Александр Лукашенко 10 октября встретился "для диалога" в СИЗО КГБ с людьми, арестованными за оппозиционную политическую деятельность во время предвыборной кампании.
Преподаватель и общественный деятель Анна Северинец рассказала Настоящему Времени, почему на встрече с Лукашенко в СИЗО КГБ не было ее брата, который тоже находится под арестом из-за его оппозиционной деятельности, и почему власти начали угрожать применить оружие против протестующих:
– После встречи с Лукашенко Сергей Тихановский из СИЗО позвонил своей супруге Светлане Тихановской и сказал, что протестующим "надо действовать жестче". Что значит "жестче"? Как это может выглядеть, как надо себя вести на улице? И что значит "жестче" с точки зрения властей?
– Мне тяжело говорить, что имел в виду Сергей Тихановский, который произнес эти слова, находясь под охраной, находясь в СИЗО КГБ, разговаривая по личному распоряжению бывшего президента. Я не знаю, что он вкладывал в эти слова. Я не знаю, что хотела власть. Я знаю только, что режим провоцирует общество на то, чтобы мы стали жестче, то есть радикализовались.
– А вы допускаете, что могут применить оружие в отношении людей на улице, если что?
– Безусловно. Я думаю, что эти бесконечные провокации именно для этого и создаются – для того, чтобы спровоцировать людей на какие-то действия, а люди не провоцируются, потому что пока общество разозленное, бесконечно возмущенное, у нас у всех очень напряжены нервы, и у нас отсыхает каждый день по килограмму гуманизма, но общество держится, потому что у нас есть общий настрой на мирный протест.
– Получается, что уровень насилия растет не для того, чтобы людей напугать, а для того, чтобы кого-то спровоцировать на ответные действия, потому что кто-то не сможет терпеть? И тогда что?
– Я в этом уверена. Тогда они расстреляют толпу. Они расстреляют толпу, потому что стрелять в людей непросто, и надо, чтобы в людей стреляли не только тысяча омоновцев, у которых, видимо, нет ничего святого, а надо, чтобы в людей стреляли срочники, солдаты.
– А в чем смысл? Зачем неподготовленных морально и психологически людей вовлекать в такое страшное развитие событий?
– Для того чтобы у них не было шага назад, для того чтобы армию повязать с режимом.
– Спустя два месяца после выборов мы с вами обсуждаем сценарий, хуже которого представить невозможно.
– Конечно, я это понимаю. Возможно, это какое-то мое эмоциональное состояние, я не политолог, я учительница.
– А чья это идея? Это лично, как вам кажется, идея главы режима?
– Он не глава режима. Это бывший президент, и тут не надо искать эвфемизмов. Я думаю, что, конечно, не только лично его, но думаю, что это очень в его характере.
– Почему на этой встрече, где были люди, которые сидят по политическим вопросам, не было вашего брата Павла Северинца и не было Николая Статкевича – другого политика. Почему их не позвали?
– Если был какой-то расчет на то, что удастся договориться с теми, кого позвали, то что касается Павла Северинца и Николая Статкевича – эти люди принципиально не пошли бы ни на какой диалог. Нечего тут даже пробовать, это все уже было в 2010 году. В 2010 году сценарий был больше лайтовый такой, но очень похожий в том смысле, что очень многих политиков попросили написать прошение на имя тогдашнего президента о помиловании с раскаянием и со всеми делами. Большинство написало, а Павел не написал, и Статкевич никогда таких бумаг не писал. Они и сейчас совершенно однозначно не пошли бы ни на какой диалог. Поэтому зачем их звать.
– А в том, что Александр Лукашенко сидел с ними за одним столом, – это какая-то новинка? Это надо воспринимать так, что такого никогда не было?
– То, что вообще сейчас происходит в Беларуси, такого никогда не было. И то, что мы сами удивляемся тому, что происходит, то, что мы сами иногда не верим, на что мы оказались способны и на что оказались способны люди вокруг. Я думаю, как уж удивляется та сторона. Мы в это, по крайней мере, верили. Поэтому, конечно, я не могу припомнить аналогов этого, но это ничего не решает.
– Александр Лукашенко как бы показывает диалог, призывает к нему.
– В тюрьмах не ведут диалогов. Это не диалог.
– Мизансцена и ситуация, в которой люди разговаривали, конечно, подразумевает, что они несвободны. Я все это понимаю, но говорилось о конституционной реформе, а потом на следующий день – сразу такие жесткие действия силовиков. Какая логика: сегодня мы покажем себя мягкими, а завтра жесткими? Как это работает?
– Очень логично. Мы не знаем, что там говорилось на самом деле, но он сказал в нарезке на БТ: "С улицей никакого диалога не будет. Конституция на улицах не пишется". И вообще этот режим не умеет вести диалогов. Ведь уже приезжала Кочанова к протестующим, уже пытался приехать президент на завод – он же ездил на заводы, когда заводы собирались бастовать. Они ведь не едут с диалогом, они ни о чем не спрашивают. Они приезжают, излагают свою позицию, ставят какие-то условия, и это в их представлении называется диалогом. Это не диалог. И в таком режиме никакой диалог невозможен. А на сегодняшний день протесты делает не Тихановский, не Бабарико, не штаб. На сегодняшний день единственный полноправный политический субъект, с которым стоит разговаривать, – это белорусский народ и его легитимный представитель Светлана Тихановская.
– Если все равно будет конституционная реформа, то какая разница Лукашенко – будет ли оно без людей на улице или с людьми на улице, если все равно [будут] изменения и он не остается?
– Почему [будут] изменения и он не остается? Он же не собирается принимать таких изменений, по которым он уходит в отставку.
