Голосование по поправкам к Конституции России не является референдумом и проходит по новой процедуре, ранее не применявшейся в избирательном законодательстве страны. Независимые наблюдатели говорят, что новая система (в которой в том числе расширены возможности для досрочного и заочного голосования, а также затруднен доступ на участки независимых наблюдателей) открывает еще больший простор для нарушений и фальсификаций, чем прошлая. Однако в Центризбиркоме уже намекают, что опыт, полученный при проведении голосования по поправкам, можно "масштабировать" и применять на выборах в будущем. Настоящее Время поговорило об уязвимости новой системы с членом совета движения наблюдателей "Голос" Станиславом Андрейчуком.
— Я нахожусь в Алтайском крае – это относительно спокойный регион. Но даже здесь видно, что значительно снижены условия по защите прав участников голосования, по защите прав граждан. Простой пример. Я только что получил бюллетень, надев маску, очки, кепку, и никто меня не попросил снять маску. Как установили личность – не очень понятно. Но тем не менее бюллетень выдали, и я проголосовал. И так, я думаю, происходит повсеместно.
Кроме того, мы видим, что есть голосование на заводах, на предприятиях, причем голосование незаконное. Буквально вчера была подана жалоба по поводу того, что несколько предприятий незаконно проголосовали у себя на производстве. Но в целом за Уралом ситуация более-менее спокойная. Если мы с вами посмотрим на другие регионы – то, что происходит в Питере сейчас, где сознательно сломали руку журналисту, не допускают людей, в том числе и членов комиссии, до списков избирателей, не дают вообще знакомиться с документами избирательных комиссий – это просто какая-то военная тайна.
В Москве сейчас началось то же самое, Подмосковье чудит. Есть огромное количество регионов, в которых совершенно очевидно, что все идет не так, как должно было быть. Нарушается принцип коллегиальности комиссии, нарушается принцип гласности. Это всегда такие признаки, по которым можно заранее определить, что готовится фальсификация, делаются такие закладки, мины на то, чтобы вечером после закрытия участка их вскрыть, если результаты не будут соответствовать ожиданиям.
Как только эта норма [о новом формате голосования] появилась в правилах проведения всероссийского голосования, сразу было понятно, что значительная часть этих нововведений с высокой долей вероятности перекочует в обычное избирательное законодательство. Это, конечно, с точки зрения наблюдения совершенно ужасная норма.
Фальсифицировать на этих выборах гораздо проще. Было бы желание, что называется. Дисциплина самих комиссий упала. Людей, которые наблюдают, гораздо меньше, потому что и пробиться было намного сложнее на это голосование, чем обычно на выборы, плюс сторонники бойкота [голосования по поправкам] решили бойкотировать в том числе наблюдение и работу в комиссиях. Но тем не менее мы видим, что вал сообщений о нарушениях очень большой. С учетом этих ограничений количество информации, которая приходит из регионов, просто зашкаливающее. Мы уже неделю ведем хронику дня голосования. Люди, честно говоря, уже измотаны, у координаторов срывы начались психологические. Но просто непонятно, что со всем этим делать в некоторых регионах.
На уровне законов и самих правил игры качество голосования намного хуже, чем мы привыкли видеть на выборах и референдумах в России. Причем хуже и в сами дни голосования, и на подготовительном этапе, потому что, скажем, никакого регулирования агитации нет – это, например, не позволило предоставлять бесплатное эфирное время как сторонникам голосования за поправки, так и сторонникам голосования против поправок. Не было создано условий для обсуждения этих самых поправок в принципе. Очень много вещей, сами правила игры менялись по ходу голосования. Менялись уже в то время, когда в отдаленных территориях голосование уже шло.
Чуть попозже, когда закончится голосование, через несколько дней, мы обобщим всю информацию и сделаем свой итоговый доклад. Но пока субъективные ощущения, что мы возвращаемся куда-то во времена Владимира Чурова – 2008-2011 года – и, может быть, даже хуже.
