Режиссер-документалист Саломе Джаши родилась в Тбилиси, где изучала журналистику и работала репортером. В 2005 году она получила стипендию Британского совета на изучение режиссуры документального кино в лондонском университете Royal Holloway.

Премьера последнего фильма Джаши "Укрощение сада" состоялась на фестивале "Сандэнс". Ее предыдущий полный метр, "Ослепительный свет заката" (2016), удостоен премии на конкурсе Visions du Réel, а полнометражный дебют "Бахмаро" (2011) номинирован на премию Asia Pacific Screen Awards.

"Укрощение сада" построено вокруг весьма затратного увлечения бывшего премьер-министра Грузии миллиардера Бидзины Иванишвили, который коллекционирует столетние деревья. Его персонал их выкапывает и перевозит в личный сад экс-политика. Саломе Джаши подробно демонстрирует весь процесс. То, как селяне медленно идут толпой по дороге за уезжающей платформой с деревом, похоже даже не на проводы, а на похороны. А кадры перевозки морем, когда целый остров плывет по бирюзовой глади, – своего рода переправа Стиксом в загробную жизнь. В последние минуты мы видим персональный рай миллиардера – с розовыми фламинго и невиданным лесом из вековых деревьев совершенно разных пород.

Фильм доступен на Настоящем Времени до третьего октября.

– Саломе, что вас привело в документалистику?

– В первую очередь – желание выразить определенные вещи так, как я их вижу. До этого я работала репортером, но поняла, что репортерство – слишком ограниченный инструмент. Хотелось показывать связи между вещами. Эти связи могут быть неочевидны, но они создают новое содержание.

– Как вам пришла идея "Приручения сада"?

– Иванишвили – заядлый коллекционер. Например, собирает современное искусство, очень дорогих художников. Коллекционирует животных – пингвинов и даже, говорят, акул. А еще он как-то сказал: "Я очень люблю деревья. Это большая часть моего детства. Я хотел бы собирать деревья тоже".

Я не интересовалась им как объектом исследования. Но не могла даже представить, что сам процесс транспортировки деревьев может вызвать внутри меня. Когда я впервые увидела дерево, скользящее над землей, а затем плывущее по морю, – это было прекрасно, волшебно. Ты видишь то, чего никогда не видел, это новая связь в реальности, новая эстетическая ценность.

Но там и другое – про амбиции сделать что-то за пределами человеческих возможностей, переиграть природу. Одним словом, этот образ пришел со многими историями и довольно амбивалентными ощущениями. Вот почему я хотела снять фильм: выяснить, что стоит за образом дерева в море.

– Трудно было получить разрешение на съемки?

– Мы снимали примерно два года. Постепенно приближались к людям, вовлеченным в процесс. На самом деле они никогда не запрещали нам снимать: все работы велись публично. Более того, работники и инженеры охотно шли за сотрудничество, потому что, во-первых, они доверяли нам, потому что мы не были оппозиционным телевидением, которое могло снять материал и потом выступать против Иванишвили, а во-вторых, они делали то, чего никто никогда не делал раньше. Это ведь их ноу-хау, они изобрели эту технику. Процесс непростой, дерево может весить от 800 до 1200 тонн, это вес поезда из нескольких нефтяных цистерн при полной загрузке. Поэтому они как профессионалы гордились тем, что делают, и могли даже нам позвонить и сказать: "снимите то" или "снимите это".

– А съемки в парке?

– Подготовка к ним, конечно, заняла больше времени. Думаю, Иванишвили позволил снимать там, потому что намеревается открыть его для публичного посещения.

– Но без трудностей не обошлось?

– Трудно было разговорить людей. Многие отворачивались, прятались. Другие охотно говорили без камеры, но едва только начиналась съемка, тоже уклонялись от разговора.

– Почему, как вы думаете?

– У всех нас – советское прошлое... Не то чтобы они боялись говорить о Иванишвили, скорее это страх перед местным губернатором или перед тем, кто дает работу их детям. Все взаимосвязано, отсюда и самоцензура. Местный сельский руководитель может быть опаснее, чем Иванишвили.

– У вас был сценарий?

– Процесс съемок был достаточно непредсказуемым из-за характера работ, да и люди непредсказуемы тоже – вот мы снимаем героя, и вдруг он может сказать: "Нет, больше не снимайте". Или мы думаем, что имеем доступ к определенному месту, а потом оказывается, что нет.

– То есть вы строили историю по ходу съемок?

– Я знала, что когда фильм начнется, деревья уже должны быть в движении. Линию повествования мы определяли при монтаже. Я хотела создать мир, где есть фантасмагория, даже сказка, но при этом избежать прямой повествовательности. Мы делали упор на эмоциональном развитии.

– Вы поняли, зачем Иванишвили это делает?

– Он говорит, что любит деревья. Это его главная мотивация. Остальное – что он хочет продлить себе жизнь и тому подобное – мифология, легенды.

– В каких отношениях с реальностью должен быть документалист, чтобы получить результат? Вмешиваться, провоцировать или наблюдать?

– Я люблю наблюдать, в определенном смысле быть "мухой на стене". Но появление камеры уже вносит изменения в реальность. Вы можете это назвать и провокацией. Это вопрос нужного момента. Я ничего заранее не готовлю. Кстати, о провокации. Была одна очень бедная семья, обсуждавшая, сколько они могут получить за дерево, которое собираются срубить.

Мы видели это прекрасное дерево, знали, что его срубят, и мы пришли домой к этим людям, снимали их. Они говорили на мегрельском, который я не знала, но скоро поняла, что говорят они об этом дереве. То есть наше присутствие побудило их говорить об этом дереве, поскольку они понимали, о чем фильм. Они привлекли к дискуссии еще и соседей. Так что я спровоцировала этот спор, просто будучи там с камерой.

– Говоря об Иванишвили, невозможно не коснуться политических моментов: придя на смену Саакашвили, он сыграл свою роль в истории. Каково состояние грузинского общества сейчас?

– Если коротко – ужасно (смеется). Мне кажется, что царит полная апатия и фрустрация. Так это вижу я, мои друзья и моя семья. Сейчас в парламенте только одна политическая сила. Оппозиция отказалась брать мандаты, лидер оппозиции в тюрьме. Он протестовал против российского официального лица в грузинском парламенте. Ему предъявили обвинения, поскольку его протест зашел слишком далеко. Он провоцировал власть, и она поддалась на провокацию. И теперь царит полный хаос. Уже сам факт, что лидер оппозиции в тюрьме, выглядит ужасно, напоминает Беларусь или Россию, хотя у нас, к счастью, не диктатура.

Иванишвили же объявил, что уходит из политики, он пропал из публичного поля. Мы знаем, что он где-то в тени, о нем постоянно упоминают в фильме, но не показывают.

СМОТРИТЕ ТАКЖЕ:

Бидзина Иванишвили во второй раз заявил, что уходит из политики

– Вдохновляет ли вас быть режиссером-документалистом в стране, находящейся в постоянном переходном состоянии?

– Меня иногда спрашивают, почему я не эмигрирую. Я отвечаю, что люблю жить в Грузии, поскольку меня это злит (смеется). Мне хуже работалось бы в какой-нибудь европейской стране. Там, возможно, тоже было бы на что злиться, но это бы не задевало меня так глубоко, как здесь.

– Существует ли сейчас то, что называлось "грузинской школой кино"?

– Школы как целостного направления не существует. Наше кино очень разнообразно и опирается на индивидов, большинство из которых училось за рубежом. И современное кино ни в коем случае не является продолжением той знаменитой грузинской кинематографии времен СССР. Я связи не вижу.

– Почему так сложилось?

– Из-за большого перерыва в кинопроизводстве в 1990-х. Так что нет никакой связи между поколениями.

– О чем ваш следующий проект?

– Пока не могу говорить конкретно, поскольку он на ранней стадии. Скажу лишь, что это о прошлом.

– Какой вопрос вы себе задаете наиболее часто?

– После каждого фильма я думаю, что это уже мой последний, поскольку ты вторгаешься в жизни других людей, эмоционально становишься жестче. То есть всегда вопрос – продолжать ли мне.