Антифашист Виктор Филинков, осужденный по резонансному делу "Сети", после семи лет заключения вышел из колонии и сразу же был депортирован в Казахстан, поскольку является гражданином этой страны. Несмотря на пытки, он не признал вину и не пошел на сделку со следствием. И сам Филинков, и правозащитники считают дело "Сети" полностью сфабрикованным ФСБ. Корреспондент Север.Реалии поговорил с Виктором Филинковым и его женой, правозащитницей Евгенией Кулаковой, которые находятся сейчас в Казахстане.
На момент ареста в январе 2018 года успешному программисту Виктору Филинкову было 23 года. Задержали его в петербургском аэропорту "Пулково", когда он пытался улететь в Киев. В ФСБ заявили, что он один из участников террористической организации "Сеть", которая создана "для свержения конституационного строя". Филинкова увезли в лес, где несколько часов пытали электрошокером и избивали, но тот все равно не стал учить "нужные" показания. Версии того, каким образом фигуранты дела "Сети" хотели свергнуть "конституационный строй", у спецслужб постоянно менялись: то якобы они планировали устроить теракты к Чемпионату мира по футболу, то теракты к выборам, то вообще планировали взорвать мавзолей с мумией Ленина. В дело "Сети" объединили мужчин из Петербурга, Пензы, Москвы и Беларуси, всего в итоге было осуждено 10 человек. Виктор Филинков был единственных из троих, приговоренных к длительным срокам в Петербурге, кто до конца настаивал на своей невиновности и не просил судей о снисхождении.
С чего началось дело "Сети"?
В октябре 2017 года был арестован студент Пензенского госуниверситета Егор Зорин (у него нашли наркотики). С этого началось дело "Сети": Зорин дал показания, что его знакомый Илья Шакурский и еще несколько человек создали террористическую организацию. Зорин просидел в СИЗО два месяца, после чего его отпустили под домашний арест, а через год дали условный срок. Осенью 2017 года были арестованы Илья Шакурский, Василий Куксов, Дмитрий Пчелинцев, Андрей Чернов, а также Арман Сагынбаев, которого в Пензу привезли из Петербурга. По их словам, их жестоко пытали, заставляя заучивать показания об участии в террористическом сообществе "Сеть".
В январе 2018 года в Петербурге арестовали промышленного альпиниста Юлия Бояршинова, Виктора Филинкова и Игоря Шишкина. В июле в Пензе арестовали Максима Иванкина и Михаила Кулькова. Почти все они сначала признали вину, а затем отказались от показаний, данных под пытками. Все арестованные увлекались страйкболом, в их тренировках обвинение увидело "незаконное овладения навыками выживания в лесу и оказания первой медицинской помощи".
В феврале 2020 года Пчелинцева приговорили к 18 годам лишения свободы, Шакурского к 16, Чернова к 14, Иванкина к 13, Кулькова к 10, Куксова к 9, Сагынбаева к 6 годам лишения свободы. В июле 2020 года Филинков получил 7 лет колонии, Бояршинов 5,5 (позже срок сократили на 3 месяца).
"Руку не жал, извинения не принимал"
Виктор Филинков считает, что у дела "Сети" были предпосылки – это и общее ужесточение репрессий, и тенденция возбуждать на выходивших из колоний политзаключенных новые уголовные дела "по поводу и без повода".
– В отличие от некоторых, кто сейчас проходит по разным статьям, я-то вину не признавал. В СИЗО ко мне приходили оперативники, протягивали руку, извинялись – ты парень хороший, мы всё сделаем, будешь сидеть хорошо и очень мало. Я руку не жал, извинения не принимал – да мне насрать, ребята, я буду сидеть 15, 20 лет, сколько надо, столько и буду. Тогда пошли угрозы – что я в тюрьме сгнию и дальше в очень грубой форме.
По мнению Филинкова, следователи с таким упорством добивались его признания, потому что оно упрощает им работу и – при отсутствии серьезных доказательств – минимизирует репутационные издержки. Всё дело "Сети" Виктор считает одним большим репутационным провалом для ФСБ. На месте их руководителей он не давал бы звёздочек своим следователям, поскольку "это дело позорное".
Доказательства, предоставленные следствием – защита обвиняемых признала полностью сфабрикованными, это подтверждается и экспертизой Минюста.
В деле "Сети" фигурирует оружие, якобы найденное у нескольких обвиняемых, но нигде на нем нет отпечатков пальцев. Понятые в суде рассказали, что при обыске квартиры Шакурского первым туда вошёл сотрудник ФСБ, и только потом позвали понятых и сообщили, что найден огнетушитель, принятый за самодельное взрывное устройство. На пистолете, найденном под диваном, не было ни пыли, ни отпечатков пальцев Шакурского. Пчелинцев и Куксов, в чьих машинах "нашли" оружие, утверждали, что машины были заранее вскрыты, и понятые это подтвердили.
С момента изъятия у Шакурского ноутбука до его осмотра прошло четыре месяца, за это время в содержимое устройства как минимум дважды вносились изменения, в результате чего появился файл с так называемым уставом "Сети". На суде в Петербурге обсуждался "программный" документ – по мнению следствия, план по захвату власти: "Свод" и "Протокол съезда". Но экспертиза нашла там только 33 страницы хаотичных записей, вплоть до обсуждения кулинарных рецептов и покупки продуктов.
Но главное, "преступный" файл был создан пользователем по фамилии Шепелев – это фамилия руководителя пензенской опергруппы. Филинков называет это "диким позором, какого не ожидаешь от Федеральной службы безопасности".
"Если соглашусь, то пострадаю, как личность"
Осознание серьезности своего положения пришло не во время пыток в лесу, а на свидании с адвокатом по назначению, который стал советовать делать всё, как скажет следователь – и будет условка, вспоминает Филинков.
– Тогда я понял – все, приехали. До этого еще была надежда, а тут пришло, что я буду сидеть очень долго, и нужно с этим как-то жить. И когда мне писали ободряющие письма – мол, сейчас тебя выпустят, меня это только раздражало и нервировало – я же понимал, что не выйду. Я долгое время думал, что мне вменят первую часть этой статьи – от 15 до 20 лет, и когда вменили 2 часть, где от 5 до 10, я понял, что больше 10 не дадут.
Когда Виктора Филинкова, Юлия Бояршинова и Игоря Шишкина везли этапом в Пензу на следственные действия, на пересылке в Ярославле они сидели много часов с в одной комнате, и у них было время все обсудить.
– Сознаваться нам было не в чем, но мы договорились признать вину. Кстати, двое моих "подельников" на судебных процессах очень интересно вину свою признавали. Например, Игорю Шишкину я задал вопрос, откуда он так подробно знает, как устроено законспирированное террористическое сообщество, и он прямо в суде заявил, что знает это от оперативных сотрудников. Больше у меня к нему вопросов не было. А когда у Бояршинова спросили, когда он понял, что является участником терсообщества, он заявил, что это ему объяснил следователь.
И все-таки сам Виктор в эти игры с признанием вины решил не играть, по его словам – из-за внутреннего убеждения, что если он согласится, то пострадает как личность.
– Думаю, если бы я признал вину и занял другую позицию, я бы получил более серьёзную психологическую травму, чем несколько лишних лет тюрьмы, – говорит он.
"Законом такое не предусмотрено"
В первое время Филинкова, как многих политзаключенных, постоянно отправляли на много суток в ледяной подвал ШИЗО за малейшие "провинности" – не так поздоровался, не убрал руки за спину. Но эту систему произвольных пыточных наказаний ему и его защитникам, в первую очередь, адвокату Виталию Черкасову, удалось победить.
– Каждый старался использовать любую возможность для сопротивления, для фиксации нарушений, – говорит Евгения Кулакова, сначала защитница, а потом и жена Филинкова. – Виктор запоминал номера видеорегистраторов, точное время, когда к нему подошёл тот или иной сотрудник, фамилию, звание – без этого невозможно подать жалобу. Если бы только я или Виталий подавали жалобы, не имея подтверждения в виде крючков, которые Витя для нас зацепил, у нас было бы очень мало доказательной базы. Я вела учёт всего происходящего, по каждому поводу писала жалобы. А дальше Виталий обрабатывал всё, что мы насобирали, и подавал в суд. Там они уже вдвоем боролись: Витя по видеосвязи из колонии, Виталий мотался в Оренбург и лично участвовал в большинстве заседаний.
Но на одном энтузиазме не оплатишь авиабилеты и работу адвоката. По словам Жени, объявлялись сборы, и люди на них откликались. После победы в судах Виктора Филинкова перестали сажать в ШИЗО.
О причине, по которой его так прессовали в колонии, не давили ли эфэсбэшники на ФСИНовцев из мести за то, что он не признали вину, Виктор не знает до сих пор.
– Полтора года почти просидел в ШИЗО и ПКТ (помещение камерного типа, фактически одиночная камера. – СР) и так и не узнал ответа, – добавляет он.
После победы в судах Филинкова зауважали заключенные, к его мнению прислушивались: у него получалось договариваться с сотрудниками колонии по разным вопросам – мало кто в колонии это может.
– Например, чей-то дядюшка умирает от рака, надо ему срочно позвонить – удавалось договориться, чтобы зеку предоставили звонок по Зона-телекому. Или чтобы у работающих в ночную смену не отнимали время от сна из-за душа или бани – за мытьем и сном следят отдел режима и воспитательный отдел, но там всем наплевать на зеков. Или чтобы кого-то не избили. Или кто-то уснул, и сотрудник решает оформить наказание, заработать галочку, выслужиться: вот, ты спал, пиши объяснительную. Тот говорит – я не спал, просто очень устал, прилег на руки. Сотрудник говорит, нет, ты спал на рабочем месте. И мне случалось подходить и договариваться – типа, ты же не такой плохой человек, зачем бедного зэка мучить, он правда устал, или у него проблемы какие-то. И это работало иногда, хотя законом такое не предусмотрено, – вспоминает Виктор.
По его словам, среди сотрудников, которые сажали его в ШИЗО, были те, кто не хотели над ним издеваться, но все же делали это, другие всячески пытались этого избежать: или просто из-за хорошего отношения, или – опасаясь, что из-за его жалоб снова надо будет идти в суд в свой выходной. Филинков уверен, что садистские и садомазохистские наклонности распространены в системе ФСИН на всех уровнях, и что в такой иерархии "каждый кем-то владеет, а кто-то владеет им".
В колонии Виктор работал на швейном производстве: требуют там очень много, а учат мало, и рабочее время практически не нормировано, утверждает он.
– Там один кнут, пряников почти нет, тяжело и психологически, и физически, особенно в ночную смену. Но здоровье я подорвал, наверное, в первую очередь, в ШИЗО, где из еды была одна баланда, никаких витаминов, сидишь круглыми сутками в подвале, правда, у нас был подвал с ремонтом, – вспоминает Филинков.
"Мы поняли, что влюблены"
Пока длился процесс по делу Виктора Филинкова, правозащитница Евгения Кулакова часто виделась с ним.
– Мы переписывались долго, потом я ходила к Вите на короткие свидания просто как подруга, а потом меня суд допустил в качестве общественного защитника наряду с адвокатом, и тогда появилась возможность очень много видеться, – вспоминает Женя. – Через пару месяцев мы поняли, что влюблены, и это взаимно. Это, конечно, необычно, но для нас – как-то само собой. Такое сильное чувство – это большое счастье и большие сложности, но одно другому не мешает, а соседствует.
Прошлой зимой Витя и Женя поженились прямо в колонии.
– Когда Витю перестали сажать в ШИЗО, он получил право на длительные свидания, и мы стали их добиваться. У нас никак не получалось, так как я не была его женой. Начальник колонии принципиально отказывал, хотя другим заключенным, у которых не было свидетельства о браке, разрешал. Вот мы и решили пожениться, – говорит Женя.
Но сначала Виктору нужно было расторгнуть предыдущий брак. Этим тоже занималась Женя.
– Географически это охватывало Финляндию, Оренбург и Московскую область, а еще у Вити истекал его казахский паспорт, который в колонии не возобновишь. Мы успели за месяц до истечения срока паспорта, – рассказывает она.
Следующий квест был, когда Виктора освобождали: чтобы выехать в Казахстан с истекшим паспортом, нужен специальный документ – свидетельство на возвращение.
– Я ездила в Астрахань в консульство Казахстана, делала этот документ, позволивший ему сразу депортироваться от ворот колонии, а иначе он провёл бы ещё несколько месяцев в Центре временного содержания иностранных граждан. Я хотела, чтобы он больше ни дня не был еще в какой-нибудь тюрьме, и, к счастью, всё получилось, – продолжает она.
До встречи с Виктором Евгения Кулакова работала в "Мемориале", потом в "Последнем адресе", с 2018 года активно участвовала в компании поддержки обвиняемых по делу "Сети". По словам Жени, у нее никогда не было иллюзий насчет приговора.
– Прокурор запрашивал 9 лет, я была уверена, что 9 и дадут, а 7 – это было сюрпризом, подарком. Объяснения этому у меня нет. Сейчас я понимаю, что никогда не думала, что освобождение станет реальностью. Например, Витя мне предлагал посмотреть видео, а я говорила – выйдешь и покажешь – как бы подразумевая, что никогда его не посмотрю. И вот, он вышел и показал, и это так неожиданно. То есть я считала, что этого никогда не случится.
Многие отмечали, что дело "Сети" – выдающееся в судебной практике по уровню фальсификаций и абсурдности доказательств: можно сказать, оно знаковое.
– Я старалась отметки делать, сохранять архивы о своей жизни в тот период, чтобы можно было к этому вернуться и все восстановить в памяти. Но это большая работа, а сейчас нужно брать себя в руки и строить новую жизнь в новых обстоятельствах... – рассказывает Женя. – Парадоксальным образом то, что казалось суперсложным, требующим предельной мобилизации, удавалось преодолеть. Например, всё, связанное с освобождением: а вдруг из-за метели перекроют дорогу, на это невозможно повлиять. Я думала, что в последние недели просто сойду с ума – но в итоге все оказалось не так ужасно. Очень сложная ночь была перед прениями в суде, я же там выступала как защитница, выкладывалась. Накануне была одна из самых ужасных ночей в моей жизни. Я готовилась, рыдала, каталась по полу. В колонии у меня случилась первая в жизни настоящая, большая паническая атака. У нас уже прошло длительное свидание, всё прекрасно, но я ждала Витю полчаса в комнате и сходила с ума, думала, что умираю. То есть иногда психика не выдерживала.
"Просто снял штаны и показал им ожоги"
Для Виктора самым трудным и страшным было другое.
– Когда Юлика (Бояршинова) били в 50 метрах от меня. Мы с ним месяца четыре в Ленинградской области сидели, в Горелово. Я был на спецблоке, "под крышей" – это особо охраняемые места, где нельзя общаться с другими заключёнными, нельзя их видеть, нельзя ни на что повлиять, и на тебя тоже никак не могут повлиять; ШИЗО – тоже "крыша". А Юлик сидел в общей хате, их там 150 человек было. У них был старший, подчинявшийся непосредственно оперативникам. Каждое утро старшие со всех хат ходили толпой на планёрку к оперативникам. И у этого старшего было ещё шестеро мужиков, здоровых накачанных "маргаринов".
"Маргарины", по словам Виктора, это так называемый "актив" (в тюрьме или в лагере "актив" обозначает тех кто помогает администрации управлять заключёнными. – СР).
– Это очень крупной комплекции мужчины, не обладающие особым интеллектом, любители применять силу. Юлик рассказывал – они все в свастиках там, и среди них был цензор. Приходит Юлику письмо, цензор читает его вслух: "Привет, Юлиан, я тоже антифашистка..." Цензор глаза поднимает – что, антифашистка?! Юлику очень страшно стало – кругом нацисты. Били его постоянно, очень сильно прессовали. Я все слышал, все крики матом, весь этот кошмар. Он держался. Приходил оперативник, садились они втроём вместе со старшим. Оперативник говорит – ну что, нравится? Юлик говорит – нет, не нравится. – Сейчас будешь давать показания. Юлик говорит – с адвокатом буду, без адвоката не буду. Оперативник говорит – ну всё, ты не понял, короче.
История попадания Виктора Филинкова в Горелово, известное как пыточное СИЗО, тоже показательна.
– Я сидел сначала в эфэсбэшной тюрьме, и как-то следователь Геннадий Беляев позвал нас вместе с адвокатом Виталием Черкасовым на допрос. У него был настрой, что сейчас я ему дам какие-нибудь показания, он уже приготовился записывать. А Виталий говорит – мы вам отвод заявляем, потому что вы были причастны к пыткам. Он весь покраснел, вскочил и говорит – ну всё, Филинков поедет в Горелово. А Юлик поехал туда из новых "Крестов", из Колпино. Нас обоих отправили прессовать, – рассказывает Филинков.
Однако самого Виктора, в отличие от Юлия Бояршинова, не били - только угрожали.
– Думаю, они решили, что у них будет гораздо больше проблем, если они будут меня бить. Я изначально был за то, чтобы всё было публично, не боялся все рассказывать адвокату и членам ОНК (общественная наблюдательная комиссия. – СР) Яне Теплицкой и Кате Косаревской. Когда я увидел Яну и Катю, я просто снял штаны и показал им ожоги на теле. Поэтому у меня была поддержка с воли.
Но сейчас, по его мнению, такое бы не прошло.
– Сейчас в России другая ситуация, и проблемы нескольких политзаключённых на фоне всего происходящего, пожалуй, не являются такими большими, как общенациональные проблемы. А тогда дело "Сети" действительно воспринималось как что-то очень серьёзное – не с чем было сравнить, – продолжает он. – И хотя страшно было постоянно, я не боялся. Когда мне говорили, мы тебя сейчас изнасилуем, я говорил – очень страшно, очень страшно. Но, ребята, я не боюсь. С туберкулезниками меня в локалку один раз ставили, на полчаса, может, для отчётности перед эфэсбэшниками или просто по глупости – в целом очень много угроз и мало действий, но здоровье портили постоянными подвалами, ШИЗО, грибком, шпаклёвкой в камере. На психику пытались влиять, но в целом меня никто физически не трогал: кроме эфэсбэшников в самом начале меня никто не бил.
"Для меня это проигрыш. Для ФСБ тоже"
После семи лет колонии Виктор отвык от нормального быта, он очень быстро устает.
– Голова пухнет, дел так много, на месяц планировать тяжело, планы рушатся даже в пределах дня. Что делать дальше, пока не знаю. Работа… Я швея третьего разряда – это мое первое профессиональное образование, у меня бумажка, я не букашка, могу просто за машинку сесть, владею многими навыками: умею работать на одноигольной, двухигольной машинах, на оверлоке, петли бить, пуговицы пришивать.
Конечно, у Виктора остается возможность остаться тем, кем он был ареста - программистом, но это его не очень увлекает.
– И швейное дело, и работа программистом на бизнес – довольно неприятные вещи: в промышленном производстве ты делаешь одно и то же, в основном, дерьмо, и то же самое с бизнесом, которому нужен не хороший продукт, а чтобы выглядело, как конфетка, стоило очень дёшево и было готово ещё позавчера. Нужен соответствующий психологический настрой, мне никогда такое не нравилось. В школе я мечтал стать радиофизиком, даже поступил на факультет радиофизики, но не срослось. Потом учился на программиста в Омском государственном университете – и этого делать не стоило. Если прижмёт, конечно, сяду за швейную машинку, но не хотелось бы. Программировать за кусок хлеба тоже буду, но вообще мне бы хотелось программировать для себя. Я же пошёл в программисты, потому что уже программировал, очень много умел, – говорит Филинков.
Но за годы его заключения появилось масса нового, тот же искусственный интеллект, и надо много всего наверстать. Виктор с Женей живут в Петропавловске, где Виктор родился и провел детство, и где у него очень много родственников. Снимают квартиру, денег хватит месяца на два. Аренда там оказалась очень дорогой, почти как в Петербурге.
Выход на свободу Виктор не ощущает как победу.
– Для меня это проигрыш. Для ФСБ тоже, – уверен он.
Его жена Женя думает по-другому.
– Пока Витя сидел, я делала всё, чтобы раздвинуть решётки, которые его отделяют от свободы. И, в общем, сколько могли, мы их раздвинули, думаю, это удалось. И сразу после колонии Витя поехал на границу, и вот мы вместе в Казахстане, всё прошло идеально, – говорит она.
По Петербургу Женя скучает. Но вернутся ли они туда, если сменится режим, пока неизвестно.
– Питер я очень люблю, очень хотела бы с Витей в нём жить, гулять. И природу обожаю, и всё то, от чего я сейчас далеко, хотя мы по Петропавловску тоже гуляем и за город уже выбирались – тут тоже интересно. И, кстати, его тоже называют Питером. В общем, мне бы хотелось ходить по своему Питеру, но Витя 8 лет невъездной в Россию.
Виктор Филинков говорит, что годы, проведенные в заключении, его не ожесточили, а наоборот смягчили. "Я еще года четыре назад заметил, что я размяк. И так было почти до конца срока. Мне теперь всех жалко, – добавляет он.
