Лидеры «Грузинской мечты» говорят, что готовится покушение на ее почетного председателя, фактического правителя страны Бидзину Иванишвили. Они делают это слишком часто, поэтому необходимо установить их мотивы.
Прежде всего, они ссылаются на расследование, которое ведет Служба государственной безопасности. Оно касается заговора с целью свержения власти и подготовки террористического акта (ст. 315 и 323 УК). Из-за грифа «секретно» лица, которых опрашивает СГБ, и адвокаты не могут обсуждать детали с прессой. Но судя по их кратким комментариям, сотрудники Госбезопасности описывают теракт против Бидзины Иванишвили и других лидеров «Мечты» так, словно он все еще не пресечен, а находится в стадии подготовки. Второй повод для разговоров о покушении создают беспрецедентные меры безопасности, которые в последнее время принимает охрана Иванишвили – их активно обсуждают в СМИ и соцсетях. 4 сентября в эфире «Имеди» премьер-министр Ираклий Кобахидзе сказал: «Бидзина Иванишвили является главным гарантом мира в этой стране и, соответственно, может быть главной целью провокационных планов… С этим связаны меры, которые принимаются для защиты Бидзины Иванишвили. Они особенно раздражают оппонентов, поскольку противостоят их целям и желаниям. Они не только раздражаются – вы видите, как их телевидения пытаются раскрутить какие-то кампании в связи с данной темой. Это своеобразный буллинг, цель которого вынудить не принимать меры безопасности». Июльскую активизацию спикеров «Грузинской мечты» можно было связать с покушением на Дональда Трампа и стремлением использовать глобальный информационный тренд. А в последние недели, как иногда грубо, но точно выражаются пиарщики, они сами пытаются «расковырять тему», касаясь ее намного чаще, чем оппоненты. Возможному покушению посвятили десятки заявлений, и это заставляет задуматься.
Рассматривая предвыборные кампании сквозь призму драматургии, следует вспомнить о чеховском ружье. Впервые Антон Чехов упомянул о нем в письме к Александру Лазареву-Грузинскому 1 ноября 1889 года: «Нельзя ставить на сцене заряженное ружье, если никто не имеет в виду выстрелить из него. Нельзя обещать». Позже появились другие варианты с повешенным на стену в первом акте пистолетом и т. д., но смысл остался прежним: второстепенные, несущественные элементы, которые могут обмануть ожидания публики, необходимо отсекать. Интересно, что Владимир Немирович-Данченко приписал знаменитую формулировку себе. Чехов якобы сказал ему: «Публика же любит, чтобы в конце акта перед нею поставили заряженное ружье», а он ответил: «Совершенно верно, но надо, чтоб потом оно выстрелило, а не было просто убрано в антракте». Публика действительно любит такое не только в театре, но и в политике. Предчувствие кровопролития порой будоражит ее больше, чем вид крови. Политические консультанты правящей партии, которые советуют ее спикерам развивать тему, не могут не понимать этого. Намереваются ли они просто убрать ружье в антракте или видят какую-то иную перспективу? Как бы то ни было, в данный момент «Мечта» изо всех сил пытается привлечь внимание зрителей к ружью, висящему на стене (т. е. к гипотетическому покушению).
На первый взгляд, в новейшей истории Грузии есть лишь один пример прямой связи теракта с выборами. 29 августа 1995 года рядом с автомобилем, в котором Эдуард Шеварднадзе направлялся на торжественную церемонию подписания новой Конституции, взорвалась начиненная взрывчаткой «Нива». Уже на следующий день он выступил на митинге и заявил, что его убийство «стало бы началом переворота. Переворот случился бы прямо сейчас или после того, как один из основных кандидатов в президенты выбыл бы из конкуренции, и победил бы тот, чьей победы хотят черные силы. Знаю, меня упрекнут в том, что я начал предвыборную кампанию. Да, я начал! До сих пор я не говорил, а теперь говорю: я принял предложение «Союза граждан» и решил баллотироваться на президентских выборах». Авторы, которые описывают тот период, обычно не заостряют внимания на президентских и парламентских выборах, состоявшихся 5 ноября, поскольку считается, что реальных конкурентов у Шеварднадзе и «Союза граждан» не было. Они чаще пишут о разгроме «Мхедриони» и аресте его лидеров после теракта. Эти события кажутся неизбежной кульминацией процесса консолидации власти. Шеварднадзе продвигался к ней очень осторожно, терпеливо, более трех лет, и именно теракт позволил ему оправдать последующие жесткие решения. Он не оставил возможности выбора для тех представителей бывшей советской номенклатуры – и прежде всего т. н. элитарной интеллигенции, – которые присягали на верность Шеварднадзе, но тем не менее продолжали поддерживать плодотворные отношения с Джабой Иоселиани и другими лидерами «Мхедриони», сохраняя возможность маневра. Их поведение могло напомнить о печальной шутке советского периода про «осознанную необходимость».
Исследователи иногда допускают ошибку, рассматривая поздний «Мхедриони» как монолитную и стабильную структуру, поскольку в 1993-1995 годах организация серьезно изменилась. Джаба Иоселиани постепенно терял контроль над молодыми соратниками, которые получили возможность использовать в своих интересах государственные структуры и теневые вооруженные группы одновременно, почувствовали вкус власти и легкой добычи. Поначалу Иоселиани был безусловным лидером, но в более поздний период амбициозные члены сообщества видели в нем скорее «конституционного монарха», вели междоусобную борьбу и пытались овладеть новыми активами. Этот нюанс важен: Шеварднадзе почти наверняка воспринял процесс расслоения «Мхедриони» на несколько очагов влияния как серьезную угрозу. Его лидеров обвинили в покушении сразу же после взрыва. Шеварднадзе получил карт-бланш на самые решительные действия от абсолютного большинства элитных группировок и напуганного населения, которое в подобных ситуациях обычно поддерживает правительство, что сделало неизбежной не только уверенную победу на выборах, но и долгосрочную стабилизацию режима.
«Сосредоточение власти в руках Шеварднадзе указывало на институциональную слабость Грузии», – писал Стивен Джонс в «Политической истории Грузии после провозглашения независимости». Значительная часть граждан видела в таком сосредоточении меньшее и в конечном счете необходимое зло. Многие ныне демократические страны, поднимаясь из руин, не имели возможности опереться на крепкие институты и вверяли свою судьбу авторитарному правителю. Но сегодня такие периоды считаются частью необратимого прошлого, и жителям Южной Кореи было бы трудно представить возвращение к порядкам эпохи Ли Сын Мана или Пак Чон Хи. Да и современные грузины, несмотря на все проблемы с местной демократией, обычно не рассматривают политические разборки 90-х в качестве прообразов нынешних событий, что неудивительно – тогда страна жила по совершенно иным правилам (а зачастую вообще без правил). Но история, к сожалению, иногда повторяется подобно дурному сну.
Руководители «Грузинской мечты» рассуждают о теракте против Бидзины Иванишвили, иногда упоминают возможное нападение на других лидеров партии, а с недавних пор – и на лидеров оппозиции. В то же время они говорят, что намереваются осудить и запретить самую крупную оппозиционную партию «Единое национальное движение» и связанные с ней политические объединения. Обе темы играют важную, если не ключевую роль в предвыборной кампании «Мечты», в которой, как в хорошей пьесе (а на нее работают неплохие политтехнологи), лишних ружей на сцене быть не должно. Возможно, параллельные сюжеты следует связать друг с другом, оглянувшись на опыт, полученный в 90-х.
Многим такое предложение покажется нелепым, поскольку «Мхедриони» и ЕНД – совершенно разные организации разных политических периодов. Кто-то, вероятно, добавит, что «националы» до сих пор не создавали каких-то непреодолимых угроз действующей власти и регулярно терпели поражения на выборах в том числе и потому, что у них много противников (согласно опросам IRI, их больше, чем у «Грузинской мечты»: осенью прошлого года 40% респондентов заявили, что ни в коем случае не проголосуют за ЕНД; в случае ГМ показатель составил 29%). Лидер партии Михаил Саакашвили перед выборами, как правило, действовал импульсивно и допускал грубые ошибки. Политологи неоднократно указывали, что это делало «Нацдвижение» весьма комфортным противником для «Мечты». Но взглянув на ситуацию из стеклянного дворца Бидзины Иванишвили, можно увидеть и другие аспекты. В последние годы Саакашвили частично утратил контроль над партией, превращаясь в ее «конституционного монарха»; многие лидеры и группы начали тянуть одеяло на себя, и в этом сегменте политического поля появились десятки новых факторов и ресурсов, с трудом поддающихся не только контролю, но даже учету. «Грузинская мечта», безусловно, могла воспринять это как угрозу. Вместе с тем Иванишвили («Неограниченный процесс накопления капитала требует политической структуры с… безграничной властью» – Ханна Арендт) приблизился к тому этапу концентрации власти, который исключает существование каких бы то ни было иных, пусть даже ослабленных полюсов влияния. Шеварднадзе действовал в условиях коллапса институтов, а Иванишвили в отличие от него мог рассмотреть вполне жизнеспособные альтернативные стратегии. Но его привлекло формирование полновесного авторитарного режима, (само)утверждение которого теоретически может принять и узнаваемую еще с 1995-го форму: теракт – карт-бланш – разгром альтернативных центров влияния – сигнал «или со мной, или уже никак», посланный и элитам, и остальному населению.
Осенью 1995 года часть поклонников «Мхедриони» в первый (и в последний) раз повторяла то, что твердили их непримиримые противники-«звиадисты»: «Шеварднадзе устроил этот теракт сам». Но к ним прислушивались не все и в 1995-м, и в 1998-м, когда последствия покушения на жизнь президента оказались более трагичными. И дело не только во впечатлениях обывателей от репортажей, посвященных теракту – они и без них были убеждены, что ставки в борьбе за власть очень высоки, а попытки убийства реальны. Люди, пережившие начало 90-х, не могли думать иначе.
Шарль Бодлер писал: «Величайшая уловка дьявола состоит в том, чтобы убедить вас, что он не существует». Иногда может показаться, что грузинские спецслужбы стремятся доказать, что они анекдотично беспомощны, ни на что ни способны и очень слабы. При этом они пристально следят за тем, что говорят и пишут политики и их сторонники, и могут проводить достаточно эффективные операции. Можно сформулировать и по-другому: спецслужбы слабы, но объекты разработки намного слабее.
Политически активные граждане в состоянии нервного возбуждения часто говорят глупости. Общественность помнит десятки записей телефонных разговоров и то, как вроде бы трезвомыслящие люди, лидеры партий несли какую-то совершенную ахинею и дискредитировали сами себя. Они могли высказать те же мысли, используя корректные и обтекаемые выражения, если бы следовали известному правилу: политик (и не только политик) всегда должен говорить так, будто его постоянно записывают. Есть хрестоматийный пример: видеозапись, где Вано Мерабишвили (тогда министр внутренних дел) произносит в присутствии подчиненных: «Мне нужны два трупа. Принесите мне эти два трупа». Позже «националы» изо всех сил доказывали, что речь шла о каких-то плохих людях, российских шпионах, которые были уже мертвы, но значительная часть общества при содействии оппозиции расшифровала эту реплику иначе и пришла к выводу, что Мерабишвили приказал убить двух человек, которые к тому же были не плохими, а хорошими. Словосочетание «два трупа» превратилось в актуальный по сей день и крайне неприятный для «Нацдвижения» мем. Опытный, да и попросту осторожный чиновник выразился бы по-другому, даже если бы отдавал преступный приказ; например, так: «Поступила информация о гибели двух человек. Необходимо найти их тела». То же самое касается реплик вроде «Неужели одна пуля стоит так дорого», «Когда же его наконец пристрелят», «Была бы у меня снайперская винтовка» – они, как и угрожающие намеки и обсуждения гипотетической атаки, то и дело всплывают в соцсетях и, вероятно, в телефонных разговорах и частных беседах. Обычно это досужая болтовня людей, которые не блещут ни умом, ни храбростью, но сотрудники спецслужб могут интерпретировать ее иначе. Некоторые из них умеют провоцировать возбужденных болтунов, подводить их к новым опасным разговорам и даже к поступкам, а затем к фатальной черте, за которой открываются не только оперативные, но и политические возможности. Такие комбинации считаются мастерскими по сравнению с грубыми (но порой более надежными) инсценировками.
Темы выборов и теракта соприкасались не только в 1995 году. В 2013-м после отставки с поста премьер-министра Иванишвили дал интервью российскому Forbes. Период, который предшествовал приходу в политику, Иванишвили описал так: «Год я колебался [уезжать из Грузии или нет]. За это время успел выяснить, что президент моего холдинга «Карту» Гига Чрдилели работает их агентом. Он знал многое о моих планах, о моем бизнесе в Грузии. И всю эту информацию он передавал Саакашвили и его команде. От этого стало совсем противно и страшно. Ни на кого здесь нельзя было положиться. Когда я догадался, что Гига за мной шпионит, я стал передавать через него необходимые мне сигналы. Им хотелось, чтобы я как можно быстрее уехал, и я поддерживал их в уверенности, что вот-вот это произойдет. Я не рассматривал вариант остаться. Остаться – это означало в одиночку объявить войну режиму и погибнуть в первой же атаке».
Затем Иванишвили сказал, что после разговора с супругой он решил остаться и обвести власти вокруг пальца: «Мы с семьей в течение трех дней перед моим заявлением разыграли спектакль, будто мой старший сын собирается приехать из Парижа, чтобы бороться с режимом… Если бы они узнали, что я готовлю заявление, мне не дали бы его выпустить, убили бы сразу, дом взорвали или еще что-нибудь. Мне нужно было девальвировать свою смерть. Нужно было дать им понять, что если уберут меня, мое место займет старший сын. Убедить их в том, что Ута – борец и способен стать лидером оппозиции. Кто он такой, здесь никто не знал – он живет в Париже, учится в университете на экономиста. Ута спокойный, мухи не обидит». Стоит отметить, что Ута Иванишвили, который считается политическим наследником отца, с тех пор возмужал и, по мнению друзей и знакомых, уже может обидеть не только муху, но и слона.
Следующая цитата достаточно длинна, но важна, поскольку показывает, что Иванишвили умеет создавать фиктивный оперативный контекст (или по крайней мере хочет, чтобы окружающие в это верили): «Мы с женой через доверенных людей переправили Уте сценарий, по которому он должен вести себя, и копии моего заявления. На всякий случай, если бы мне не удалось сделать его в Грузии, его озвучили бы информационные агентства в Париже и Швейцарии. В соответствии со сценарием Ута позвонил мне и сказал, что если я не собираюсь идти в политику, он сам вернется из Парижа и начнет борьбу. Я кричал, что он дурак, я его отговаривал, просил не делать этого, обещал, что скоро буду в Париже, там и поговорим. Он отвечал, что даже не встретит меня в Париже и не будет со мной разговаривать, если я брошу страну и уеду. «Это будет позор, – говорил он, – мы должны встретиться в Тбилиси». Все наши разговоры, естественно, прослушивались. На следующий день я пожаловался Гиге [Чрдилели], что ничего не могу с сыном поделать, он сошел с ума, совсем от рук отбился. Запрещает мне в Париж лететь. А Гига нам уже самолет заказал и оплатил. Потом как бы между прочим сказал ему, что уже давно выделил старшему сыну около $500 млн, которыми он может сам распоряжаться. Хотя ничего такого и в помине не было. В результате к вечеру мы договорились, что Гига вместо меня полетит в Париж и заблокирует счета сына по моей доверенности. Я ему расписал, где находятся эти счета. Помню, что там фигурировали Societe Generale и Credit Lyonnais. Все было сыграно очень натурально. Он за один день получил французскую визу и собирался лететь. Тут в игру вступила жена – она позвонила сыну и гневно сообщила, что я собираюсь заблокировать его счета. Сказала: «Отец твой совсем старый, всего боится, дал доверенность подонку, чтобы тот счета твои закрыл. Приезжай, я тебя поддержу. Я могу распоряжаться его деньгами так же, как и он». Она действительно может распоряжаться моими деньгами, и Гига это прекрасно знал. Я позвонил Гиге и сказал, что у меня совсем беда, блокировать счета сына бесполезно, что моя семья пошла против меня, все рушится и я никуда не поеду, буду ждать приезда сына. На следующее утро я подготовил охрану, отправил Ираклия [Гарибашвили], в то время он был руководителем моего благотворительного фонда, к пресс-секретарю своего холдинга «Карту» – у нее были контакты с информационными агентствами. Ираклий попросил ее разослать по агентствам мое заявление. Она отказалась, сославшись на то, что должна посоветоваться со своим начальником, президентом холдинга Гигой. Тогда Ираклий позвонил мне и передал трубку девочке. Я сказал ей, что она должна слушаться меня, поскольку я хозяин холдинга. Она расплакалась. Я предполагал, что здесь могли возникнуть сложности – она работала на Гигу и беспрекословно выполняла только его приказы. Она могла под каким-то предлогом вырваться, подать тайный сигнал или еще что-то. Нам повезло, что эта девочка оказалась глупенькой. Она выполнила мое требование. Агентства получили заявление и быстро его опубликовали».
Иванишвили еще в октябре 2011-го во всеуслышание назвал Чрдилели агентом властей. А в 2013-м, когда Иванишвили был премьер-министром, тот стал исполнительным директором «Тбилавиамшени» (Тбилисского авиационного завода), что с вероятностью 99,99% не могло произойти вопреки желанию бывшего босса. Тогда запутались все – и противники, и сторонники. Одни считали, что Чрдилели выложил на стол какой-то компромат, другим показалось, что он изначально был кем-то вроде двойного агента и знал, что снабжает прежние власти дезинформацией, третьим почудилось, что Иванишвили его простил, что наименее вероятно из-за особенностей характера фигуранта – к тому же это был бы плохой пример для других подчиненных. В конце концов об этой истории забыли. Примечательна и реплика о «глупенькой девочке», которая в конечном счете выполнила указание Иванишвили (так зачем же было ее позорить?). В принципе, «глупенькими» можно назвать и двух мужчин, которые не увидели иных способов распространения заявления и выбрали рискованный вариант. А если бы она все же начала «вырываться», что сделал бы Гарибашвили при таких-то ставках? Сказал бы, что пошутил? Метнул бы пепельницу? Впрочем, не исключено, что Иванишвили темнил и путал следы и в этом случае. Но важнее другое: когда в ходе интервью его спросили, перестал ли он бояться за свою жизнь, он ответил так: «В течение первого месяца каждый день, когда я шел на очередную демонстрацию, начальник охраны сильно волновался – приносил мне «реальные доказательства» того, что нас сегодня или около моста взорвут, или снайперы, которые уже на крыше сидят, нас застрелят. Это ему специально посылали ложные сигналы, чтобы мы лишний раз понервничали. Я его успокаивал. Но опасность, конечно, была. На войне как на войне. Я, уходя из дома, каждый раз прощался с женой как будто навсегда». Прозвучало все это впечатляюще, но, по сути, Иванишвили ушел от ответа: его спросили о настоящем, а он рассказал о прошлом.
Начальником охраны Иванишвили был нынешний глава МВД Вахтанг Гомелаури; в 2015-2019 годах он возглавлял Службу госбезопасности, и на этом посту его сменил Григол Лилуашвили, долго работавший в системе «Карту». В интервью Иванишвили будто бы подшучивал над Гомелаури, более того, указывает, что тот принимал ложные сигналы за чистую монету, как это делают некомпетентные или «глупенькие» люди (если вчитаться в интервью, «глупенькими» покажутся многие персонажи, окружающие Иванишвили; возможно, описывая их так, он чувствует себя «умненьким»). Но, с другой стороны, он сказал, что опасность была реальной. Исходя из специфики работы, руководители охраны часто интерпретируют неоднозначные сигналы как зловещие, а иногда превращают муху в слона, чтобы выслужиться. Но это опасный трюк, поскольку шеф может перепроверить информацию («Ты можешь обмануть меня один раз, другой, но на третий все равно все выплывет» – фраза Иванишвили из того же интервью). Сложно представить, что Гомелаури или Лилуашвили в 2023-2024 годах принялись разыгрывать карту готовящегося теракта по собственной инициативе, не убоявшись политических последствий. В конечном же счете чеховское ружье подвесил сам Иванишвили – и не в 2024-м, а намного раньше. Корреспондент не спрашивала его о возможном покушении, он сам заговорил о нем («убили бы сразу, дом взорвали» и т. д.). С тех пор тему незаметно, но постоянно подпитывали (несколько упоминаний или, скорее, намеков в год) и наконец принялись усилено разрабатывать перед парламентскими выборами 2024-го.
Иванишвили, скорее всего, действительно верит, что противники способны его убить, и было бы странно, если б человек, который занимался бизнесом в Москве и политикой в Тбилиси, думал иначе. Он, по всей видимости, считает, что его роль в политической системе Грузии уникальна, что все на нем и держится, и не препятствует соратникам развивать эту мысль. Он убежден, что и местные оппоненты, и некие зловещие глобальные силы пойдут на все, чтобы отстранить «Грузинскую мечту» от власти – в последнее время он только об этом и говорит, подчеркивая, что его оппоненты не способны выиграть выборы и готовятся прибегнуть к насильственным методам. Он также может считать, что именно его убийство станет началом переворота, как выразился в 1995-м Шеварднадзе (если точнее, глава государства процитировал выступление Георгия Барамидзе в парламенте; тогда тот представлял «Зеленых», позже присоединился к «Нацдвижению»). В рамках расследования СГБ две темы связаны – оно касается и подготовки террористического акта, и заговора с целью свержения государственной власти. Сложив кусочки пазла воедино, можно реконструировать логику, которой руководствуются лидеры «Грузинской мечты».
Три десятилетия после провозглашения независимости сменявшие друг друга режимы так часто рассказывали гражданам, что темные силы готовят переворот, что многие стали отмахиваться от таких сообщений. О возможности убийства правителей и гипотетических терактах говорили реже и осторожнее, но госпропаганда разрабатывала и это направление. Общество реагировало вяло не только потому, что подобные разговоры ему надоели, а предъявленные силовиками доказательства, будь то аудиозаписи или какие-то смертоносные предметы, выглядели неубедительно. Дело скорее в том, что грузины видели государственный переворот и многочисленные теракты «в реале». Образы, которые конструирует воображение, всегда будут меркнуть рядом с мучительными воспоминаниями и залитыми кровью кадрами видеохроники. Проще говоря, чеховское ружье, скорее всего, не выстрелит мощным пиар-эффектом, даже если публике предъявят весомые улики. Страх, шок, трепет и желание во что бы то ни стало примкнуть к сильному обычно порождают лишь реальные события.
Теракт 1995 года вызвал к жизни своеобразную «мобилизационную легитимность», и власти использовали ее не только для разгрома «Мхедриони» как альтернативного центра влияния, но и силового самоутверждения непосредственно перед выборами. Джорджо Агамбен писал: «Чрезвычайное положение означает возвращение к тому плероматическому первоначальному состоянию, в котором разделения властей (на законодательную, исполнительную и пр.) еще не произошло» и оно «является не диктатурой… но пространством правового вакуума, зоной аномии, в которой парализованы все юридические понятия – и прежде всего различие частного и общественного». Принятие новой Конституции и выборы 1995-го будто бы подвели черту под периодом гражданского противостояния, и здесь стоит упомянуть еще одну мысль Агамбена из книги «Stasis: Гражданская война как политическая парадигма», где он рассматривал прекращение распри не как перемирие из-за истощения сторон, а как переучреждение государства с новым рождением суверенитета. Сегодня лидеры «Грузинской мечты» много говорят о необходимости полной перезагрузки политической системы путем хирургического удаления (осуждения, запрета) из нее «Нацдвижения» и его партий-партнеров, обещая переход к какому-то новому, лучшему состоянию. Параллельно они все чаще упоминают готовящийся теракт как детонатор государственного переворота. Возможно, эти процессы следует рассматривать в едином контексте борьбы за власть. «Мобилизационная легитимность» – запретный, но очень сладкий (хоть и скоропортящийся) плод, и использовав ее эффективно можно не только выиграть выборы, но и создать основу для длительного авторитарного правления.
В этой статье не оценивается вероятность или возможность терактов, и у ее автора нет доступа к засекреченным материалам. В ней рассматривается лишь превращение огнеопасной темы в один из основных элементов предвыборной кампании правящей партии. Чеховское ружье не просто висит на стене – на него постоянно указывают. Это достаточно весомый повод для того, чтобы задуматься и тщательно проанализировать происходящее, оценив перспективы. Хочется надеяться, что пресловутое ружье просто исчезнет со сцены в антракте, хотя история политики, как и драматургии, показывает, что финал может быть и другим.
Мнения, высказанные в рубриках «Позиция» и «Блоги», передают взгляды авторов и не обязательно отражают позицию редакции
Форум