Накануне в рамках кинофестиваля Артдокфест в Риге показали документальный фильм "Процесс" – о преследовании осужденного в России по обвинениям в терроризме украинского режиссера Олега Сенцова. Фильм снял его друг, документалист Аскольд Куров. О выборе, конфликте художника и власти и о том, чем занимается Олег в колонии – автор фильма рассказал Настоящему Времени.

— Когда ты начал съемки фильма, когда это случилось, почему на эту тему?

— Я снимаю кино на те темы, которые лично меня очень волнуют. Олег – мой знакомый, мы с ним познакомились за три года до его ареста, мы общались только о кино, и поэтому, когда случились эти события на Майдане, Олег поехал туда, и когда его арестовали после крымских событий, конечно, это было таким шоком. И потом привезли в Москву, и на первые судебные заседания я ходил просто для того, чтобы поддержать, потом понял, что в этой ситуации я ничем совершенно не могу ему помочь, единственное, что можно сделать – это рассказать про то, что произошло.

— Логика твоя – солидарность к режиссеру?

— Да, солидарность, конечно. Я себя совершенно с ним ассоциировал, потому что до какого-то момента я тоже считал, что просто каждый должен заниматься своим делом: политики – своим, активисты – своим, режиссеры – своим. А ситуация с Олегом показала, что это не так, что иногда эти границы, они подходят настолько близко к тебе, что ты не можешь не сделать выбор, как ты должен перешагнуть или туда, или туда. И Олег этот выбор сделал. И я его хорошо понимаю, конечно, мне очень легко себя с ним ассоциировать, я думаю, что, наверное, поступил бы так же, и, наверное, вполне мог бы оказаться в его положении.

— Ты видел теоретически даже себя там, за решеткой, внутри этой клетки?

— Когда в такой ситуации оказывается твой друг, человек, которого ты лично знаешь, конечно, ты можешь себя представить на его месте.

— Снимая этот фильм, ты понимал, что в России после премьеры прошло 7 месяцев, и не было ни одного показа вообще?

— Не было ни одного показа и не было ни одного упоминания ни в каких федеральных СМИ. Как мне сказал знакомый, который там работает, что было просто такое негласное распоряжение никак не упоминать, хотя премьера была в Берлине на фестивале Берлинале, и участие в этом фестивале для российского кино – событие, обычно об этом говорят. А тут просто решили замолчать, и пока ни один фестиваль не решился этот фильм включить в программу, хотя для него не требуется никакого прокатного удостоверения, потому что по факту это иностранный фильм, он снят в производстве Эстония-Польша-Чехия.

— Снимая этот фильм, работая над ним, ты понимал, что та политическая ситуация, которая сейчас в России, накал этого политического противостояния не позволит этой работе, скорее всего, дойти до российского зрителя никогда?

— Ну как никогда? Есть интернет, YouTube. Я думаю, что спустя какое-то время мы сможем все-таки этот фильм выложить в интернет для того, чтобы все, кто интересуется этим делом, у кого есть вопросы, могли бы этот фильм посмотреть. Так мы сделали с фильмом "Дети 404", мы с самого начала знали, что этот фильм в день мировой премьеры выложим в российский YouTube.

— Вообще этот накал все усиливающийся и усиливающийся в последнее время, на твой взгляд, он позволяет работать документалисту, который по сути своей профессии должен неудобные темы вскрывать и затрагивать? Это выдавливание художника – это перекрытие воздуха или попытка заставить людей не снимать на неудобные темы? Остается пространство для творчества?

— Технически, конечно, невозможно ограничить и запретить, потому что сейчас технологии таковы, что тебе не нужны миллионные бюджеты для того, чтобы снять кино. Ты можешь купить недорогую камеру с достаточным качеством, сам снять и смонтировать этот фильм или вместе с единомышленниками. Но тут опять вопрос той опасности, которая все нарастает, и опять вопрос твоего выбора – боишься ты или нет. Потому что мы сейчас видим на примере дела Кирилла Серебренникова, что часто люди, которые достаточно далеко от политики находятся, все равно попадают под раздачу именно по этим причинам, в России действительно становится жить все опаснее.

— А выход? Уезжать или оставаться и пытаться что-то делать в стране?

— Ну каждый сам отвечает на этот вопрос, у каждого свой выход. Я пока не собираюсь никуда уезжать, я остался, мне интересно и важно снимать в России и на эти темы, которые меня больше всего волнуют сейчас там.

— Расскажи про судьбу картины вне российского проката.

— Вне российского проката фильм достаточно успешен на фестивалях, у нас состоялись премьеры в Германии, в Англии, в Польше, в Италии и так далее. У нас был прокат фильма в Украине достаточно широкий, и недавно на день рождения Олега также во многих городах фильм был показан на разных площадках. Но впереди еще много фестивалей. Так что у фильма достаточно успешная судьба.

— Ты поддерживаешь отношения с теми людьми, проживавшими этот процесс вместе — с семьей Олега, с близкими? Вы общаетесь?

— Мы периодически общаемся, обмениваемся новостями, я общаюсь с двоюродной сестрой Олега Натальей и с его адвокатом Дмитрием Динзе. С Олегом, к сожалению, у меня связь только через них, иногда обмениваемся информацией, он знает обо всех событиях, которые происходят вокруг него и вокруг фильма, он знал о премьере за пару дней до этого.

— Как они переживали все это дело? Они мыслят себе возвращение Олега раньше, чем пройдут эти 20 лет официального срока, они думают об этом, они ждут его сейчас?

— Надо сказать, что я был очень приятно удивлен, когда встретил близких Олега, они очень сильные люди. Его мама – она простая женщина, но честная и сильная, и становится понятно, глядя на нее, в кого Олег такой, имеет такой характер. Конечно, всем им хочется верить, что все это закончится достаточно быстро, и как сам Олег сказал однажды на судебном заседании, что этот режим те 20 лет, которые ему назначили, просто не продержится. Я тоже верю, что все это закончится гораздо раньше.

— Но ты связываешь это, как и Олег, со сменой режима? Это надежда на то, что поменяется политическая ситуация в России, или все-таки даже при нынешней власти возможно? Я не знаю, кто должен принять это решение, я не понимаю, кто принимал решение о том, чтобы так жестоко расправляться с человеком. Если не сменится власть, если ничего не поменяется, никаких политических перемен, он выйдет?

— Я полнее допускаю такой вариант. Я думаю, что если власти станет невыгодно его держать или выгодно его выпустить при каких-то обстоятельствах, как это случилось с Ходорковским или Pussy Riot перед сочинской Олимпиадой, то, конечно, они его могут выпустить, обменять на кого-то и так далее.

— Сегодня Олег – он больше режиссер или он больше политический деятель?

— Он совершенно не политический деятель, не активист, больше режиссер. Я знаю, что там, в тюрьме, вернее, в колонии, где он сейчас находится в Якутске, он уже закончил пять сценариев для новых фильмов, написал две повести, продолжает работать именно как режиссер.