"Сырьевое проклятие" или "благословение"?

"Сибирское благословение" – так называется книга доктора экономических наук, руководителя "Центра исследований постиндустриального общества" Владислава Иноземцева, которую он написал в 2013 году вместе с бывшим губернатором Красноярского края и депутатом Госдумы Валерием Зубовым (1953–2016). Книга эта появилась как ответ на "Сибирское проклятие" – работу, опубликованную в 2003 году сотрудниками Брукингского института Фионой Хилл и Клиффордом Гэдди. В отличие от американцев, Зубов и Иноземцев придерживаются оптимистичных взглядов на Сибирь и ее потенциальную роль в модернизации страны. "Это регион, который должен подталкивать Россию к реформам и переменам", – говорит Владислав Иноземцев.

​– В ваших работах вы сравниваете русскую Сибирь и американский Дикий Запад. Они правда похожи?

– Этот принцип сравнения был принят еще в конце XIX века, когда Николай Яндринцев написал книгу "Сибирь как колония". История освоения русской Сибири и американского Дикого Запада в значительной мере похожа. Это история того, как европейские переселенцы идут в отдаленные края, в Америке – на запад, в России – на восток, а в конце концов сходятся где-то в Северной Калифорнии. Это очень похожие колонизации переселенческого типа, когда приходят сотни тысяч человек и не столько подавляют местные народы военным образом (как европейцы в Африке), сколько вытесняют их и становятся большинством.

– А в чем главные отличия в методах и результатах колонизации Сибири у нас и Дикого Запада у них?

​– Отличия здесь двоякие. Объективные отличия понятны: сибирский регион не настолько благоприятен для жизни, как, допустим, Южная Калифорния. Поэтому сравнивать нужно, скорее, Владивосток с Сиэтлом, более северные районы – с Аляской.

Субъективные, исторические различия более существенны. Сибирь всегда развивалась как государственная колония. Если говорить про освоение этой территории (не будем про ссылку и каторгу), то сначала это была добыча пушного зверя, потом горное дело, организованное, в первую очередь, для пополнения казны, потом выстраивание границы с Китаем, строительство железной дороги для обеспечения военной базы на Тихом океане и так далее. По сути, развитие Дальнего Востока и Сибири всегда было развитием ради государства. А развитие Калифорнии и вообще Дикого Запада было свободным предприятием отчаянных людей, которые ехали туда на свой страх и риск, создавали предприятия и поднимали города.

Конкуренция в американском случае была намного более радикальна, чем у нас на Дальнем Востоке. Примерно в то время, когда мы достроили Транссиб, в Америке существовало уже четыре железных дороги от восточного побережья через всю страну в сторону запада. В дальнейшем выяснилось, что столько не нужно, и две из них разобрали. Так или иначе, освоение западных территорий в Америке происходило в первую очередь за счет рыночных сил и с максимальным использованием инициативы, чего у нас никогда не было.

"Зачем ввозить людей на 8 тысяч долларов в год?"

– А сегодня Сибирь может стать местом, которое привлекало бы таких инициативных людей, чтобы такие люди ехали туда, а не оттуда?

– Я думаю, что это территория достаточно привлекательная. Если мы посмотрим на Сибирь как экономическую часть страны, мы увидим, что на протяжении последних 100–150 лет ее роль в экономике России постоянно росла. Российский экспорт на 70% сегодня состоит из того, что произведено в Сибири и за Уралом. Фактически никогда ни одна страна так не зависела от своей поселенческой колонии, как Россия.

Посмотрите на крупнейшие инвестиции: они идут или в Москву, в офисы и квартиры, или за Урал, где добываются полезные ископаемые. Ничего более серьезного и нужного миру мы так и не научились производить. Поэтому я абсолютно убежден в том, что Сибирь – привлекательный регион и с точки зрения инвестиций, и с точки зрения переселений.

Проблема в очень странном подходе: мы почему-то считаем, что если мы увеличились на 0,15% территории, хапнув Крым, то мы стали счастливой страной. А от того, что мы не развиваем 60% своей территории, нам ни холодно, ни жарко. То же самое с населением. Правительство регулярно говорит о том, что нам нужно обеспечить переезд населения на Дальний Восток. А зачем? На территориях ДВФО, которые мы считаем пустынными, от Южного Приморья до Чукотки, средняя плотность населения вдвое выше, чем на Аляске. На Аляске средний годовой доход на душу населения – 78 тыс. долларов. У нас, дай бог, восемь в тех регионах. Так зачем ввозить людей на 8 тысяч долларов в год, когда, по идее, надо думать о том, чтобы они там больше производили и жили богаче?

– Как вы считаете, сегодня у центральной власти сохраняется отношение к Сибири как к колонии?

– Оно, мне кажется, никуда не делось. Фундаментальная проблема заключается даже в самой риторике. Когда мы говорим о том, что "надо что-то развивать", это значит, мы не предполагаем, что эта территория может развиться сама. То есть даже на уровне риторики мы отказываем ей в субъектности. Вот, собственно, ответ на ваш вопрос.

– Задача в том, чтобы вернуть региону субъектность?

– Это было бы очень неплохо. Страна такого масштаба не может не быть федеративной. Но если она развивается как унитарная страна, тогда это должно быть очень четко позиционировано. Либо надо сказать, что у нас империя в классическом смысле слова и тогда уже говорить об этих территориях как о провинциях, которые должны определенным образом выстраивать отношения с Москвой, либо говорить, что это федерация, но тогда надо заниматься развитием местного самоуправления, которого нет. У нас крайне сильный разрыв между риторикой и реальностью.

– Но как раз на уровне риторики федерализм присутствует. Периодически обсуждается даже идея перевести часть органов федеральной власти в Сибирь...

– Вот опять-таки, подход, мне кажется, на уровне интеллекта пятиклассника. Какая разница, где сидят федеральные органы власти? Какая разница, где столица, вопрос не в ней. Вопрос в том, какие существуют полномочия. Я не понимаю этой риторики: давайте перенесем Верховный Совет Федерации туда, а Верховный Суд – туда. Это бред, на самом деле. Если перенести столицу в Новосибирск, губернатор Челябинска не будет иметь других полномочий. Он просто будет ездить выбивать деньги не на запад, а на восток.

– В чем тогда главная проблема во взаимоотношениях центра и региона сейчас?

– В стране нет внятной направленности развития, в том плане, что никто не пытается выстроить модель, которую мы хотим получить.

Понимаете, есть страны, как например США, которые в момент основания задали рамку, какой эта нация должна быть (в виде декларации независимости, "американской мечты" и т. д.). И с тех пор они развиваются в этом направлении, не поворачивают ни вправо, ни влево. Если такой рамки нет, то государства должны иметь план развития. Прекрасный пример – это Китай, когда протяжении последних 40 лет мы видим, как китайцы упорно идут к определенной цели. Их цели прописаны очень четко: они понимают, какую экономику хотят создать, какое место в мире хотят занять, какие инструменты для этого применить.

По сути, это очень четкое проектное мышление. Оно может быть либо идеологемой, как в Америке, либо конкретным планом действий, как в Китае. Но у нас нет ни того, ни другого. Наша фундаментальная проблема в том, что мы не знаем, чего хотим. С момента распада СССР и появления новой России наш политический класс не способен создать образ будущего.

​Частная нефть

– Давайте поговорим о сибирском богатстве – нефть, газ и все прочее. Это принадлежит Сибири или всей России?

– Что одно, что другое – подходы очень странные, честно говоря. Я бы никогда не ставил так вопрос. Опять-таки вернемся к классическим американским примерам. Кому принадлежат недра в Соединенных Штатах? Там нет такой темы: они принадлежат тому, кто купил землю. Это только у нас существует идея, что земля может кому-то принадлежать, а то, что под ней, принадлежит либо региону, либо государству, либо Господу Богу. Все три варианта – идиотские. Потому что эти богатства принадлежат тем, кто их может купить и использовать. Они не должны принадлежать государству. Государство – это самый большой враг любого общества, особенно российского.

– То есть природные ресурсы должны принадлежать тем, кто их добывает?

– Тем, кто их купит, для начала. Это то, что сделало Аляску – Аляской, а Калифорнию – Калифорнией.

Когда вы приезжаете на Аляску, вы можете зайти в любой магазин, купить таз, сапоги и пойти мыть золото в первой же попавшейся реке. И все, что вы намоете, будет ваше, потому что вы его добыли. Если вы сделаете то же самое в Сибири, вам придется сдать золото государству, иначе вы будете ходить под уголовной статьей.

На Аляске больше аэропортов, чем во всей России. Почему? Потому что если вы там накатываете бетон на взлетно-посадочную полосу, она принадлежит вам. А у нас вы не можете иметь в собственности ни железные дороги, ни взлетно-посадочные полосы, ни причальные стенки. Поэтому у нас нет причальных стенок на берегу Тихого океана, а в Америке их полно.

– Зато каждого даже и совсем нищего жителя России очень греет мысль, что в нашей стране много нефти, много газа...

– Вы понимаете, если страну и ее законодателя греет то же, что и нищего жителя, то и вся страна будет нищей. Собственно, вот это мы и имеем.

– А такое понятие, как "сырьевое проклятие", на ваш взгляд, адекватно отражает нашу ситуацию сегодня?

​– Сырьевое проклятие возникает не само по себе. Оно возникает тогда, когда становление государства или определенной политической системы хронологически совпадает с началом разработки природных ресурсов.

Вот, допустим, Соединенные Штаты развивались сначала как сельскохозяйственная страна, потом как промышленная, а потом в Пенсильвании нашли нефть. И США стали крупнейшим в мире производителем энергоносителей в начале XX века. И ни к чему страшному это не привело. Американская экономика как была частной и конкурентной, так и осталась частной и конкурентной.

Когда в Великобритании на шельфе Северного моря нашли газ и нефть, тоже ничего не изменилось. Но когда то же самое произошло в Саудовской Аравии, в Анголе, в Советском Союзе – изменилось очень многое.

Почему так происходит? Страна выходит на какой-то новый уровень (например, провозглашает независимость), начинает новый этап в своей истории на определенном ресурсе. Почему Малайзия, которая была сырьевым придатком Великобритании, в 60-е годы стала промышленной страной? Потому что их идеология в том, что раз мы были сырьевой колонией, а сейчас стали независимыми, то мы хотим быть промышленной державой. Мы не хотим быть снова сырьевой страной, потому что для нас это равно колониализму.

А для Саудовской Аравии огромные запасы нефти – это равно их независимости. Это совершенно разные коннотации. Вот для России масштабная разработка энергоресурсов и сырья – это как раз образ новой России.

Мое ощущение, что сырьевое проклятие наступает там, где экономическая особенность страны накладывается на ее идентичность. Допустим, идентичность США – это свободное предпринимательство, неважно, в какой отрасли. У нас, у саудитов, в Брунее, в Анголе сложилось так, что государственная идеология и идентичность как раз совпали с ресурсным моментом.

Как поделить природную ренту

– Так как тогда справедливо распределять доходы от природных богатств? Сейчас в Сибири многим кажется, что это несправедливо, когда большая часть прибыли от них уходит в центр, а не остается в регионе.

– Это очень спекулятивный разговор. Вопрос не в том, что все идет в центр. Вопрос заключается в том, что все идет от богатых к бедным – из Сибири через центр на Северный Кавказ, в Мордовию, в нечерноземные зоны и так далее. По сути, это перераспределение не ради Москвы, это перераспределение ради вассалов Москвы – тех, кто стоит в ожидании того, что ему там подкинут.

– Но эти субсидии жизненно важны для бедных российских регионов, где нет природных ископаемых...

– Проблема в том, что бедные регионы, как вы их называете, перестают думать о том, как бы заработать. Меня в этом отношении поражает Калининград, где практически 60% бюджета – это дотации из федерального центра. Если мы посмотрим на карту мира, регионы на побережье океана обычно примерно в 2,2 раза богаче среднего по стране. Неважно, это китайский менталитет, бразильский менталитет, все равно – вы попадаете на побережье, и за счет торговли, обмена, удобства логистики там все процветает. Но только не у нас. Это одно из последствий перераспределения: все равно дадут, зачем что-то делать?

– Вы за то, чтобы отказаться от такого перераспределения?

– Я за то, чтобы иметь очень четкий принцип этого перераспределения. Речь идет о том, чтобы для каждого региона, кто получает субсидии, принять программу, в рамках которой зафиксировать, какие приходят дотации, и определить, каким образом они снижаются каждый год. И заставлять регионы развивать свой бизнес, чтобы наполнять налогами свой бюджет.

Если регион не может этого сделать, то единственное, что может центр, – это дать больше полномочий, чтобы регионы могли привлекать большее количество предпринимателей и развивать свою собственную экономику.

Мифы и страшилки

– Есть такое выражение: дальше Сибири не сошлют. Как это ощущение, что вот дальше не сошлют, определяет, на ваш взгляд, жизнь людей в регионе?

​– Преимущество Сибири в том, что на протяжении десятилетий туда ехали люди более инициативные и более смелые, чем в целом по стране. Сам по себе прецедент переезда, даже в рамках советской колонизации, был достаточно серьезным поступком. Поэтому я думаю, что человеческий материал в этих регионах хороший.

Проблема ровно в том, что ему не дают возможности себя проявить. Смотрите, самые простые вещи. Вот есть законодательство о земле. И там прописано, что лесные участки не могут использоваться для жилищного строительства. Поэтому даже элитные поселки под Москвой стоят в поле. А посмотрите, что происходит в той же Америке. Там нет ни одного жилого поселка в поле. Они все стоят или в лесах, или на опушке, потому что так во всех отношениях приятней и удобней жить.

Посмотрите на Сибирь, на какой-нибудь Красноярск. Почему там, где вы видите тайгу на 300 км вперед, вы не можете изменить закон? Почему за Уралом нельзя селиться в лесу? Вот чего мы боимся, от кого мы эти богатства спасаем? Мне это непонятно.

– А если говорить об общественных настроениях –​ существует какое-то особое сибирское свободомыслие?

– Я не могу сказать, что хорошо знаю Дальний Восток, но, допустим, просторы от Омска до Иркутска я посещал большое количество раз. И мое ощущение, что здесь нет никакого бунтарства. Я бы никогда не сказал, что здесь есть желание отделиться, потому что народ в стране рациональный и разумный. Люди прекрасно понимают, что отделиться от России где-нибудь в Улан-Удэ и в Иркутске – это значит стать какой-то мелкой непонятной областью рядом с большим Китаем.

Я не вижу никаких возможностей для российского распада, хотя этим часто пугают. Я не понимаю субъектности – кому хочется отделить какую-нибудь область от России. Жить на Камчатке самостоятельно – это вот кто хочет?

Тем не менее настроения в Сибири существенно отличаются от настроений в центральной части России — с точки зрения имперскости и европейскости. Вот это очень заметно.

– А в чем разница?

– Вы сказали, что дальше Сибири не сошлют, и люди, которые там оказываются, не воспринимают себя евразийцами, как нас пытаются научить в Москве. Когда ты сидишь в Иркутске и у тебя через 200 км Китай и Монголия, то ты понимаешь, что вот это – Азия, но ты-то точно не азиат. Эта граница подчеркивает абсолютно европейскую идентичность. В этом отношении интерес к Европе, к европейским западным ценностям, чем дальше на восток, тем сильнее. А в Рязани его нет вообще никакого. Там люди считают себя великой Российской империей, Третий Рим и четвертому не быть.

– То есть сибиряки – в большей степени европейцы, чем жители европейской части России?

– Безусловно. Вспомним тот же феномен американской революции – это изумительный пример того, как европейцы, столкнувшись с неевропейцами, становятся еще большими европейцами. Прогресс шел быстрее в Боливии, чем в монархической Испании, он шел быстрее в Массачусетсе и Пенсильвании, чем в самой Великобритании, просто потому, что люди, которые переезжали в другие края и сталкивались с другой реальностью, еще острее чувствовали свои европейские ценности.

– Значит, сибирский сепаратизм – это миф, страшилка?

– Я его не вижу. Да, можно говорить, что это сибиряки. Но они все равно русские. Они говорят по-русски, они мыслят в тех же категориях, воспринимают себя как часть населения этой страны. Я не понимаю, каким образом в мирное время можно противопоставить людей одной нации друг другу за исключением глобальных мировоззренческих вопросов (таких как большевизм или отношение к рабству). Что в таком масштабе отличает сейчас жителя Новосибирска от жителя Волгограда? Ничего.

У нас множество вещей используется сегодня как страшилка. Россия рухнет, как только "Матильду" покажут, в Украине будет НАТО... Если все это слушать, то с ума можно сойти.

– А "китайская опасность" для Сибири и Дальнего Востока — тоже страшилка или что-то реальное?

– Это вопрос более сложный. Китайская опасность не опасна для Сибири, она опасна для России в целом.

Китайцы никогда не пойдут к нам воевать. Опасность в том, что фактически китайцы будут экономически эксплуатировать эту территорию. Условно говоря, воплощением китайской опасности является "Сила Сибири", которую ведет "Газпром", и так далее. Китайцы привязывают нас к себе, фактически делая себя единственным покупателем сибирских природных богатств, и дальше они будут диктовать нам цену, какую хотят. Китайская опасность – в огромной коррупции на Дальнем Востоке, которая обусловлена работой с Китаем, и торговлей, и эмиграцией китайцев, и так далее. Но присоединять эту территорию, колонизировать ее я не вижу никакого желания у Китая.

Сибирь и Россия

–​ Так если вернуться к разговору о "сибирском благословении": смогут ли сибирские регионы в обозримом будущем стать драйвером для России?

​– Основная идея как раз в том, что они и должны таковыми стать. Сибирь в идеальном варианте должна бы выполнить несколько функций. Во-первых, она должна сильно перетягивать на себя одеяло. В идеальном варианте, сибирская рента должна изыматься в стабилизационный фонд, но региональный. Тогда Москва должна будет больше работать: снижать налоги, создавать лучшие условия для бизнеса и так далее. Остаток России стал бы более рыночным просто потому, что был бы вынужден выживать.

С другой стороны, если бы Сибирь сумела аккумулировать значительный объем резервов в качестве регионального фонда, как в Норвегии, то этот региональный фонд мог бы быть соинвестором и гарантом для инвестиций в регион. Мне кажется, сама по себе идея очень резкого, очень значительного перераспределения налогов именно в сибирские регионы важна, потому что если вы там дадите определенные гарантии инвесторам, то они туда приедут.

Есть смысл законодательно разделить страну на несколько частей. Да, в европейской части России, где у вас более-менее нормальные дороги, ездят поезда, летают самолеты, вы не можете иметь частную железную дорогу или частный аэродром. А за Уралом – вы можете его иметь. Сейчас есть один несчастный аэродром где-нибудь в Якутии – пусть их будет там еще тридцать штук! Пусть взлетно-посадочной полосой владеет человек, который в это вложился, даже если это иностранец. Будут летать самолеты, люди будут покупать билеты, бензин, платить налоги, получать прибыль, зарплаты. Кому станет хуже от этого, я не могу понять.

– Но возвращаясь тогда к тем самым страшилкам – зачем в такой ситуации Сибири надо будет делиться своими богатствами с остальной Россией?

– Вопрос заключается в том, что остальная Россия не должна возмущаться тем, что у Сибири есть привилегии.

Идея не в том, чтобы полностью отказаться от централизованных налогов, упаси бог. Сибирь и так дотирует центр, поэтому в обмен на эту дотацию совершенно логично дать ей больше свободы. Почему нет? Фактически, если говорить совершенно цинично, так сибиряки откупались бы от центра: ребята, вот вам деньги от нефти, но не лезьте со своими правилами в каких-то областях.

– А в Сибири есть все-таки такое стремление к большей самостоятельности?

– Если мы посмотрим на все большие реформы, то они очень редко начинались снизу. Даже перестройка, классический пример больших реформ, все же была запущена сверху. И народ поначалу даже не очень охотно поддался, а потом дело пошло.

Опять-таки запуск какой-нибудь "сибирской революции" снизу, на мой взгляд, глубоко порочная вещь. Я не сторонник такого рода подхода. Но если эти идеи будут артикулированы из центра как раз, я уверен, что местные элиты и население ни в коем случае не будут им противодействовать. Здесь нужно предложить концепт, чтобы он был там подхвачен.

Центру надо с самого начала понять, что он готов там в этом регионе видеть. От одного дальневосточного гектара и одного моста на остров Русский ничего не поменяется. Центральные должны честно сказать: мы хотим забыть этот регион и просто выставить там ядерные ракеты, или мы хотим, чтобы этот регион развивался. Но тогда нам надо частично, с точки зрения налогов и регулирования, оттуда уйти. И нам нужно эту повестку дня из Москвы туда принести, понимая, что местные жители будут скорее за, чем против.

– Что такое должно случиться, чтобы центр все-таки выступил с этой инициативой?

– Сложно сказать, на самом деле. Идея поворота в эту сторону абсолютно естественна и даже пытается проложить себе путь, но идет все очень медленно и плохо.

Концепция "поворота на Восток" сейчас очень странно сформулирована. Если вы возьмете глобус, наметите полосу между Москвой и Ростовом с севера на юг, и повернете глобус, то вы попадете на территорию от Камчатки до Сахалина. А если крутить его дальше, вы попадете на южную Аляску, северные Соединенные Штаты, район Больших озер и Великобританию. Вот это восток. При чем тут Китай, не дай бог, еще Казахстан, вы географию совсем забыли? Это глубокий юг!

Восток России – это абсолютный Запад. Вот в чем должна быть идеология. Наш восток – это запад. Идя на восток, вы приходите в Канаду. И поворот на восток – это должна быть не идеология братания с китайцами, а идеология создания северного пояса "Европа – Штаты – Россия" для доминанты над югом, гигантский геополитический проект. Но так его у нас никто не рассматривает, к сожалению.

Сибирский поход на восток в XVII–XIX веках к Китаю вообще не имел отношения. Шли-то не в Китай. Шли-то как раз к океану. Дальневосточная сторона океана, может быть, менее удобна для бизнеса, чем Калифорния, но тем не менее она стала бы важным форпостом, если бы обошлось без государственного вмешательства. Мы практически забыли про восточный берег, хотя он сейчас обращен к самому динамичному центру мировой экономики. Все стороны Тихого океана процветают. Кроме нашей территории, которая при этом самая длинная. И мы сами ничего не делаем, и никому не даем там работать. Вот это, конечно, удивительно.