Российский математик Александр Шень, который живет сейчас за границей, объявил себя "иностранным агентом". В учебном пособии по программированию, которое вышло в издательстве Московского центра непрерывного математического образования, стоит пометка о том, что автор работает во Франции и может рассматриваться правительством России как "иностранный агент". Его учебники есть практически во всех университетских библиотеках Санкт-Петербурга.
Настоящее Время поговорило с Александром Шенем о том, почему он решил внести себя в реестр "иностранных агентов".
– Вы знаете, мне на самом деле интересно, почему вы сами решили напечатать, попросили издательство, чтобы на вашем учебнике…
– Да, я попросил. Технически я сам изготавливаю для них файлы, но, конечно, я спросил у них, так сказать, не возражают ли они. Они как-то недовольно говорили: "Ну зачем? Может, не надо?" Но как-то потом они решили, что и ладно. Идея моя, которая была не очень правильно, по-видимому, понята теми, кто это увидел, состояла в том, чтобы как-то выразить солидарность с товарищами, которых объявляют "иностранными агентами", и вообще как-то намекнуть читателям, что иметь финансирование, независимое от российских властей, не так плохо, что это обычно способствует улучшению качества книг. Но это такая моя надежда.
– А как вы вообще относитесь к закону о физлицах – "иностранных агентах"?
– Понимаете, это один из законов большой последовательности, который, в общем, довольно дико выглядит с самого начала. Он особенно, конечно, странный, но и другие тоже, в общем, не сильно лучше.
– То есть вы хотели этим жестом показать, что в целом любой человек может быть признан "иностранным агентом", так ли я вас понимаю?
– Я, скорее, хотел бы выразить некую солидарность с теми, кто уже признан. Есть такая апокрифическая история, во-первых, она на самом деле, видимо, неправильная, а, во-вторых, нескромно на нее ссылаться, но тем не менее есть история о том, как якобы датский король нашил желтые звезды, когда это надо было сделать евреям. С одной стороны, конечно, я бы и так должен был бы нашить, но все-таки это некоторый символ поддержки или солидарности. Видимо, это не очень поняли читатели.
– Александр, а если вас действительно внесут в список "иностранных агентов", как отреагируете?
– Я, наверное, тогда изучу, что про это написано более подробно. То есть сейчас я это воспринимаю просто как некоторый вздор и сочувствую тем, кого это коснулось, но если внесут, то буду изучать.
– Сейчас понятно, что закон о физлицах – "иностранных агентах" касается и коснулся, пожалуй, в первую очередь правозащитников и журналистов. И там не такой большой на самом деле перечень. Но мы понимаем, что фигурантом этого списка может стать вообще любой человек. А как вам кажется, работников образования может это затронуть и в какую очередь?
– Нет, я думаю, что как и любое избирательное правосудие, это некоторое, так сказать, средство, которое может быть использовано более или менее против кого угодно. А уж против кого захотят использовать – это так не скажешь заранее. Наверное, почему бы и нет?! Повод всегда найти можно.
– За сотрудничество, например, с иностранцами в России могут привлечь по разным статьям: от внесения в список "иноагентов" – физических лиц до привлечения, например, по статье за шпионаж, госизмену.
– Все что угодно, но более или менее люди моего поколения и нескольких следующих в 90-е годы, не все, но очень многие по крайней мере, в том или ином качестве получали поддержку от фонда [Джорджа] Сороса, который на самом деле сделал исключительно много для российской науки, но и был встречен, как это обычно бывает, с неблагодарностью. Но в 90-х более или менее все студенты, по крайней мере в Московском университете, которые тогда занимались какой-то наукой или старались заниматься, были этими самыми сороскими стипендиатами. Почти все хорошие учителя, которых я знаю в Москве, тогда были сороскими учителями. То есть всегда можно найти какой-нибудь повод.
– Но ведь те, кто сейчас занимается наукой, практически не могут, как я понимаю, не контактировать с иностранцами, если они действительно занимаются серьезным делом. Но и это ведь тоже риски? Как вам кажется?
– Нет, вообще любая форма деятельности представляет собой риски. Конечно, если бы действительно была конкретно какая-то граница: вот это можно делать безопасно, а вот это делать нельзя, потому что это запрещено законом. Но такого же нет, привлекают выборочно, и поэтому рассчитывать риски таким образом невозможно.
– В целом говоря о российской науке, я понимаю, что вы сейчас находитесь за границей, но вы непосредственно с ней сталкиваетесь, во всяком случае, публикуетесь в России.
– Я работаю вместе со своими коллегами в Москве, стараюсь, со студентами я какие-то занятия проводил. И что же?
– И вопрос у меня следующий: без общения с иностранцами российская наука может обойтись?
– Нет, в принципе, можно себе представлять, что люди печатают статьи, и эти статьи читают, и лично они никогда не встречаются. Советская наука, в значительной степени математика, в таком формате жила довольно долго, и это не то, что совсем делает ее невозможной.
Конечно, если сейчас закроют интернет, и люди не будут иметь доступа к "Архиву" и другим журналам, и, наоборот, не смогут публиковать статьи в том же самом "Архиве", а должны будут получать в первом отделе, как это было в советское время справку. Там даже была замечательная формулировка, это называлось "акт экспертизы", и там была такая форма, в которой авторитетная комиссия, включающая в себя представителей первого отдела, патентного отдела и экспертов, подтверждала, что в статье не содержится чего-либо, что могло бы составить предмет изобретения или открытия.
Если это нужно будет снова получать, прежде чем получать доступ к интернету через специальный читальный зал под надзором, то, наверное, это уже будет совсем плохо. Такого, по-моему, даже в Китае нет. И до этого еще, думаю, дело не дошло. И некоторое время у российской науки есть еще в запасе.
