Вербовщики в России стали искать добровольцев для отправки на войну среди подсудимых и подследственных, которые находятся в СИЗО. Об этом сообщило издание "Верстка". Вместе с правозащитниками организации "Русь сидящая" журналистам удалось установить, что вербовщики побывали как минимум в 17 колониях в 10 российских регионах, а отправиться на войну согласились сотни заключенных.
В конце июля правозащитники стали получать первые звонки и письма – и от самих зеков, и от их родственников. Люди рассказывали, что за участие в войне заключенным предлагают зарплату в почти 3,5 тысячи долларов, амнистию через полгода службы, а также больничные и гробовые. По последним данным, "вагнеровцы" уже успели побывать как минимум в 21-й колонии и отправить на войну сотни заключенных.
Корреспондент Настоящего Времени поговорил с родственницей заключенного Максима (его имя изменено), которого отправили воевать в Украину. Ему 22 года. В феврале его осудили на два года исправительной колонии строгого режима за кражу, в апреле его отправили отбывать наказание в ИК-7 в Санкт-Петербурге. Родственница пыталась добиться от чиновников ответа, где именно сейчас находится Максим.
— Когда вы в последний раз общались, о чем шла речь и что нового вам успел рассказать Максим?
— Первый раз я с ним общалась в понедельник [15 августа]. Я у него спросила, почему же он уехал – он же мне весной говорил, что он обязательно откажется, если ему вдруг предложат. И он ответил, что там ему было скучно, предложили – вот он и поехал. И я так поняла, что ему там все нравится. Это было в понедельник. Я с ним очень жестко поговорила, назвала его оккупантом, сказала, как ему могло быть так скучно, что он взял в руки оружие и пошел в другую страну убивать ее граждан. И он, наверное, за эти два дня все обдумал.
Вчера я с ним разговаривала, и он уже сказал, что жалеет, что поехал и что если бы у него была возможность, то он бы вернулся. Но он уверен, что такой возможности нет. Сказал еще, что из 46 человек, которых в первую ходку угнали с "Яблоневки" [тюрьма "Яблоневка", ИК-7 в Санкт-Петербурге] (во вторую угнали 71 человека), осталось десять человек в живых.
— А где это территориально происходит? Мы можем об этом поговорить?
— Не знаю, но он сказал, что они идут на Бахмут.
— Они идут на Бахмут?
— Да. Он мне вчера позвонил уже с другого номера, но тоже 949 [+7(949) и +7(959) – номера абонентов, действующие на оккупированных территориях Донецкой и Луганской областей], и сказал, что эти трубки у них нелегально: то есть нельзя, чтобы их руководство знало, что у них есть телефон с собой. И сказал, что он, возможно, выходит на связь в последний раз, потому что завтра они идут на Бахмут (то есть уже сегодня), и предположил, что на связь больше не выйдет.
— В связи с чем? Он боится, что погибнет и что это ваше последнее общение?
— Потому что я ему сказала: "Ты понимаешь, что тебя убьют?" Он говорит: "Да, понимаю". Он понял, что из 46 осталось 10 человек и вряд ли есть шансы на то, что он выживет. Я ему посоветовала прострелить себе ногу или сдаться в плен – я сказала, что у тебя только два варианта уйти живым оттуда. Он сказал, что это нереально. Я надеюсь, что он рассмотрит хотя бы первый вариант, что-нибудь там с собой сделает, чтобы его забрали в госпиталь.
— Заключенные, как уже известно, на этой войне – среди тех, кого используют на передовой, то есть непосредственно в авангарде наступления. Пример вашего Максима это подтверждает?
— Да. У меня не было подтверждения, потому он до этого общался с матерью, а в понедельник и среду он мне подтвердил, что он в Украине, что он там. По голосу я его узнала, то есть это был он, это точно. У меня теперь есть подтверждение, что он действительно там.
Я писала официальные запросы во все структуры, ответ пришел только с одной структуры – это ФСИН. [Копия ответа ФСИН есть в распоряжении Настоящего Времени]. Они мне написали, что ответят только матери, что там мать указана как контактное лицо, что ответят только ей, в какую ИК его перевели. Она еще не получала таких ответов. Вывезли их в начале июля: в любом случае ей должен был уже такой ответ прийти – в какую колонию его направили. А ей до сих пор ничего не приходило. У меня руки связаны, я как родственница ничего не могу сделать.
— А вы могли бы уточнить, что именно мешает ему вернуться? Известно, что в ситуации с обычными солдатами, которые хотят вернуться обратно в Россию, юридических проблем нет, несмотря на то, что распространяется иная информация, потому что официально не ведется боевых действий. Какая ситуация у Максима, почему он не может вернуться?
— Он мне сказал, что они там якобы подписали какие-то бумаги, контракты, что там были какие-то президентские печати. Я так понимаю, что их обманули: ну так-то у нас нет ЧВК, это незаконно. А им подсунули какие-то бумаги за подписью президента, и они, наверное, подумали, что это все законно, легально. И их, наверное, обманули, что это все официально и что назад пути нет.
Я думаю, что там поработали над ними хорошенечко, что у них теперь такая боязнь, что они не могут вернуться. Я ему вчера предложила анонимно поговорить с журналистом из "Важных историй", он мне ответил категорически "нет", потому, сказал, им нельзя, они подписывали все эти бумаги.
— Известно ли вам, как проходила вербовка? Кто приезжал в колонию, чтобы предложить вариант отправиться на войну?
— Он об этом мне не рассказывал, об этом я только в интернете читала. У нас слишком мало времени, когда он звонит, буквально по три минуты, и я не успела спросить, как это все происходило. С его колонии женщины, у которых мужья там остались, рассказывали, что приезжали люди, всех собирали, агитировали. Как точно это было, я не знаю.
— Вам удается поддерживать связь с кем-то еще, кто был или по-прежнему связан вашим племянником? Какие-то еще родственники, может быть?
— Я сама пыталась все делать. Сначала нашла женщин, у которых родственники так же уехали. По такой же схеме было: 10 июля их родные им позвонили и сказали, что они в Ростовской области, попросили скинуть свои паспортные данные на какой-то номер ватсапа. Они скинули, и все: их мужья и родственники больше им не звонили.
Я по Максиму начала писать везде с 13-го числа, и вечером 13-го числа ему дали связь: он позвонил матери и попросил не устраивать балаган. Ну, не знаю, может, он там под дулом автомата, ему там передали с колонии и со всех вот этих вот [мест], я же везде писала. Может, заставили, чтобы он позвонил и успокоил мать, чтобы она ничего никуда не писала.
Потом ему дали связь и 23-го еще. Он отправил сообщение, что "у меня все хорошо": все орфографические ошибки его. Мне привет в том числе передал. А потом матери позвонили – где-то конец июля, что ли – позвонила женщина и представилась бухгалтерией и сказала, что ей [матери] нужно будет подъехать на "Черную речку" [станция метро в Санкт-Петербурге] и получить зарплату Максима после 5 августа. Я у нее спросила: "Ты будешь брать эти деньги?". Она сказала: "Да". Потом что я говорила: либо мы идем "по белому пути" – пишем все официально и стараемся его вернуть, либо она его продает и берет эти деньги. Она сказала, что берет деньги, и попросила меня больше никуда не писать. И в итоге она получила 100 тысяч, как она мне говорит. А вчера Максим мне сказал, что 200 тысяч обещали ему зарплату.
— Вы употребили слово "продает", вы считаете, что происходит именно этот процесс?
— По сути, если разобраться, то да, потому что у матери же был вариант писать официальный запрос, добиваться, чтобы ее сына вернули обратно, и не брать деньги. А если она берет деньги, значит, она с ними заодно, она, значит, соглашается на эти правила, что за деньги он может туда ехать воевать. Ей нужны деньги, да, у нее двое маленьких детей.
— То, что сумма итоговая оказалась в два раза меньше, чем предполагалось, это вообще кто-то каким-то образом объяснил, мотивировал?
— Не знаю. Мне она сказала, что получила 100 тысяч, а Максим мне вчера сказал, что им 200 [тысяч] обещали. Я думаю, что этот вопрос не так важен, 100 или 200 тысяч – однозначно мне кажется, что его убьют, и это [деньги] будет не столь важно.
— А почему вы так уверены, что его убьют?
— Я читаю новости в телеграм-каналах – я не смотрю наш телевизор – и я вижу всю картину, сколько там погибших: там уже больше 44 тысяч. Я как-то больше этим данным верю. Ну и он сам мне сказал: из 46 десять остались за полтора месяца. Покрошили…
— Максим там находится с 10 июля, как вы и говорили раньше?
— Я думаю, что да, потому что их вывезли 5-го или 6-го. Он мне вчера сказал, что "нас вывезли военным бортом": то есть с Питера военный борт шел, никакие не этапы на Краснодар, как мне сказали в дежурке. Я же заявление еще и в полицию писала, и там дежурный сказал, что "да, я связался с ИК-7, и мне подтвердили, что были этапы на Краснодар". Но не бывало еще такого, чтобы зеков вывозили военным бортом.
— Вы сами сейчас в каком состоянии находитесь?
— Ужасно печально это все, у меня была возможность его спасти, выдернуть. Ну пусть это будет на ее [матери] совести, ей с этим жить, ну и мне, конечно, тоже. Но я не могла действовать, потому что она берет деньги, а я буду писать официальные запросы?
Ольга Романова: "Люди ищут выход из матрицы, даже если этот выход – война и смерть"
Директор фонда "Русь сидящая" Ольга Романова знакома с ситуацией Максима и его родственников. В эфире Настоящего Времени она рассказала, что ночью Максим написал, что мечтает, чтобы в его подразделение попала бомба и ему оторвало бы руку или ногу, и тогда он смог бы вернуться домой.
Ольга Романова также рассказала, что вслед за колониями вербовщики добрались до СИЗО. По ее словам, речь идет пока о Москве и Московской области – об изоляторах в городах Серпухов и Коломна.
"В ужасе сотрудники ФСИН, потому что вербуются люди, которые сидят по подозрению в совершении тяжких преступлений. И несмотря на предъявленные им статьи, на решение суда арестовать их, этих людей изымают из следственных изоляторов и отправляют неизвестно куда для тюремщиков, но они продолжают за это отвечать. Теперь для них это большая проблема", – рассказала Ольга. Она говорит, что для многих война – это попытка вырваться из матриц: "Люди ищут выхода, даже если этот выход – война и смерть".
