В Беларуси 14 июля прошли массовые обыски и аресты правозащитников. О том, что к ним рано или поздно придут, в интервью Настоящему Времени говорили многие, но наверняка никто из них не думал, что это все произойдет в один день и будет носить такой массовый характер. Вечером было известно о 20 задержанных, обыски коснулись более чем 50 общественных организаций. На прошлой неделе массовые обыски прошли в редакциях независимых СМИ и у региональных журналистов. Но и сегодня к некоторым репортерам также пришли силовики, как и в офис Белорусской ассоциации журналистов. Только накануне Александр Лукашенко говорил Владимиру Путину о "мерзопакостных НКО", которые "насаждают террор".
Екатерина Шматина, аналитик Белорусского института стратегических исследований BISS, не думает, что обыски и задержания представителей гражданского общества связаны со встречей Путина и Лукашенко. Репрессии в стране идут уже год. Тем не менее, считает Екатерина, ни протестно настроенная часть населения, ни запрос на перемены никуда не исчезли.
– Думаете, так совпало, что накануне Лукашенко и Путин говорят об НКО, а сегодня такая массовая кампания против правозащитников?
– Во-первых, кампании против правозащитников, активистов и экспертов отнюдь не новые и начались еще во время президентской кампании 2020 года, и уже тогда некоторые люди вынуждены были уехать. Во-вторых, на ежедневной основе с момента прекращения массовых протестов в Беларуси началась зачистка гражданского общества. И так или иначе, некоторые из этих эпизодов репрессий просто не попадали в фокус внимания международных медиа, но тем не менее репрессии происходили.
И если мы говорим о встрече Лукашенко и Путина, то для меня это не выглядит чем-то новым – обещания белорусских властей задерживать, закрывать белорусские гражданские инициативы. Для меня эта беседа в Санкт-Петербурге скорее выглядит как разговор не двух равных партнеров, а скорее как отчет Лукашенко Путину о ситуации в Беларуси, так сказать, о проделанной работе, о состоянии экономики в стране. И выглядит скорее как не совсем равная беседа.
– То есть пришел, грубо говоря, на поклон?
– Я бы сказала да, потому что сейчас очевидна международная изоляция официального Минска. Единственным вариантом, который для режима Лукашенко, для его выживания остается, – это только Россия. Россия этим пользуется в плане продвижения союзной интеграции.
И вот еще один любопытный тренд последних месяцев – это то, как Кремль оборачивает риторику Союзного государства, якобы нарушение интересов Cоюзного государства Западом, когда вводятся, например, санкции либо звучат какие-то призывы к медиации, урегулированию споров со стороны стран Запада в отношении Беларуси.
Поэтому если мы говорим о встречах Путина и Лукашенко за последние месяцы, то я бы обращала внимание на эту частоту встреч и на то, что едва ли у Путина есть так много времени, чтобы заниматься дружественными встречами, уделять на это пять часов переговоров, например, как это было в Санкт-Петербурге. То есть скорее это показывает серьезность Кремля в отношении Беларуси, в том, чтобы занимать проактивную позицию в, так сказать, урегулировании белорусского вопроса, в том, чтобы поощрять подавление и репрессии внутри страны, как можно скорее подавить белорусские протестные настроения, ну и воспользоваться слабостью официального Минска и принуждать в том числе к интеграции и сдаче каких-то аспектов белорусского суверенитета.
– Екатерина, я сегодня видел мнение на фоне этих массовых задержаний, обысков о том, что Путин мог Лукашенко подтолкнуть к таким действиям, имеется в виду к массовым обыскам именно сегодня. Вы поддерживаете такое мнение?
– Нет, потому что если мы посмотрим на цифры репрессированных людей, которые подпадали под обыски и так далее, и задержания в предыдущие месяцы, то едва ли эти цифры раньше были меньше, чем сейчас. И я вот еще вспоминаю, что несколько недель назад была встреча Лукашенко и Патрушева, где точно так же говорилось о необходимости давления на белорусское гражданское общество. Поэтому едва ли это связано именно с этой встречей.
– А сейчас кто остался в стране из правозащитников? Кто не под следствием, не арестован, кто действительно может заниматься непосредственно своей правозащитной работой?
– Вы знаете, об этом тяжело говорить: не только о правозащитниках, но и, например, об экспертах, о политологах, потому что многие уехали из страны, многие не предают свой отъезд огласке по соображениям безопасности. Я думаю, что мы сможем не сегодня и не завтра оценить этот масштаб, но если мы говорим о политологах, моих коллегах, то мне кажется, уже вообще никого не осталось, то есть считаные люди, и то хорошо, если они все еще остаются в стране, а не уехали.
– А вы по этой же причине покинули Минск?
– Я уехала из Минска в начале протестов в прошлом году, потому что были, скажем так, непрямые сигналы о том, что за мной могут прийти. И в том числе был еще очень громкий кейс Стаса Горелика, это политолог и докторант Университета Джорджа Вашингтона, который приехал во время августовских событий в Беларусь, и против него завели уголовное дело, хотя это всего лишь академический исследователь, не политик, не оппозиционер, но он исследовал протесты как академик.
– У вас же наверняка остались знакомые, друзья, родственники, возможно, в Беларуси? Не опасаетесь ли вы за них?
– О себе я бы, наверное, как-то аккуратно пыталась бы говорить или о каких-то своих близких кругах общения. Но я знаю, что действительно есть эпизоды давления на активистов, на их семьи, но опять же эти люди предпринимают какие-то меры безопасности, насколько они могут себя обезопасить в этой ситуации. Но нет никаких гарантий, что кто-то сейчас в Беларуси находится в безопасности.
– Понимаю. Что сейчас делать тем белорусам, кто сталкивается с несправедливостью? Получается, после такой тотальной зачистки всего правозащитного сообщества им вообще не к кому обратиться?
– Действительно, эти возможности сокращаются, в том числе юристов, которые оказывают помощь по политически мотивированным делам, тоже массово сейчас лишают адвокатских лицензий. Но я не думаю, что сейчас закрыты абсолютно все возможности – остаются возможности консультирования онлайн как минимум. Плюс есть, насколько мне известно, работа тех же фондов солидарности, и у них все еще остаются какие-то сетки, например, местных активистов, которые сейчас не очень активны, опять же по соображениям безопасности.
Но я хочу этим подчеркнуть, что белорусский и протест, и протестно настроенная часть населения никуда не исчезает в Беларуси. И запрос на перемены тоже не уходит. Просто белорусский протест уходит в андеграунд, в такое, что ли, партизанское дремлющее невидимое состояние. Но тем не менее какие-то сетки солидарности остаются. О них тяжело говорить, потому что это касается вопросов личной безопасности сейчас.
