Раньше в Грузии говорили о внешней политике больше. Лет десять назад любым значимым событиям в мире сопутствовали рассуждения о том, как они отразятся на судьбах страны. Витиеватые, пропитанные конспирологией монологи подталкивали ее жителей к выводу, что в глобальной политике нет ничего важнее грузинского вопроса, и даже ядерной безопасности приходилось довольствоваться второй ступенькой пьедестала.
Самомнение сдувалось медленно, как потерянный первоклашкой воздушный шарик, но соцопросы все же фиксировали снижение приоритетности внешнеполитических тем. Однако случались и рецидивы, когда комментаторы дружно бросались «двигать континенты». Геополитическая игра в их изложении выглядела так же захватывающе, как финальный поединок за титул чемпиона двора по нардам. Взбудоражившая их неделя началась с поездки главы КНР Си Цзиньпина в Москву и завершилась визитом министра иностранных дел Германии Анналены Бербок в Тбилиси, попутно вбирая в себя такие неоднозначные события, как беспорядки в Париже и заявление премьера Армении о грядущем подписании мирного договора с Азербайджаном. СМИ и социальные сети вновь приковали вопрос о будущем Грузии к внешней политике, словно Прометея к скале.
Российско-китайские отношения постепенно приходят в соответствие с геополитическим весом двух держав. Когда-то Мао Цзэдун терпеливо дожидался встречи со Сталиным, а на минувшей неделе бóльшая часть российского истеблишмента чуть не пустилась в пляс, осознав, что визит Си Цзиньпина не просто состоится, но и послужит Кремлю спасательным кругом в критической ситуации.
В поисках исторических параллелей для иллюстрации этого процесса (но не сути отношений) можно обратиться к связям Германии и Италии в 30-40 годах ХХ века. Они начинали как равные партнеры, а кое в чем Италия превосходила Германию, которая постепенно восстанавливалась после поражения в Первой мировой. Муссолини считал себя крестным отцом фашистской доктрины, а Гитлера – нелепым подражателем. Он гордился (дутой) мощью грозной (на бумаге) армии, огромным количеством (негодных) танкеток, отличными кораблями, которые, как выяснилось позже, так и не научились использовать эффективно. Италия - страна-победительница в предыдущей войне понесла тяжелые потери, но получила куда меньше призов, чем рассчитывало общественное мнение. Оно судорожно металось между «можем повторить», «помощь союзников была незначительной» и другими узнаваемыми химерами.
Гитлер терпеливо, как удав, ждал, когда геополитическая буффонада Муссолини приведет его к предсказуемому финалу. Иногда он исподволь подталкивал визави к фатальным решениям – например, чтобы развязать себе руки в Австрии и заставить Муссолини просить о помощи, он провоцировал его на агрессивное поведение в зоне Балеарских островов в период испанской гражданской войны, которое могло привести Италию к локальному столкновению с Францией и, возможно, с Англией. Тогда у дуче хватило ума вывернуться, а на Мюнхенской конференции он даже показался хозяином положения нескольким опытным дипломатам. Не сравнивая режимы Муссолини и Путина (без глубокого анализа исторического контекста такие параллели контрпродуктивны), следует отметить, что оба умели казаться куда более значимыми и сильными, чем позволяло состояние возглавляемых ими держав.
После вторжения в Грецию дуче стремительно заскользил вниз. Он создавал все новые кризисы, и каждый раз ему приходилось просить, а по сути – умолять Берлин о срочной помощи оружием, войсками, сырьем. Поначалу Муссолини снисходительно посмеивался над Гитлером в кругу приближенных, но десять лет спустя он очутился в оккупированной вермахтом северной Италии во главе марионеточного режима, в окружении немецких генералов и охранников, которые контролировали каждый его шаг. Дуче описал эту ситуацию, прибегнув к жутковатой метафоре: «Немцы повсюду, как пятна на шкуре леопарда».
Параллель может показаться интересной, если рассмотреть один из эпизодов внимательнее. В июле 1943-го положение Италии стало катастрофическим, союзники продвигались на Сицилии, армия сражалась все хуже, бомбардировки и экономические трудности делали жизнь итальянцев невыносимой. Некоторые авторы, указав на это, плавно переходят к выводу о том, что выступившие против Муссолини высокопоставленные лица были едины в своем порыве, хотя речь идет о разных людях с разнонаправленными интересами. Одни хотели покончить с Муссолини и войной, другие – наоборот, укрепить режим с помощью немцев и, ликвидировав монархию и остатки старых институтов, провести тотальную мобилизацию ресурсов для продолжения борьбы, третьи предлагали какие-то промежуточные варианты. Объединяла их лишь одна мысль: «Так продолжаться не может! Необходимо что-то менять, иначе нам конец». Стремительное ухудшение обстановки заставляло их действовать быстро, а Муссолини оказался настолько неадекватен, что умудрился объединить против себя всех. Если бы на роковом для него заседании Большого фашистского совета хотя бы одна из неформальных фракций увидела в его словах намек на выполнение ее программы, она, вероятно, поддержала бы диктатора вместо того, чтобы лезть в омут переворота. Но он продолжал демагогически рассуждать о национальном единстве, о скором развале враждебной коалиции и т. д., и в конце концов привел почти всех присутствующих к выводу, что он и бесполезен, и опасен. В европейской истории было лишь одно столь же неудачное выступление – Робеспьер своей последней речью объединил против себя очень разных, но одинаково напуганных его поведением людей.
Встревоженный слухами о грядущем перевороте и обстановкой в Сицилии Гитлер за несколько дней до смещения Муссолини прибыл в Италию и допустил обусловленную его авторитарным, мстительным характером ошибку. Вместо того, чтобы поддержать дуче и «подставить плечо», не унижая визави, фюрер отчитал его, указав на проблемы, которые тот доставил Оси, и обвинил итальянцев в трусости. Эта выволочка сделала патологически обидчивого Муссолини еще более неадекватным в критический для него момент.
Перемотаем ленту кинохроники вперед и посмотрим, что происходило в России непосредственно перед визитом Си Цзиньпина. И «партия мира», и «партия войны» и занимающие между ними промежуточные положение группы после начала войны в Украине укреплялись в выводе «Необходимо что-то менять, иначе нам конец». Недавно, в связи с ожидающимся украинским контрнаступлением, политический и медийный фронтмен ЧВК «Вагнер» (объявлена Минфином США транснациональной преступной организацией) Евгений Пригожин написал министру обороны Шойгу открытое письмо об угрозе отсечения его людей от основных сил. Параллельно он крайне нелицеприятно отзывался о Шойгу и его, скажем так, сотрапезниках. Неделю спустя Пригожин сказал, что фланги обеспечены, но в период между двумя заявлениями, а особенно – до торжественных проводов Си Цзиньпина, по российским соцсетям ползли панические слухи. Связанные с различными властными группами пропагандисты как-то уж слишком синхронно принялись рассуждать о мрачных, позорных для РФ сценариях (масштаба потери Сицилии итальянцами), подводя аудиторию к выводу «Так продолжаться не может!»
Структура российских сил в Украине с двойным подчинением формирований разным центрам принятия решений (силы Минобороны, «Вагнер», донбасские отряды, сводные батальоны из субъектов федерации и т. д.) увеличивает угрозу для режима. Если хотя бы одна из влиятельных групп (даже если она ориентирована на победу в войне) решит устроить локальный военный кризис, чтобы спровоцировать внутриполитический с последующим переходом к желательному для нее сценарию, она вполне может обвалить «свой» участок фронта, выставив виновными «смежников», как это делали некоторые итальянские, а позже иракские генералы по собственной инициативе и/или договоренности с внешними силами, особенно когда их военное положение являлось малоперспективным. В фашистской Италии последовательность выглядела так: «военный кризис – политический кризис – смена режима», причем третьим пунктом могла стать трансформация, если бы Муссолини не совершил все мыслимые ошибки. Для понимания процессов в Москве важно установить, кто именно стимулировал недавнюю «паническую атаку», психологический эффект которой значительно усилила выдача Международным уголовным судом ордера на арест Путина. Неудивительно, что на таком фоне Си Цзиньпин показался многим в России спасителем. Он не отчитывал, не куражился, не унижал, но, несомненно, дал понять, что амбиции любой державы должны соответствовать ее возможностям.
Размышляя над уроками прошлого или идеями Грэма Аллисона о «Ловушке Фукидида» с высокой вероятностью военного столкновения между глобальным лидером (США) и бросающей ему вызов страной (Китаем), в Пекине вполне могли прийти к выводу, что в центре внимания, так похожем на перекрестье прицела, лучше находиться другому, более слабому, зависимому, но при этом истерично амбициозному государству. У Германии 30-х такая возможность появилась после того, как Муссолини захватил Эфиопию, активно вмешался в испанские события и создал угрозу жизненно важным коммуникациям Франции в районе Балеарских островов. Но она воспринималась скорее как тактический, а не стратегический шанс – нацистская внешнеполитическая парадигма требовала присутствия на авансцене. Китай преследует иные цели иными методами, используя иной понятийный аппарат.
В Пекине, вероятно, отдают себе отчет в том, что гордость попавшего в тяжелое положение младшего партнера, вынужденного принять новую роль, будет уязвлена, и он попытается вывернуться при первой возможности. Цифры показывают, что Китай (по крайней мере, пока) не хочет резко увеличивать зависимость от российских энергоносителей и некоторых видов сырья, чтобы не попасть в капкан, подобно Европе, подвергшейся энергетическому шантажу Кремля. Можно предположить, что поставки будут увеличиваться постепенно, вслед за развитием инфраструктуры и усилением политического контроля. Вместе с тем Пекин принимает во внимание культурно-цивилизационные связи России с Западом и тот факт, что в решающие моменты она оказывалась на стороне Великобритании, а затем и США в борьбе против пытавшихся взорвать обустроенный ими миропорядок наполеоновской Франции, а позже Германии и Японии. И как бы ни хотелось некоторым комментаторам опередить события, вассализация Москвы хоть и началась, но еще не стала бесповоротной. Пекину придется потратить много времени и сил для того, чтобы упрочить контроль. Декларированное Путиным стремление в зону юаня – лишь первый шаг, хотя… «Дорога в тысячу ли начинается с одного шага, – гласит пословица. Жалко, что от него не зависит дорога обратно, превосходящая многократно тысячу ли» (Иосиф Бродский).
Некоторые комментаторы в Москве рассматривают сближение с Пекином, как обманный маневр, вынуждающий Запад во избежание худшего (т. е. быстрого усиления Китая за счет России) пойти на уступки в Украине. Восточные партнеры безусловно будут координировать действия на международной арене, но это не гарантирует соседствующие с Россией страны от внезапных п(р)орывов, особенно в тех зонах, которые она исстари считает своими.
Бывший помощник президента США по национальной безопасности Джон Болтон в интервью The Telegraph сказал: «И Китай, и Россия говорят, что это союз без границ, и я думаю, что они говорят это серьезно. В этом настоящая проблема для Запада независимо от того, что произойдет в Украине… Я думаю, что образуется ось Россия – Китай, к которой примыкают Иран и Северная Корея. Взгляните на карту, взгляните на географию». Последовав совету, мы увидим, что Грузия и соседние страны, южнокавказские трубопроводы и магистрали попадают в клещи между южной границей России и северной границей Ирана, и, если бы дело происходило в 40-х годах прошлого века, перспектива показалась бы удручающей.
С Китаем Грузию связывают весьма позитивные отношения, договор о свободной торговле и многогранное сотрудничество. Взвешенная политика Пекина на Южном Кавказе часто рассматривается в Тбилиси как дополнительный фактор, который может удержать Россию от опасных маневров. Но при этом в грузинском руководстве с нервной дрожью вспоминают период, когда интересы США и Китая в Грузии пришли в очевидное противоречие и госсекретарь Майк Помпео в июне 2019 года заявил: «Выражаю надежду, что власти Грузии доведут до конца строительство глубоководного порта [Анаклия]. Этот проект поможет Грузии наладить отношения с развитыми экономиками, что позволит избежать влияния России и Китая, которые, хоть и позиционируют себя как друзья Грузии, не являются проводниками ее интересов». Проект забуксовал, причем местные комментаторы связали это не столько с конфликтом между учредителем консорциума по развитию Анаклия банкиром Мамукой Хазарадзе и фактическим правителем Грузии Бидзиной Иванишвили, сколько с геополитической «Большой игрой». Недавно правительство заявило, что 51% порта останется в собственности государства, и предложило зарубежным компаниям обозначить свои интересы.
Трения между внешними игроками могут возникнуть в связи с постройкой и контролем новых терминалов, магистралей, трубопроводов, и Кремль каждый раз будет испытывать соблазн повысить ставки, чтобы затем предложить Пекину свои услуги в качестве опытного регионального жандарма. И если в связи с глобальной повесткой Москве придется следовать в кильватере Пекина, то в региональных вопросах, там, где непосредственной угрозы интересам Китая нет, она, вероятно, попытается лидировать. Можно еще раз провести параллель с отношениями между странами Оси в 40-х – постепенно смиряясь с подчиненной ролью, итальянцы упорно стремились играть на равных и даже доминировать над немцами в «своей» Северной Африке. А Берлин, жестко ограничивая поползновения Рима во Франции и иногда одергивая его на Балканах, мирился с мыслью, что Муссолини время от времени нужно уступать хоть что-то, поскольку его режим держался на иллюзии удовлетворения непомерно завышенных амбиций. Развивая эту тему, жители постсоветского пространства могут прийти к весьма пессимистичным выводам, хотя на дворе все же не конец 30-х (с последним утверждением согласятся не все; кое-кто добавит «…а начало 40-х»).
Есть старая итальянская байка, согласно которой, вернувшись из Берлина в 1937-м, Муссолини расписывал восторженным почитателям замечательные перспективы сближения с Рейхом, и тут к нему подошел поэт Габриэле Д'Аннунцио и якобы произнес: «Этот союз нас погубит. Ты идиот, дуче!» Некоторые влиятельные, рассудительные люди в Москве пытаются сигнализировать, что очень хотят сказать то же самое.
Несмотря на десятки шуток об унижении Путина в ходе визита китайского гостя, многие грузинские комментаторы выглядели разочарованными. Путин получил поддержку в тот момент, когда изоляция России стала казаться удушающей и вкупе со сложной ситуацией на фронте нервировала элитные группировки в Москве, побуждая их к действиям. Значительная часть грузинского экспертного сообщества, столкнувшись с нежелательным или неожиданным явлением, обычно выдирает его из контекста и катастрофизирует последствия. Когда после окончания войны в Карабахе начались разговоры об открытии Зангезурского коридора, некоторые эксперты впали то ли в панику, то ли в истерику, рассуждая о том, что транзит товаров и энергоносителей через Грузию вскоре сместится к югу и она лишится геополитической функции, чуть ли не смысла существования. При этом они не смотрели на цифры, инфраструктуру, пропускную способность, политические риски и т. д. Затем страсти улеглись, но подобная реакция – не только любопытный психологический казус. Постоянная эмоциональная дестабилизация общества влияет на политическую культуру, порождая поспешные комментарии и непродуманные, резкие движения или, по крайней мере, спрос на них.
Вопль «Мы все погибнем!» стал ключевым инструментом введения внешнеполитических тем в информационное пространство Грузии, эксплуатируя страх перед фатальным, неотвратимым, как смерть, финалом. Он укоренился в коллективном бессознательном, прежде всего, из-за политиков, доказывавших, что «все равно напали бы», «все равно захватили бы» вне зависимости от того, как повели бы себя грузинские власти. Данный подход задним числом оправдывает их ошибки, досадные, но якобы не очень важные, поскольку «все равно напали бы» и исход был бы точно таким же. К этому приему прибегали и меньшевики после 1921 года, и «националы» после 2008-го, хотя ужасный финал в обоих случаях нельзя считать предопределенным.
Видный дипломат периода Первой республики Зураб Авалишвили писал: «В ноябре 1917 года Грузинский национальный конгресс возвещал, казалось, картину всенародного единения и обещал, думалось, политику национальную. В начале 1921 года Грузия имела и в лице своего правительства, и в образе Учредительного собрания простую креатуру партийной организации. Неустанно и с упорством неискусных в государственных делах доктринеров все время суживали самую основу своего существования, своей будущности. В конце пути правительство Грузии очутилось на столь узеньком карнизе, что сбросить его вниз оказалось возможным простым щелчком... Все было сделано для того, чтобы наступающая советская армия встретила не «вооруженный народ», а группу партийных вожаков, обширное сообщество лиц, причастных к эксплуатации государственной власти, а с ними небольшую кучку верных мюридов. Сбросить все это в Черное море оказалось сущим пустяком».
Военные эксперты неоднократно указывали, что Советы атаковали не бог весть какими силами и исход противостояния не был предопределен. До мятежа в Кронштадте оставались считанные дни, продолжало полыхать тамбовское восстание, и, если бы Красная армия получила должный отпор, Ленин, более осторожный в вопросе советизации Грузии, чем грузинские большевики, мог отказаться от оккупации в пользу какой-то формы «социалистического протектората», контуры которого наметил договор 1920 года. Но в Кремле, вероятно, понимали, что меньшевики в принципе не способны говорить на языке национальной мобилизации и околдованы социалистической доктриной, роднящей их с российскими коммунистами в большей степени, чем с грузинскими националистами. Они с энтузиазмом шли на сближение с Лениным, предлагая себя в качестве посредников для улучшения отношений с лидерами возрождавшегося после мировой войны Интернационала. Руководители балтийских республик в тот период тоже контактировали с большевиками, но сохраняли дистанцию и осознавали, что общенациональное единство и готовность к мобилизации всех сил является главной, а зачастую и единственной опорой независимости.
Правящие партии в Грузии XXI века руководствовались не идеологическими, а куда более приземленными, меркантильными интересами, но раз за разом приходили к тому же результату – самоизоляции «на узеньком карнизе» и «внешними формами» представительной демократии, прикрывающими партийную диктатуру, которые кратко, но точно, еще в 20-х, описал Авалишвили. Они постоянно убеждали граждан, что национальное единство или хотя бы консенсус по какому-то частному вопросу на основе объединения «вот с этими» немыслим, и естественным образом приходили к «геополитическому фатализму» и формуле «А что мы можем (могли, сможем) сделать? Выше головы не прыгнешь». Но умение периодически прыгать выше головы – обязательное условие выживания небольших наций.
И партийная пропаганда, и зачарованные ей комментаторы способствуют тому, чтобы общество относилось к движущим силам мировой политики как первобытное племя к хтоническим божествам, пыталось задобрить их, впадало в экстаз и замирало в ужасе. Такой подход никогда не позволит уловить связь между собственными усилиями и изменениями во внешней политике. К сожалению, тысячи граждан воспринимают проведение рекомендованных Еврокомиссией реформ (12 пунктов и пр.), как пышный ритуал, задабривающий могущественные силы, которые награждают праведных и карают отступников. Автор не претендует на исчерпывающее исследование, но примерно три четверти комментариев описывали визит главы МИД Германии в Тбилиси в контексте борьбы между грузинскими партиями, а не грузино-германских отношений или «еврореформ».
Мифопоэтическое восприятие политики казалось естественным на заре национального движения, но сегодня оно выглядит диковато, особенно после многообещающего старта. Оба раза после крушения империи в Грузии, несмотря на ужасы переходного периода, в конце концов было создано более свободное, демократичное и человечное государство, чем в России. Эта культурно-цивилизационная победа не стала политической прежде всего потому, что грузинское общество отказывается сделать еще одно усилие, чтобы из полуевропейского превратиться в европейское. Из-за этого начался предсказуемый откат назад к «хтоническому состоянию», в котором можно не работать над собой, не проводить реформы и не ограничивать инстинкты.
14 января 1921 года Ной Жордания сказал депутатам: «Запад или Восток – вот этот вопрос поставлен перед нами, и колебания тут немыслимы; мы всегда выбирали и выбираем Запад, и, если большевики хватаются за Восток, это потому, что Запад отказал им в союзе и признании. Как видите, пути России и Грузии разошлись и здесь, наш путь ведет в Европу, а путь России в Азию». Фраза прозвучала эффектно; ее эксплуатируют по сей день. Но выбор пути не тождественен продвижению по нему. Возможно, сегодня мы выглядим как путник, который стоит на месте, повторяя: «Я выбрал путь, я выбрал путь…», а прохожие оглядываются на него то ли посмеиваясь, то ли недоумевая, потому что «Дорога в тысячу ли начинается с первого шага». Если он будет наконец сделан, мы перестанем бояться, что Путин сумеет остановить Грузию, даже если помогать ему вызовется не только Си Цзиньпин, но и Чингисхан.
Мнения, высказанные в рубриках «Позиция» и «Блоги», передают взгляды авторов и не обязательно отражают позицию редакции
Форум