Против политолога из Екатеринбурга Федора Крашенинникова возбудили дело о клевете на ветерана – того самого Игната Артеменко, за клевету на которого вынесли приговор Алексею Навальному. "Весь этот балаган с участием 93-летнего деда – это квинтэссенция того, во что Путин превратил память о войне", – писал Крашенинников, делясь впечатлениями от того процесса, и эти слова, предположительно, стали причиной теперь уже его преследования.
Сам политолог сейчас находится в Литве, куда уехал после того, как получил административный арест за публикацию в интернете. В эфире Настоящего Времени Крашенинников поделился своим предположением: российские власти преследуют всех, у кого есть хоть какая-то аудитория, чтобы непубличные люди не решались ее критиковать.
— Я не совсем, честно говоря, поняла, что из написанного вами следователь мог посчитать клеветой? Слово "балаган"?
— Давайте так, пока мы знаем только про этот отрывок – это то, что показали моему адвокату, когда он сегодня ходил к дознавателю. Там есть какие-то еще материалы, мы просто не знаем пока, какие именно. Возможно, есть какие-то еще тексты.
Я вообще не понимаю, в чем смысл этого дела, не понимаю, зачем его они возбудили, потому что это статья невысокой тяжести. Так как они считают, что я совершил преступление в феврале, я подпадаю еще под действие старой редакции статьи, которая гораздо мягче, чем сейчас. Так как я не нахожусь в России, меня, я так понимаю, даже заочно судить нельзя по этой статье, как меня просветили знающие люди. Поэтому, откровенно говоря, все это какой-то бессмысленный перевод бумаги и человекочасов бездельников в погонах.
Моя личная версия, что это просто старая заготовка, что дело, конечно, было сшито еще в феврале. Я не верю, что 12 июля я заявил, что нахожусь не в России официально, а 13 июля какая-то следовательница по особо важным делам прямо с утра пришла на работу и села читать весь мой телеграм-канал, начиная с начала года. Это довольно смехотворно. Я думаю, что, конечно, еще в феврале у них были готовы все эти вещи, они все заскринили еще тогда и, очевидно, чего-то ждали. Или, может быть, искали меня, потому что, возможно, пограничная служба и ФСБ не поделились с полицией тем, что я покинул Россию, или они думали, что, может быть, я вот-вот вернусь и они меня под белы рученьки прямо в аэропорту возьмут и повезут судить по этой статье. Но у меня ощущение такое, что все это с февраля где-то лежало, а тут они поняли, что я не в России и не собираюсь [возвращаться], ну и решили, чего добру пропадать – запустили довольно бессмысленное производство.
Я это рассматриваю как весьма четкий сигнал не возвращаться в Россию. Потому что если ты не политический лидер масштаба Алексея Навального, то довольно странно ехать навстречу готовому сшитому уголовному делу. Это все, конечно, имеет больше какое-то неприятное моральное пока значение. Повторюсь: мне ничего не угрожает такого, чтобы я прямо чувствовал себя неуютно.
— Федор, насколько я понимаю, это не Артеменко сам подал заявление, а следовательница изучала ваш телеграм-канал и вдруг решила возбудить дело. Не допускаете возможности, что, может, Артеменко к этой следовательнице обратился, мол, "посмотри-ка его телеграм"?
— Есть факт: рапорт написала следовательница по особо важным делам. Это она изучала мой телеграм-канал, по своей, очевидно, инициативе, и там нашла.
Людям очень удобно мыслить какими-то готовыми штампами, что есть какие-то доносчики, что кто-то пишет доносы. Забудьте про это, это абсолютно такая же чушь, как и фраза про пять миллионов доносов, которую запустил Довлатов. Нашим следственным органам давно уже не нужны никакие доносы. Что касается цепочки моих дел, это уже третье дело в моей жизни за последние годы, два было административных. Все они про телеграм-канал. И доносчик был только в одном первом деле, полиция нашла какого-то абсолютно левого человека, который написал первый донос. Потом они прекрасно обходятся собственными средствами.
— Справляются самостоятельно.
— Все эти сказки про каких-то доносчиков абсолютно не нужны. Есть следователь по особо важным делам, которому в жизни больше нечем заняться, кроме как конспектировать мой телеграм-канал.
— А зачем это ей?
— Возможно, ей за это деньги платят. Что значит зачем? Она, очевидно, считает, что это ее святая обязанность, такая у нее работа. Она за это получает зарплату, премию, пенсия потом будет большая, в отпуск ездит. Вот она приходит на работу, следователь по особо важным делам, гордящаяся своим юридическим образованием, включает компьютер и совершает расследование особо важных преступлений.
— Читая ваш телеграм-канал. Федор, означает ли это, по вашему мнению, что теперь опасаться стоит не только политикам, журналистам, но и аналитикам, политологам – тем, кто публично как-то критикует власть?
— А зачем разделять? Опасаться нужно всем тем, кто имеет хоть какую-то аудиторию. Вполне очевидно, что репрессии идут против класса людей, которые имеют какое-то влияние, лидеров общественного мнения того или другого масштаба. И делается это не только для того, чтобы мы все заткнулись и перестали писать. Это делается для того, чтобы напугать обывателя, потому что мы же очень громко верещим. Вот против меня возбудили дело – и сегодня весь день про это пишут, интервью у меня берут. А где-то сидят обыватели, на все это смотрят и думают: "Вот так вот, напишешь один раз какую-то гадость про Владимира Владимировича, и потом тебя потащат в караул". А так как ты не какой-то известный человек, за тебя даже никто заступаться не будет.
В этом смысле моя теория очень простая: они специально образцово-показательно порют людей с большой социальной известностью, с какими-то связями в медиакругах, чтобы каждая порка была максимально громкой. Чтобы [обойтись] без того, как при товарище Сталине надо было миллион обывателей арестовать в каждом подъезде по одному и расстрелять, чтобы люди испугались. Сейчас этого не надо, сейчас достаточно взять, допустим, какого-нибудь особенно медийного человека, меня, господина Романа Доброхотова (которого я очень уважаю и который гораздо более значимая фигура, чем я, конечно) – взять его и начать его таскать по следствиям. Это очень громко.
— Поняла, метод устрашения.
— Потому что устрашать обывателя арестом никому не известного обывателя не очень хорошо получается. А так все наглядно получают урок, что не надо быть против власти.
