В начале 2019 года в силу вступят изменения в Уголовно-исполнительный кодекс РФ: осужденные, отбывающие сейчас наказание вдали от дома, получат больше возможностей для перевода в колонии вблизи мест проживания их самих или их родственников. Завершаются общественные и экспертные обсуждения документа, в него вносят последние поправки.
Сегодня сотни тысяч осужденных в России отбывают наказание далеко от дома. На длительные свидания с ними (такие встречи длятся не более трех суток и разрешены не чаще четырех раз в год) родные едут через всю страну. Одна такая поездка часто обходится в десятки тысяч рублей и отнимает много сил и времени.
Вот несколько рассказов тех, кто знает о таких поездках не понаслышке.
"Я приехала и не смогла встретиться с сыном"
Рассказывает Ольга Сутуга, мать осужденного за избиение неонацистов антифашиста Алексея Сутуги. Она ездила к сыну из Москвы в Ангарск. Это более 5100 километров.
– Мой сын отбывал наказание в колонии под Ангарском, это 60 километров от Иркутска. На свидания я ездила раз в полгода, потому что длительные свидания ему не давали, а короткие (по 3 часа) выделяли по одному в полгода. Дорога до Иркутска и обратно в Москву мне обходилась в то время в 30 тысяч рублей. В итоге с учетом покупки продуктов и оплаты местного адвоката у меня уходило около 60 тысяч за одно свидание. Для меня это большая сумма, но финансово мне всегда помогали друзья сына. Я просто обращалась к кому-то из них перед поездкой. Честно говоря, я даже не в курсе, откуда они эти деньги брали.
Свиданием все это назвать трудно. Все общение происходило через стекло
Мне повезло, что я сама родом из Иркутска и, когда приезжала на свидания, могла остановиться у родственников и сэкономить на этом.
Сложнее всего было выкроить время для поездки и собрать необходимую сумму. Еще сложнее было попасть на свидание. Однажды я приехала и не смогла встретиться с сыном. В колонии это никак не объясняли. Леша был в ШИЗО в это время, а в ШИЗО свидания не разрешены. Добиться свидания так и не удалось, потому что вся эта история была подстроена специально. Когда я приехала на свидание, Леша уже находился в ШИЗО, но должен был выйти через два дня. В итоге ему дали еще десять суток. Так долго я ждать не могла, поэтому пришлось уехать.
Чтобы такого не повторилось, я обратилась к правозащитникам. Они пришли с проверкой в колонию. Видимо, им удалось договориться с начальником колонии, потому что следующее наше свидание проходило не через стекло, мы даже рядом сидели.
По каждому свиданию нужно было все решать заранее, потому что из-за работы мне трудно было приезжать во время учебного года. Договаривался Леша, я приезжала к определенному числу, обычно в июле или на новогодние каникулы.
Но свиданием все это назвать было трудно. Все общение происходило через стекло. В комнате сидит дежурный, ты заходишь, оставляешь сумку с телефоном на вахте. Я проносила в кармане письма, фотографии, ручку и бумагу, там никого не обыскивали. Через стекло читала Алексею письма от его друзей, записывала его ответы, потом передавала ребятам. Все три часа мы говорили о том, что происходит на воле, о том, как его поддерживают. Он ничего этого не знал: в письмах, которые до него доходили, об этом писать было нельзя. А если было что-то запретное, эти фрагменты или вычеркивались, или письма вообще "терялись".
В письмах о многом писать было нельзя. Иначе фрагменты вычеркивались или письма "терялись"
Время пролетало очень быстро. Я не знаю, слушали ли дежурные, о чем мы говорим. По крайней мере, нам никто ни разу не сделал замечания, но мы и не обсуждали ничего особенного. В комнате для свиданий ведь сидят пешки – просто надзиратели. Если им никто не приказывал подслушивать и придираться, они сами этого делать тоже не будут. Передать на таких свиданиях я ничего не могла. Посылки, как и остальные заключенные, он получал всего два раза в год.
Тяжелее всего морально эти свидания давались Алексею, потому что я-то уезжала обратно на свободу, а он был там. Я каждый раз видела, с какими глазами он там оставался. Иногда я даже думала, что ему, возможно, было бы легче, если бы я вообще не приезжала.
Для справки:
Алексея Сутугу приговорили к трем годам и одному месяцу колонии в 2014 году. В мае 2017 года он вышел на свободу. По версии следствия, Сутуга с молотком напал на Рустама Мирзу и Вячеслава Белова, ультраправых. Произошло это в кафе "Сбарро" в Москве. Сам осужденный отмечал, что дело против него сфабриковано, и он просто пытался разнять дерущихся.
"Свидание только заканчивалось, а я начинала готовиться к следующему"
Рассказывает Анастасия Совалайнен, жена осужденного за участие в "Автономной боевой террористической организации" (АБТО) Ивана Асташина. Анастасия и Иван "разошлись" весной 2017 года. На свидания к мужу Анастасия летала из Москвы в Норильск. Это почти 2000 километров.
– Сначала Ваня отбывал наказание в Красноярской ИК-17. В 2014 году его этапировали в Норильск. Ваня подавал жалобы в различные инстанции о признании этапа незаконным. Защита ссылалась на то, что на иждивении у Ваниной мамы находятся несовершеннолетняя дочь и мать с инвалидностью. Адвокаты убеждали суд, что она не может их надолго покидать, плюс поездки в Норильск – это все-таки большие финансовые траты. Например, я тратила около 60 тысяч, хотя ездила одна. А мать Вани брала с собой и сестру. Я обычно ездила два раза в год, а они – один. Защитники в суде указывали, что и мне невозможно ездить в Норильск, поскольку я еще студентка и у меня нет финансовой возможности для таких поездок, официально я в то время не работала. Но в декабре 2017 года Мосгорсуд счел этапирование законным.
Огромные расстояния делают особо острой проблему удаленности отбывания наказания. И нет механизмов обжалования, которыми можно при этом воспользоваться
Чтобы приехать на свидание, нужно сначала дозвониться до самой колонии. Есть специальный номер, который работает два раза в неделю только в определенные часы. По нему и происходит запись. Задолго записываться нужно только перед Новым годом, потому что перед праздниками все хотят увидеться. Там в это время настоящий "аншлаг", звонить для записи лучше уже в октябре, а то не попадешь. Я всегда старалась планировать все заранее, потому что у меня уже была работа и нужно было, чтобы дата свидания совпала с отпуском. Билеты я тоже старалась брать заранее, чтобы выходило дешевле.
Иногда свидание только заканчивалось, а я уже начинала готовиться к следующему.
Но в итоге все равно выходило очень дорого. Билет в одну сторону стоит около 15 тысяч плюс нужно привезти продукты. Я старалась купить все в Москве, потому что ценник в Норильске бешеный. То есть за овощи, фрукты трехзначные числа идут за килограмм. Все остальные продукты тоже дороже.
Все это выливалось в сумму, которую мне самой оплатить было бы сложно, особенно во время первых поездок, когда я еще не работала. Самая большая финансовая помощь поступала от Владимира Акименкова (осужден по "Болотному делу", после почти двух лет лишения свободы амнистирован. – Сибирь.Реалии). Он рассказывал огромному количеству людей, кто такой Ваня, что с ним случилось, потому что это все-таки не самое популярное и известное дело. Акименков регулярно устраивал на свой день рождения или на митингах сборы денег в поддержку политзаключенных. И всегда какая-то часть из этой суммы шла на Ваню или его подельников.
Первый раз, когда собирали деньги на поездку, я была в шоке от того, как быстро мы собрали необходимую сумму, потому что Ваня – не какой-то очень медийный персонаж, которого все знают и готовы поддерживать финансово. Когда у меня появилась работа, я старалась в основном тратить свои деньги, однако часто обращалась за помощью. Писала в Facebook и во "ВКонтакте" посты о том, что готовлюсь к свиданию: расписывала все траты, делала скриншоты цен на билеты, прикидывала, сколько будут стоить продукты, сколько стоит транспорт в Норильске – такси из аэропорта и в аэропорт, жилье.
Кстати, в Норильске почти не получится останавливаться в гостиницах, с ними все плохо. Я всегда снимала посуточно квартиры. Квартира выходила полторы или две тысячи рублей за сутки.
Я всегда приезжала раньше, чем начиналось свидание, потому что там большая разница во времени с Москвой, сложно перестроиться. На свидание ты приезжаешь в назначенный день, берешь с собой паспорт, документы, подтверждающие родство, продукты, пишешь заявление о предоставлении длительного свидания. Все документы отдаешь на подпись начальнику колонии. И где-то около 12 часов, после того как вышли все те, кто был на прошлых свиданиях, вас начинают впускать. Сначала досматривают все вещи. Когда я приезжала первый раз, нас заставляли раздеваться до нижнего белья и просто прощупывали. Тогда же надо сдать в сейф все ценные вещи – телефоны, часы, украшения. Потом тебя проводят на территорию колонии. Там выделяется комната, где и будет проходить свидание.
Когда я приезжала первый раз, нас заставляли раздеваться до нижнего белья и просто прощупывали
В комнате для длительных свиданий все очень похоже на общежитие. Большой коридор, с одной стороны шесть комнат, с другой – общий душ, два туалета – мужской, женский, общая кухня с несколькими холодильниками, фильтрами для воды и необходимой посудой. Естественно, на кухне все пересекаются и как-то общаются. Есть еще комната отдыха с телевизором и курилка. Время идет очень медленно, даже на фоне первой эйфории от встречи, когда вы не можете наговориться и вообще ничего, кроме друг друга, не замечаете. Потом просто разговариваете о жизни в колонии, о том, что происходит на свободе и на разные околополитические темы.
Не могу сказать, что для меня эти поездки были чем-то сверхсложным. Сложно было только в первый раз, потому что ты не знаешь вообще, как это будет, нет никакой информации именно про колонию в Норильске. Ты пытаешься разработать меню на эти три дня и все равно ничего не понимаешь, боишься что-то забыть. А так это просто долгое путешествие. А путешествовать я люблю. Норильск – это вообще очень интересно. Четыре с половиной часа – и ты будто в другом мире, отрезанном от всей страны.
Для справки:
Ивана Асташина в 2012 году приговорили к 12 с половиной годам колонии. Он признан виновным сразу по нескольким уголовным статьям ("Теракт, совершенный организованной группой", "Умышленное уничтожение или повреждение имущества путем поджога". "Незаконное изготовление боеприпасов", "Приготовление к теракту", "Незаконный оборот боеприпасов"). В 2013 году Верховный суд смягчил ему наказание до девяти лет и девяти месяцев.
По делу АБТО помимо Асташина осуждены еще восемь человек. При этом его считают лидером группировки. По версии следствия, фигуранты подожгли управление ФСБ по Юго-Западному округу Москвы, бросив в здание несколько бутылок с "коктейлем Молотова". Все это они засняли и выложили в соцсети ролик с акции с титрами "С днем чекиста, ублюдки!". Кроме того, суд счел фигурантов дела АБТО виновными в поджоге еще нескольких зданий и автомобиля, а также в подготовке теракта на ТЭЦ в Перово. При этом от поджогов членов АБТО не пострадал ни один человек.
"Не отказывали, но и не разрешали"
Этапирование осужденных в удаленные от их домов регионы – одна из распространенных причин обращения их и их семей в ЕСПЧ. Европейский суд по правам человека считает подобные ситуации нарушением права на частную и семейную жизнь и, как правило, удовлетворяет подобные заявления.
– Огромные расстояния делают особо острой проблему удаленности отбывания наказания в России. Нет механизмов обжалования, которыми осужденные или их родственники могли бы воспользоваться. Вопросы распределения решает исключительно ФСИН, – говорит адвокат Ольга Гнездилова. – Часто престарелые родственники, маленькие дети и малообеспеченные семьи не могут реализовать свое право на свидания. Родители умирают, дети вырастают, не зная родителей. Такие обстоятельства не способствуют исправлению и реабилитации осужденных.
Об одном из таких случаев рассказывали и сайту "Сибирь.Реалии". Весной 2018 года заявление в ЕСПЧ подали представители Алины Емельяновой, матери двоих маленьких детей. Она родом из Хабаровска, но этапировали ее за 4 тысячи километров, в Красноярский край. Старшего ребенка, Мишу, воспитывал 20-летний отец, муж Алины Семен Емельянов. Малыш за 4 года видел мать всего один раз. Младший сын, Саша, родился уже в колонии-поселении "для положительно характеризующихся осужденных", куда перевели Алину. Все просьбы семьи о том, чтобы отправить ее ближе к дому, остались без ответа. Оставить грудного малыша с мамой в колонии-поселении (хотя закон это разрешает), тоже не дали. Семимесячного сына забрал отец: альтернативой был дом малютки или детдом. По закону в колонии-поселении не возбраняется семьям жить вместе с осужденными, и ограничений по длительности свиданий там нет. Но на деле все не так просто.
– В Курдояках, где находится 48-я колония-поселение, мы просто каждые три дня ходили и продлевали свидание. А вот что касается жизни там… Мне в КП-48 прямо не отказывали, но дали понять: нельзя, потому что негде. А в КП-39 (жену, после того как мы с ней воспротивились ситуации, стали возить с места на место) прямо заявили, что у них не практикуется проживание родственников, – рассказывает Семен Емельянов.
Родители умирают, дети вырастают, не зная родителей. Такие обстоятельства не способствуют исправлению и реабилитации осужденных
Поэтому он лишь изредка приезжал на свидания – на то время, пока можно было с родными оставить маленьких детей. Да и дорогими оказывались подобные "путешествия" для молодого отца-одиночки: каждое обходилось в 30–40 тысяч рублей.
В колониях-поселениях, продолжает Семен, приходилось сталкиваться с хамским отношением к родственникам осужденных. Не со стороны начальства (те, кто повыше рангом, общаются в рамках закона) – со стороны рядовых сотрудников. Если укажешь на нехватку чего-то в комнате для свиданий, могут сказать: тебе надо, ты и покупай. Могли пригрозить прекращением свидания.
– Пока не знали в ГУФСИН о моей активности, пытались давить, – рассказывает Семен. – В одной из колоний сделку предлагали: чтобы супруга ушла на поселение, мне надо было сдать кого-нибудь из хабаровских знакомых. Ну, мало ли, может, кто-то что-то нарушил, предлагали рассказать про них "в обмен на жену". Но потом это прекратилось.
Заявление в ЕСПЧ, говорит Семен, напрямую связано с ситуацией, в которую попала семья.
– Почти пять лет мы были фактически лишены возможности видеться, маленькие дети находились вдали от матери. Изменится ли что-то с поправками в законодательство – не знаю. Всегда можно сослаться на то, что в родном регионе нет "нужного" исправительного учреждения, – говорит Семен Емельянов. – Тогда человека можно отправлять в другой. А другой – это вся Россия.
Для справки:
В июле 2018 года Алина Емельянова по решению Свердловского районного суда Красноярска вышла на свободу условно-досрочно. Семья живет на родине, в Хабаровском крае, ждет рассмотрения своего иска в ЕСПЧ.
"В нашем государстве осужденные – это не люди"
Рассказывает Галина, мать осужденного из Ставропольского края, которого отправили отбывать наказание в Сыктывкар. В дорогу, протяженность которой 2500 километров, Галина, чтобы увидеть сына, так и не смогла выбраться.
– Сын отбывает наказание уже четвертый год, и мы ни разу за все это время так и не смогли к нему съездить. Мы живем в сельской местности в Ставропольском крае, и оставить дом нельзя. Чтобы доехать до колонии, где сын находится, потребуется не день и даже не неделя. У нас никаких прямых поездов или рейсов нет до Сыктывкара. Нам нужно сначала из нашего села доехать до районного центра, потом до Ставрополя, потом в Краснодарский край – в Армавир. Только оттуда есть прямые поезда до Воркуты. В общем, чтобы добраться до колонии, нужно сделать пять или шесть пересадок. Одна я не выдержу такую поездку. При этом я еще ухаживаю за сестрой, которую оставить одну невозможно: она парализована после двух инсультов. Пока сын был в СИЗО, его гражданская жена к нему ездила. В колонию она приехать не может, потому что официально они так и не расписались.
Никто никому не нужен, тем более осужденные
Сын ввязался в драку с вэдэвэшником, и его осудили по 111-й статье ("Умышленное причинение тяжкого вреда здоровью". – Сибирь.Реалии), хотя никакого умышленного преступления там не было. Это наша судебная система: все обвинения основывались на показаниях охранника – якобы сын первым ударил другого посетителя кафе.
При этом другой свидетель утверждал, что охранник знать этого не мог: он подошел, когда драка была уже в самом разгаре.
Сына отправили отбывать наказание в Сыктывкар, потому что он несколько лет назад, когда ему нужно было поменять паспорт, работал в Ханты-Мансийске. Чтобы не возвращаться обратно в Ставрополь и не тратить деньги на дорогу, он решил прописаться там у друзей.
Пока находился был в СИЗО, мы с его гражданской женой прописали его у нас, думали, так его отправят в колонию ближе к дому. Однако в итоге его все равно распределили не по месту жительства. Сын рассказывал, что даже начальство колонии не понимало, как он мог к ним попасть. Никто, видимо, не вникал, не читал материалы дела.
Перевести его ближе к дому сейчас уже практически невозможно, есть четкий перечень причин, которые позволяют сделать это: болезнь, смерть родственников или угроза жизни. Мы ни под одну из этих категорий не подходим.
Приходится общаться только письмами, потому что созваниваться там не так просто. Нужно заранее заказать звонок, в определенное время, а у сына очень сложный график на его работе в колонии. До сих пор еще ни разу не получилось. Посылки отправляем, как и положено, два раза в год. Мы нашли там человека, которому переводим деньги, а он уже на месте покупает все необходимое.
Никто никому не нужен, тем более осужденные. В нашем государстве считают, что преступники – это не люди.
