На войне с Украиной погибли не менее 300 офицеров российской армии, среди них – два генерал-майора и заместитель командующего Черноморским флотом. Убиты также не менее 500 солдат наиболее боеспособных соединений армии России – десантников, морских пехотинцев и спецназовцев, говорится в исследовании "Медиазоны" "Кто гибнет на войне с Украиной". Журналисты издания вместе с волонтерами изучили более 1700 сообщений о гибели российских военных – это посты в социальных сетях, в локальной прессе и на сайтах госорганов.
Редактор "Медиазоны" Дмитрий Трещанин в эфире Настоящего Времени рассказал о работе над исследованием и о данных, которые удалось найти "Медиазоне".
— Чем можно объяснить такие высокие потери среди офицерского состава?
— Объяснить их очень просто. Дело в том, что в такой неразберихе очень часто офицеры вынуждены командовать непосредственно своими подчиненными на поле боя, а не сидеть в тылу.
Во-вторых, [есть] такая гипотеза, что идет определенная охота за офицерами, за командными штабными машинами с помощью дронов и так далее.
В-третьих, мы же делали не количественное исследование, а качественное: пытались выяснить не сколько людей погибло, а кто были эти люди. Из-за этого, наверное, высока доля офицеров, потому что мы нашли далеко не всех, это далеко не полный список потерь России за эти два месяца войны. Офицеров найти проще, потому что их тела, скорее всего, в приоритетном порядке эвакуируют с поля боя, об их гибели чаще сообщают в официальных источниках. Это не 18-летние пацаны, это уже серьезные мужчины 35-45, иногда 50 лет. У них есть семьи, есть кому написать об их гибели. Может быть, вдова или взрослые дети могут что-то написать. Соответственно, и скрыть такую гибель гораздо сложнее.
Надо еще уточнить, что это не полные данные. Мы нашли 1744 сообщения о гибели, но мы не нашли всех званий. У нас очень много клеточек в нашей табличке, где проставлены звания, остались пустыми, потому что такой информации в паблике нет. Есть сообщение о том, что человек погиб, но не всегда удается выяснить, кто он. У нас званий выяснено где-то для двух третей.
— Все пытаются найти ответ на вопрос – сколько погибло российских солдат. Исходя из вашего исследования, вы можете оценивать кратность этих потерь? Можно ли сказать, что в среднем на каждое сообщение о смерти есть пять-шесть смертей, о которых таких сообщений нет?
— Я не хотел бы заниматься гаданием. Во-вторых, мы не занимаемся экстраполяцией. Этим, возможно, когда будут данные, смогут заняться демографы. Например, гибель такого большого количества 18-летних и 20-летних невозможно будет скрыть на демографических данных.
— Вы поняли, кого отправляли на эту войну, сколько этим военным лет в среднем?
— Там нет среднего – есть пики на возрастах. Чем старше человек, тем вероятнее, что он офицер. Но есть и такие возрастные контрактники, когда человек в 30 с чем-то лет решил связать свою жизнь с армией и пойти сержантом или прапорщиком. А вообще, есть четкий пик на 20-23 года: это те, кто остался в армии, как говорили в советское время, на сверхсрочную службу. По-новому – это контракт.
Самый левый столбик – это, скорее всего, призывники, как минимум наполовину. Естественно, Минобороны это отрицает. Когда я занимался перепроверкой этих данных, я выходил на все первоисточники. И в части первоисточников, например, прямо подчеркивалось: "Молодой человек пошел в армию и в первые три месяца службы успел заключить контракт. Именно поэтому он отправился в зону специальной военной операции и там погиб". То есть он точно не был призывником – это прям суперподчеркивается в каждом таком сообщении. Другие сообщения, исходя из которых эти погибшие попали к нам в табличку, просто удалены, потому что очень часто сообщение о срочнике появляется, потом до тех, кто опубликовал эту информацию, доходит, что они сделали что-то не то, и сообщение удаляется. Естественно, оно остается в кэше.
— Вы говорите о том, что когда вы фиксировали даты смертей, там больше всего смертей, по вашим исследованиям, приходится на 24 февраля и 12 марта. Вы как-то пытались понять, какие тогда происходили наступательные действия?
— Это те данные, в которых лично я уверен меньше всего, потому что, во-первых, эти данные тоже неполные. Мы не про всех солдат можем сказать, когда они погибли, когда они были убиты. Более того, не факт, что дата гибели действительно такова, как она была опубликована.
Во-вторых, это же все равно неполные данные. Это всего лишь говорит о том, что военная бюрократия в эти дни признала больше потерь. Понятно, что 24 числа было наступление – это начало войны. А все остальное – это просто вопрос фиксации потерь. Может быть, если говорить про 12 марта, то как раз завершался вывод частей с севера Украины – из-под Киева, Сум и Чернигова. Может быть, просто зафиксировали те потери, которые не фиксировали все это время. Но это гипотеза.
— В том числе потому, что могли вывозить тела?
— Даже не тела, а, например, просто признавались погибшими те, кого невозможно даже опознать. Такое тоже в теории есть.
— На одном из графиков видно, что потерь не очень много за последние дни, которые вы исследовали. По вашим данным, сколько проходит времени от непосредственно гибели человека до похорон? Сколько его везут из Украины в Россию?
— Сколько угодно. У нас есть отдельный график об этом. Чаще всего получается 14 дней. Но насколько я понимаю, очень часто родным сообщают о смерти близкого очень поздно. Это может затянуться на месяц и больше. То, что сейчас в последние дни низкие потери, не означает, что они действительно низкие. Это значит, что родные узнают об этом через две-три недели.
Плюс надо понимать, что тут тоже такой график о том, что кто-то узнал, а ведь многие и не узнали. И, возможно, когда мы будем делать апдейт этой инфографики через месяц, она будет выглядеть совершенно по-другому. У нас там будут уже данные, что люди узнают о гибели родных через два месяца. А через три месяца – это вполне себе такая история.
— А есть ли еще какие-то сообщения в соцсетях, связанные с войной, но не о гибели, а, например, о пропаже без вести?
— Мы все-таки старались себе задачу немного уменьшить, потому что она была очень большая. Это же не просто собрать фамилии – это еще их проверить, узнать все дополнительные данные, которые мы собирали. Это большой поток даже для команды волонтеров. Вообще, все начиналось с команды волонтеров, мы скорее как журналисты к ней присоединились. Поэтому еще дополнительно искать пропавших без вести – это выходило за пределы нашей задачи. Но я точно могу сказать, что большая история была, когда погиб крейсер "Москва". И действительно, первые заявили о пропаже своих детей – призывников, матросов этого корабля – родители и начали искать их в соцсетях.
Но я должен добавить, что на самом деле соцсети – это не главный наш инструмент. В соцсетях просто дублировались сообщения каких-то районных газет, областных и городских газет, выступления губернаторов, мэров городов – они были первоисточником. У нас большая часть информации – это официальная информация, которая потом так или иначе была опубликована в социальных сетях. А сами родные о смерти своих близких пишут несколько реже, и это не главный источник для нас. Я бы здесь, во-первых, не преувеличивал количество людей, которые присутствуют в соцсетях и делают какие-то посты на регулярной основе. Они используют тот же самый "ВКонтакте" больше для общения, чем для выкладывания каких-то новостей из своей жизни.
А, во-вторых, люди, мне кажется, не очень готовы делиться своим горем публично. И здесь не в последнюю очередь играет роль то, что большое количество людей приходят и начинают войну в комментариях. Очень часто, когда ты видишь какой-то пост, который не под модерацией, если это не какой-то официальный паблик государственного органа или издания, то там будут отключены комментарии. То есть человек размещает пост о гибели своего родственника для того, чтобы получить сочувствие, чтобы ему написали сочувственные комментарии. А тут приходят тролли и начинают писать: "Земля стекловатой". Я не буду сейчас об этом говорить, но это тоже объясняет, почему люди не очень готовы делиться своим горем. Или, поделившись своим горем, очень быстро удаляют посты.
