Нариман Османов – бывший заключенный ИК-2 в российском Покрове: там он сидел вместе с оппозиционером Алексеем Навальным. Выйдя на свободу, Османов подробно рассказал телеканалу "Дождь" о том, как обращаются в колонии с политиком: в ход идут издевательства, унижения, якобы "туберкулезные больные" на соседней койке и другие способы морального давления. Пресс-секретарь президента России Дмитрий Песков после выхода репортажа заявил, что в Кремле не собираются проверять условия содержания Алексея Навального.
Сейчас Османов вынужден уехать – он знает, что за ним "хвост" был даже в Грузии, куда он уехал, и опасается последствий своих выступлений. В эфире Настоящего Времени он рассказал, что происходило с ним после выхода репортажа "Дождя" с его интервью и зачем он хочет ехать в Украину.
— Вы очень много рассказывали журналистам "Дождя". Сейчас есть какая-то реакция на выход этого материала? Вы нам сказали перед эфиром, что всю ночь не спали. Возможно, вы получали какие-то угрозы?
— Я передвигался. Благодаря одному человеку, дай бог здоровья ему, его семье, его прекрасной половине, его зовут Роман, я могу выйти сейчас с вами в эфир.
— Почему вы не спали и почему переживали перед эфиром?
— Мне нужно было переместиться на расстояние.
— В безопасное место? Вам поступали какие-то угрозы?
— Угрозы – не угрозы, но у меня сидят же на хвосте.
— Вы заметили за собой какую-то слежку?
— Я уже знаю, это из Москвы.
— А как давно вы заметили эту слежку?
— Мне дали знать. Я не могу это все комментировать.
— Вы говорили, что покинете Грузию после того, как репортаж с вашим участием выйдет в эфир. Вам удалось уже покинуть Грузию?
— Я не могу вам это сказать. Но я могу вам сказать, что в Киеве, дай бог, у меня есть еще много о чем поговорить. Это совсем другая тема, но это [разговор] с украинскими властями, это не касается Навального.
— Это, наверное, касается каких-то устоев в колониях?
— Нет, это нельзя сейчас говорить. Я это могу сказать только в Киеве.
— Вы рассказывали и об "угловых", и о "дневальных". Рассказывали о том, что другие зэки преследовали Навального, даже когда он ходил в туалет. Вы можете описать, как еще в Покрове издевались над политиком?
— Там очень изощренные способы. У них есть очень много способов, как человека вывести из себя. Я пока был там, они не могли это сделать, потому что многие, кто там находился, зная меня и зная то, что я отрицательно к этому отношусь, делать это не могли. Сейчас я не знаю, что там творится. Может, лучше, может, хуже – я ничего не могу сказать сейчас.
— Завхоз отряда по фамилии Михалкин, который, как вы говорили, готовил фильм про Навального, где Навальный изображен якобы геем. Что это за человек?
— Михалкин был завхозом библиотеки. У него большой срок – восемь с половиной лет, он был в штрафниках от завхоза. Там есть такое понятие – если что-то проштрафился, закидывают в восьмой отряд. Его из восьмого отряда подняли во второй отряд, но это нужно понимать, почему его подняли. Я успел предупредить Алексея, кто он такой. Ну так, поверхностно. Когда было время предупредить его – я его предупредил. Но пока он был в больнице, сделали этот фильм, который прогоняли. Пока он был в больнице, еще что-то они планировали, даже приходил начальник учреждения. А когда он заходит, бывает команда – построение. После этого он отошел и крикнул Михалкину: "Готово на 35 минут", – я только это услышал. Что у них готово – я не знаю. Может, это для внешнего пользования что-то они готовили еще. Когда он пришел, поставили такие условия, что на кухню можно заходить по два человека. И там заходят семейники – кто кушает или пьет чай вместе. Его сделали семейником Алексею. Но он знал, кто он такой, – я заранее ему сказал.
— Это означает, что он всегда должен был сопровождать Навального?
— Да, он может с ним пить чай, он может с ним делиться. Он и с диктофоном ходил к нему – нас заставляли ходить в [определенной] форме одежды вместо рубашки. Сказали, что будет комиссия, и надели форму, чтобы у него не было видно диктофона. Я точно знаю, что он ходил с диктофоном к нему. И он целыми днями сидел записывал. Я могу сказать одну фразу, Алексей говорит: "Что ты столько пишешь?" Он говорит: "Да я стихи пишу". Но он писал записки в оперативный отдел. Он очень грамотный мошенник. Он знает английский язык, то, другое, а ему же нужно с кем-то общаться, поэтому его к нему подставили.
— В колонии в отряде есть какие-то слепые места, где не видят камеры, не видят другие заключенные. Там вам удавалось обмениваться информацией с Алексеем Навальным, я правильно понимаю? Или как это все было?
— Нет. Они прошляпили. Меня когда опер спрашивал: "Нариман, ты знаешь, почему ты здесь остаешься?" Я говорю: "Не знаю. Знаю, что, скорее всего, Навального приведут. Поэтому оставили семь человек". Он говорит: "Ну хоть кто-то же должен быть адекватный среди них". Поэтому меня оставили. Он говорит: "Тебе можно с ним разговаривать". Но они прошляпили этот момент.
— Вы понимаете, почему сам Алексей не раскрывал подробностей об условиях своего содержания? Ведь к нему приезжали адвокаты.
— Он меня берег, я – его. Там была жизнь такая. Мы разговаривали глазами, находили секунды, находили момент. Там очень тяжко было что-то сказать.
— Как вы будете действовать дальше?
— Не знаю, если честно.
— Будете ли искать контакты с правозащитниками?
— У меня есть очень хороший друг Костя Котов. Я с ним начиная с Владимирского централа, начиная с карантина, с пятого пресс-отряда. Потом вместе нас [отправили] в шестой инвалидный отряд, где работать нельзя. Но я сделал себе справку, пришлось.
