы живём, – объясняет она. – Люди не субъектны, и никто не может быть уверен в завтрашнем дне".
"Бухой, перегарище, немытый, без ног", – так описывает иркутянка Наталья Кропоткина* участника войны, который в конце 2024 года появился у её жилищного комплекса в центре Иркутска. Кропоткина вспоминает, что он сидел в инвалидной коляске у входа в местный магазин и просил у прохожих денег. Жители дома купили ему бургер и бутылку воды. На следующий день экс-военный приехал к дому снова.
На глазах Натальи к нему подошла её пожилая соседка – "такая дама, знаешь, модные угги, пуховик, кольцо красивое на пальце". Она, вспоминает Кропоткина, сказала военному: "Парень, ты герой, но ты к нам на коляске больше не приезжай. У нас школа рядом. Дети идут, на тебя смотрят, и у них вопрос – а какой ты герой. Едь ты с богом от нас". Ну, он и больше у нас и не появлялся".
Сама Кропоткина считает, что российские военные – "просто несчастные люди".
"Ну где мы их просрали"
43-летняя Наталья Кропоткина* работала в Иркутске директором компании по продаже строительной техники. В 2023 году собственник решил закрыть предприятие – потому что понял, что областные власти будут постоянно требовать у предпринимателей деньги, технику и сотрудников на войну. "В мае от губернатора письмо пришло – подайте нам желающих пойти на фронт, – рассказывает Наталья. – Я говорю собственнику – у меня нет никого. Потом вызвались двое. Я была в шоке".
– Почему?
– Я не ожидала, что из нашей компании кто-то может пойти воевать. Они у нас хорошо получали, то есть, пошли не ради бабок. Когда я узнала об их решении, то заплакала. Мы сотрудникам всегда говорили, что надо оставаться людьми. А тут такое. Я повторяла – ну, где, где мы их просрали.
Уже год Кропоткина живёт на сбережения, время от времени подрабатывает курьером, но не горит желанием устроиться "на постоянку" – не хочет, что её налоги уходили на войну. Она не приняла "спецоперацию" и в 2022 году испытала "дикое желание уехать" из России. Но решила остаться из-за тёти, которой в этом году исполнилось 83 года. Наталья – её единственная близкая родственница.
Кропоткина вспоминает, что в начале войны в Иркутске был "оголтелый патриотизм". "Столько было машин с [наклейками] Z, – говорит она. – И машины убитые, блядь, их только на свалку".
Наталья спрашивала у владельцев таких автомобилей, что означает буква Z. "Они такие – чё, типа, по харе хочешь. Я им – а чё вы не на фронте". Кропоткина не скрывает, что в таких разговорах из неё "лезло говно". "Я просто не могла сдерживаться, – считает она. – Иначе это просто сидит и разрушает тебя изнутри". Вскоре близкие Натальи попросили её не ввязываться в такие разговоры. Друг Кропоткиной сказал, что иначе её "пришибут", а тётя – что "посадят".
Тётя Натальи переживает за племянницу. Недавно они вместе ходили на концерт хора народной песни. "Я обожаю всё это, а тут они врубили дебильную песню про Мать-Россию и президента, как они неразделимы (Наталья имеет в виду песню "Наш Край – Россия", где есть строки "На самой лучшей из всех планет народ могучий и президент!" – ЛБ)", – рассказывает Кропоткина.
Наталья говорит, что весь зал встал и начал аплодировать. Но она осталась сидеть. "Тётя мне говорит – встань, тебя сейчас арестуют, – вспоминает собеседница. – Я говорю – я вставать не буду".
Тётя Натальи не поддерживает войну, как и племянница, но ходит на репетиции хора, где, по словам Кропоткиной, "её постоянно обрабатывают". "Просят принести то свеклу, то морковь, чтобы супы сухие [для военных – ЛБ] делать. Просят сдать хотя бы по сто рублей. Зовут плести [маскировочные – ЛБ] сети, – рассказывает Наталья. – Я говорю – ничего им не дадим. Тётя – ну, Наташа, так нельзя, надо помогать, нас и так считают врагами. Я отвечаю – мы своей стране желаем только лучшего".
"Наши мужья тебя защищают"
В прошлом году Наталья Кропоткина поругалась с жёнами военных в местном отделении соцзащиты – Наталья пришла туда вместе с тётей.
"Мы обычно без очереди никуда не лезем, но тут опаздывали, – рассказывает Кропоткина. – А перед нами – пятеро девчонок, все – моложе меня. Тётя спросила, могут ли они нас пропустить. Что тут началось, ты не представляешь, Карина. Они нам говорят – мы жены героев. Я им отвечаю – мы все тут будем героями, если не сдохнем или нас не посадят".
– Так пропустили в итоге?
– Да, но было неприятно. Понимаешь, они начали кичиться [своим статусом], и это мерзко.
Кропоткина называет жён военных "олигархами в деревенском Куршавеле". "Знаю тех, кто на маникюр приезжает – и [отдаёт] две тысячи на маникюр и десять тысяч на чаевые", – рассказывает она. По словам Натальи, на иркутских улицах за рулём дорогих китайских внедорожников всё чаще можно встретить "девочек, которые получили компенсацию за погибших мужей".
В прошлом году Кропоткина столкнулась в деревенском магазине под Иркутском с местными жительницами – они приехали на такси за водкой. "Пьяные вообще, – описывает эту встречу собеседница ЛБ. – Они мне говорят – наши мужья тебя защищают. Я спрашиваю – а я их отправляла туда, а я их просила меня защищать? Я себя сама защищу".
Наталья – вдова, её муж, лейтенант, погиб в Чечне в 2002 году. Кропоткина говорит, что после его похорон "даже не могла понять", в каком городе просыпается по утрам: "Я более-менее пришла в себя через пять лет. Было столько событий, я какую-то карьеру делала, машину купила, но я ничего не помнила. Я не помню этих пяти лет, ты понимаешь. Никому этого не пожелаю".
"Я теперь не знаю, с кем пойти выпить"
ЛБ поговорили с несколькими иркутянами, которые ещё до войны уехали в Европу. 38-летняя Елизавета Рогачёва* живёт в Испании, она вышла замуж за местного бизнесмена. Два года назад Рогачёва приехала в Иркутск, чтобы продать свою квартиру. Она рассказывает, что после этой поездки перестала общаться и с матерью, и с сестрой.
"Мы поговорили с ними на эту [военную] тему, сестра заявила, что я враг, и она напишет на меня донос, – вспоминает Елизавета. – Сестра раньше политикой вообще не интересовалась, а теперь покупает своей дочери школьные тетради с Путиным на обложке. Мать – конформист до мозга костей, поэтому тоже надеется на президента".
Рогачёва вспоминает, что в Иркутске останавливалась у друзей, к которым как-то раз в гости пришли их соседи: "Я начала рассказывать, что в Испании сильны семейные связи и традиции, а сосед этот перебивает и заявляет – какая там может быть семья, у вас же ЛГБТ. Я еле сдержалась, чтобы не ответить этому дураку по полной".
Елизавета говорит, что раньше считала Иркутск "просвещённым, современным городом". "Но теперь я понимаю, что в городе повсюду патриархально-сексистская среда, которую я плохо переношу. Большинство населения в Иркутске – обыватели, живущие бытом, задавленные властью, не умеющие думать".
"Я люблю Иркутск, но я теперь боюсь людей, которые там живут, – говорит ЛБ 45-летняя экономист Анжела Синицына*, живущая сейчас в Германии. – Я не знаю, что от них можно ждать. Даже от самых близких. Я не разговариваю с отцом с апреля 2022 года, он мне заявил, что давно надо было откусить кусок Украины. Моя подруга близкая шпарит мне по какой-то методичке, где я была восемь лет. А я крёстная её ребенка".
Синицына заявляет, что она "в шоке от трансформации, которая происходит с людьми". "Но нельзя же отрывать город от людей, которые в нём живут. А я теперь не знаю, с кем пойти выпить", – говорит Анжела.
После начала войны Синицына несколько раз приезжала в Россию – продавала квартиру, оформляла документы на выезд для ребёнка. "Муж (он тоже бывший иркутянин – ЛБ) говорил мне – поклянись здоровьем сына, что не будешь вступать в Иркутске в какие-то споры, не надо там резать правду-матку, пожалуйста, вернись назад".
Последний раз Анжела побывала в Иркутск в декабре 2024 года. В том числе, она меняла водительское удостоверение и посетила нарколога и психиатра для получения медицинской справки.
"Была большая очередь, и я поняла, что все люди, которые меня окружают, пришли пройти комиссию, чтобы заключить контракт [с Минобороны], – вспоминает Синицына. – Один уже был на фронте, и остальные его расспрашивали, как там. И какая-то риторика была, про братство это. Какая-то хрень".
Анжела вспоминает, что она "реально сидела и боялась глаза поднять". "Если бы я сказала, что живу в Германии и против войны, если бы я начала доказывать им, что они уроды, чем бы это могло всё закончиться?", – рассуждает она.
"И какие это были все неприятные лица, боже, – говорит Синицына. – У меня родители живут в селе. Я часто видела там такие же деревенские пропитые лица, которым в жизни вообще ничего не светит. С другой стороны, я понимаю, что жить в этом селе, зарабатывать там – нет никакой возможности. В общем, видно, какими силами питается вся эта война".
"Цены растут, но когда они падали-то"
Когда я брала интервью у героев этого текста, то заметила их большую потребность к общению. Многих я знала лично – в Иркутске я прожила почти четыре года. Мои собеседники как будто пользовались случаем, они были готовы говорить – и выговариваться. В первую очередь, это касалось антивоенно настроенных горожан.
"Мы тут лишились права высказывать своё мнение, потому что если ты скажешь что-то вразрез, к тебе придут и настучат по башке", – объяснил мне своё желание поговорить сотрудник госучреждения, 45-летний Игорь Цыренов*.
Игорь, как и многие другие собеседники ЛБ, считает главной приметой войны в Иркутске огромное количество рекламных баннеров с призывом пойти на фронт. "Иной социальной рекламы» я не вижу", – заявляет Цыренов. Игорь пересказывает свой разговор с сотрудниками городской администрации – он спросил, почему на улицах нет другой "социалки". "Мне чётко ответили – мы бы и рады давать про стариков там или про детей, но у нас разнарядка ставить только это".
Юрист Елена Звонарёва* отмечает изменение в риторике нынешних "военных" баннеров. "Раньше это было из разряда "за своих" – стань мужиком, пойди на СВО, – рассуждает Елена. – А сейчас – это просто тупо про деньги". Звонарёва вспоминает, как недавно увидела билборд, на котором одновременно были призывы "за своих" и "за деньги".
"Вы либо крестик снимите, либо трусы наденьте, – критикует Елена авторов этой рекламы. – Ну, чё за хрень".
Отзывы о нынешнем Иркутске у его жителей разнятся – и происходит это, кажется, в зависимости от их взглядов. Антивоенно настроенные иркутяне критикуют и мэра, и общий облик приангарской столицы. "Ощущение, что город без хозяина, Иркутск явно стал ветшать и начинает деградировать", – говорит Игорь Цыренов*.
"С общественным транспортом – большие проблемы. Купили новые автобусы без отопления, троллейбусы отвратительно ходят, водители обращаются с пассажирами пренебрежительно и грубо", – отмечает врач городской больницы, 35-летняя Анфиса Кузнецова*. "Дороги в центре не чистят вообще", – добавляет 28-летняя мастер по маникюру Ольга Соболева*.
Уроженка Иркутска, экономист Анжела Синицына*, живущая в Германии, возмущается ростом цен в Иркутске, которые стали "просто адские". "Пошли в ресторан с подругой, ничего особенного не заказывали, за ужин на двоих нам выкатили ценник в восемь тысяч рублей, – говорит собеседница ЛБ. – Я слегка подобалдела, потому что во Франкфурте я могу за 80 евро сходить в ресторан с мужем и сыном, и ещё бокал вина выпить".
У горожан, которые не имеют явных антивоенных взглядов, характеристика Иркутска другая. Маркетолог Ольга Иконникова* считает, что за три года войны Иркутск "никак не изменился": "Ну, да, цены растут. Но, блин, они всегда росли. Когда они падали-то? Кто-нибудь вспомнит вообще такое время?", – удивляется Ольга.
Экс-участник войны, 31-летний Фёдор Садовников говорит, что иркутская медицина "меняется в лучшую сторону". Одобряет он и обилие "военных" билбордов. Фёдор считает, что так в стране формируется патриотизм. "В США, когда звучит гимн или поднятие флага, люди сами прикладывают руку к сердцу, – рассуждает Садовников. – И у нас такой же процесс начинается. Пусть в русской манере "абы как", но он идёт".
"Надо готовиться к тому, что завтра мы все умрём"
Фёдор Садовников ездил добровольцем на Донбасс трижды: в 2015, 2017 и 2022 годах. Служил пулемётчиком, снайпером, штурмовиком. В июне 2022 года Фёдор получил контузию, у него была остановка сердца. Сейчас в Иркутске он занимается сбором гуманитарной помощи и проводит бесплатные занятия по медицинской подготовке для всех желающих. Также Садовников преподаёт в Иркутском авиационном техникуме – сначала вёл ОБЖ, а теперь – тактико-специальную подготовку.
В 2023 году один из студентов техникума сообщил "Людям Байкала", что на занятиях по ОБЖ Садовников рассказывал студентам о своём фронтовом опыте и показывал фотографии с передовой, в том числе, с убитыми украинскими военными. Студент добавил, что после занятия "ему стало не по себе". В 2025 году сам Фёдор объясняет "Людям Байкала", что если молодые люди "не хотят смотреть слишком жёсткие кадры [войны]", то они "не хотят снимать розовые очки и воспринимать эту действительность".
"Но они рано или поздно с ней столкнутся, – уверен Садовников. – Моя мотивация не в том, что напугать молодёжь, а подготовить её, чтобы ребята были сознательными защитниками родины и могли за себя постоять".
После своих первых поездок на Донбасс Садовников организовал в техникуме военно-патриотический клуб. Он вспоминает, что в первые годы клуба "мы были не нужны абсолютно никому".
"Я был как белая ворона, как сумасшедший, который говорил – завтра мы все умрём, надо готовиться к этому. На меня смотрели, как на дурачка, – рассказывает Фёдор. – Тогда люди не хотели разбираться, зачем и почему. Меня иногда называли террористом и убийцей – я, оказывается, ездил туда [в Украину – ЛБ] людей расстреливать. Только, когда началась СВО, народ стал всерьёз всем этим интересоваться".
Фёдор говорит ЛБ, что впоследствии на войне с Украиной оказалось восемь бывших студентов – участников клуба. Все они на данный момент живы. По подсчётам Садовникова, с 2022 года он и его бывшие ученики провели около трёхсот мероприятий "патриотической направленности" – в детских садах, школах, техникумах и университетах Иркутска и близлежащих районов.
– Я никому не навязываюсь, мы приходим только по заявкам, – рассказывает Садовников. – Показываем макеты оружия, говорим о правилах безопасного обращения…
– А в детские сады ещё не рано ходить с таким?
– В садиках – больше развлекательный момент. Всем интересно примерить костюм "лешего", например (маскировочный костюм для военных разведчиков – ЛБ). Мы какие-то банальные моменты объясняем, чтоб дети понимали, например, как останавливать кровотечение. У нас нет навязывания – идите в армию. Но должно быть понимание, что родину надо любить и в случае чего как бы вставать на её защиту.
"Сейчас – время возможностей"
Предпринимательница, доктор тибетской медицины, 36-летняя Анна Куменко говорит, что её в Иркутске всё устраивает – "и езда по кривым дорогам, и пробки". Она призывает обращать на "крутяшные штуки, которые есть в любом месте". Для Куменко в Иркутске это, например, широкий выбор полезных продуктов. "Когда ты можешь в захолустном супермаркете найти два вида авокадо и всякие фермерские товары – это прямо ценность, – рассуждает Анна. – Для кого-то это пустой звук, но для меня – классно".
За месяц до начала войны Анна Куменко запустила в Иркутске продажу благовоний в виде конусов. Она говорит, что для неё это был настоящий вызов. "Конусы – это самый непопулярный вид благовоний в России, народ привык покупать палочки, – объясняет Анна. – И тут ещё война началась. В обществе стало ощущаться нарастающее напряжение. И я размышляла, а стоит ли вообще запускать проект в такое время. Но потом подумала, что всегда что-то где-то происходит, и надо просто брать и делать, а получится или нет, покажет время".
По словам Куменко, продажи её благовоний сейчас постоянно растут – не только в иркутских магазинах, но и на российских маркетплейсах. Есть успешные попытки выхода на международный рынок. "В Таиланде у нас неплохо идут продажи, – говорит Анна. – Туда [после 2022 года] переехало много россиян. И в этом смысле война, можно сказать, нам помогла. Потому что Россия очень хорошо раскинула щупальца в виде своих граждан по всему миру" (смеётся).
Куменко называет нынешний период в Иркутске "турбулентным", но не собирается покидать Россию насовсем (хотя часто путешествует в Непал и другие страны). "Сейчас – время возможностей, и не в тему, условно говоря, уходить в начале вечеринки, – говорит она. – Только всё самое интересное началось, и что вы хотите сказать, надо уходить. Ну, нет!".
По ощущениям Анны, она чувствует себя в Иркутске "довольно свободно". Куменко считает, что сейчас "люди расслабились и поняли, что война идёт, но и жизнь тоже идёт". "Я чувствую, что всё нормализуется", – говорит она.
"Некоторые думали, что все приличные люди из города уехали [за границу], а осталось одно быдло. Но это не так, – размышляет она. – Кто хотел – тихонько свалил. Кто остался – почувствовал себя свободнее, они позволяют себе более смелые творческие решения, для них появились ниши, где можно реализоваться".
Куменко называет "любую войну – грязным делом", а себя "пацифисткой, которая не вовлекается в конфликты". "Но если мне придёт повестка (у собеседницы ЛБ медицинское образование) и если надо будет ехать, то поеду", – говорит Анна.
– А как уживётся с войной твой пацифизм?
– Лечение людей в пацифизм вполне укладывается. Если человек страдает – ему нужна помощь. Допустим, курица заболела. И неважно, клюётся она или отплёвывается – всё равно ты кормишь её лекарством, потому что хочешь её спасти.
Мать Куменко – волонтёрка в организации "Золотые руки ангела", она шьёт одежду для российских военных, собирает гуманитарную помощь. "Маму это сильно заряжает, она делает хорошие вещи с душой и пусть делает, – размышляет Анна. – Это продлевает ей жизнь".
"Мы все как будто в норке, выходим по острой необходимости"
30-летний фотограф Андрей Трескунов* называет Иркутск "уже не мирным, но ещё не военным городом". "Тут нет беженцев, нет разрушений, но тебе всё время напоминают с билбордов, куда идти. Это какая-то промежуточная жизнь между миром и войной".
Нынешний Иркутск – спустя три года после начала вторжения – безработная Наталья Кропоткина* называет "затихшим". "Мы все как будто в норке, – описывает она. – И выходим оттуда только по острой необходимости".
Предпринимательница Анна Соболева* подбирает похожее определение Иркутска начала 2025 года – "замороженный": "У нас зима тёплая в этом году, а город как в анабиозе. Все замерли в ожидании".
У преподавателя авиационного техникума и участника войны Фёдора Садовникова – другое мнение. Он называет Иркутск "проснувшимся". "У всех начинается понимание, что нам надо объединяться, – рассуждает Фёдор. – Иначе нас сожрут в гражданской войне". По мнению Садовникова, волонтёры, помогающие российской армии, "подустали" с 2022 года. "Всех изморило это дело, – рассуждает он. – Но никто ничего не бросает".
Садовников называет войну в Украине "только началом всей истории". "Россия не может выглядеть в глазах Запада победителем этого конфликта, поэтому [Запад] будет делаться всё, чтобы Россию максимально ослабить и утопить, – считает Фёдор. – Возможны другие конфликты, в которые могут втянуть нашу страну".
Собеседник ЛБ отмечает, что не знает, что будет завтра. "Но могу с уверенностью сказать, что в мире нет безопасного места, – размышляет он. – Нужно подготовить себя и других ко всем возможным сценариям".
Безработная Наталья Кропоткина* говорит, что после окончания войны "в любом случае будут очень сложные времена". "И если победит Россия, нас ждут, на мой взгляд, нереальные репрессии, – рассуждает Кропоткина. – У него [Владимира Путина – ЛБ] от этой победы снесёт башню просто. И начнут чистить даже таких, как я".
Юристка Елена Звонарёва* заявляет, что в последнее время у неё "ухудшился навык нормальной аргументации" и она перестала разговаривать о войне с людьми противоположных взглядов. "У меня, кроме слов "ты чё, дебил?" уже больше ничего нет", – говорит Звонарёва. Елена рассуждает, что у неё "заканчиваются слова" и она не хочет больше "никого и ни в чём убеждать".
"Если ты долбоёб и не понимаешь сразу, на хера я буду тебе [что-то] объяснять, – восклицает она, обращаясь к условному стороннику войны. – Зачем я трачу свои силы, чтобы ещё и подставиться заодно. Да на хрена?"
* Имя и фамилия изменены.
