Сегодня не только в Великобритании и во всей Европе, но и во всем мире бурно обсуждают итоги состоявшегося вчера в Соединенном Королевстве референдума, в ходе которого избиратели в очередной раз решали, оставаться ли стране в Евросоюзе, и на этот раз, спустя сорок лет, большинство высказалось за выход. А в Абхазии через две недели с небольшим грядет другой референдум, результаты которого, будем прямо говорить, мало кого волнуют за пределами маленькой частично признанной республики и на котором избиратели должны будут ответить на вопрос: «Считаете ли вы необходимым проведение досрочных выборов Президента Республики Абхазия?»
Многие наблюдатели отмечают, что приобщение Абхазии к распространенной в демократических странах практике всенародного голосования для принятия жизненно важных, судьбоносных для государства решений – безусловно, позитивное явление. Но одновременно задаются вопросом: не создает ли проведение референдума именно с таким вопросом прецедента, основываясь на котором политическая оппозиция, убежденная, что власть «рулит не так и не туда» (а какая оппозиция не убеждена в этом?), будет то и дело инициировать подобные плебисциты? Действительно, общепринятый в мире механизм отрешения от власти – это импичмент. Нередко кивают, правда, на широко известный уход с президентского поста после референдума в 1969 году во Франции генерала де Голля, но при этом обычно не помнят или не знают, что вообще-то вопрос тогда стоял о поддержке предложенной им реорганизации сената, а о том, что в случае отрицательного ответа он уйдет, де Голль заранее объявил сам.
Но для того, чтобы понять, почему нынешняя политическая оппозиция в Абхазии выбрала путь референдума, надо не забывать о контексте. В парламенте оппозиционеры в явном меньшинстве, победа же на референдуме стала бы для них «цивилизованным реваншем» за события 27 мая 2014 года, в результате которых экс-президент Александр Анкваб был вынужден подать в отставку. Так или иначе, но президент Рауль Хаджимба вызов принял, хотя и оговорился при этом, что считает «вредным для государственности такую постановку вопроса и использование референдума как инструмента политической борьбы».
А многие его сторонники, представители структур власти не скрывали и не скрывают, что собираются сделать ставку на бойкот референдума, дабы он был признан несостоявшимся из-за недостаточной явки. И это, конечно, у многих создает впечатление двусмысленности происходящего.
И власть, и оппозиция активно готовятся к референдуму. При этом сохраняются их разночтения законов. Так, рассказывая на днях на пресс-конференции лидеров Блока оппозиционных сил о том, что штабы оппозиции по участию в референдуме приступили к работе, что начинаются встречи с гражданами по утвержденному графику, руководитель фонда «Апра» Аслан Бжания, в частности, сказал:
«На одной из встреч господин президент заявил, что, несмотря на то, что они не имеют права иметь штабы, они их создали. Хочу вас проинформировать: мы имеем право иметь штабы в соответствии с нашим законодательством. Тут господин президент или ошибся, или сознательно вводит людей в заблуждение. Так вот, штабы работают. Так вот, до сих пор и до окончания референдума будет функционировать инициативная группа. По этому поводу господин президент высказался в Общественной палате. Он сказал, что инициативной группы уже нет. На самом деле это не так. Для того чтобы понять, на каких основаниях она существует, достаточно ознакомиться с законом о референдуме, со статьей 28. Ну, например, там сказано, что результаты референдума могут быть обжалованы любой из сторон. По логике вещей, если не будет инициативной группы, допустим, то некому обжаловать. Это первое. И самое главное – в статье о том, что она называется «инициативная группа референдума», а не «инициативная группа по сбору подписей».
Но гораздо больше внимания общества привлекают споры власти и оппозиции по вопросу о том, допустима ли агитация за бойкот референдума. На той же пресс-конференции Бжания высказал такое убеждение: «Сегодня можно должностным лицам вести агитацию только вокруг вопроса, который вынесен на референдум, то есть агитировать против досрочных выборов или за проведение досрочных выборов. Блокирование явки со стороны должностных лиц является серьезным нарушением закона». Говоря о нашумевшем выступлении министра внутренних дел республики Леонида Дзапшба на совещании в МВД, он сравнил его с персонажем чеховского рассказа унтером Пришибеевым. Но некоторые из оппозиционеров возмущаются и тем, что съезд провластной партии «Форум народного единства Абхазии» принял решение: членам этой партии консолидировано не участвовать в референдуме. Но ведь это другое дело. Это тактика политической борьбы, и что-то подсказывает мне, что, поменяйся тут партии «ФНЕА» и «Амцахара» местами, последняя, вполне вероятно, тоже приняла бы такое решение.
Не сомневаюсь, что нам предстоит еще много споров относительно того, сколько людей не пошло на референдум, самостоятельно решив выбрать именно такую форму своего волеизъявления, а сколько – в результате различных форм давления на них власти.
Председатель ЦИК Абхазии Батал Табагуа на своей пресс-конференции на этой неделе подчеркнул, что у каждого гражданина Абхазии есть право выбора и каждый должен сам решать, принимать или не принимать участие в референдуме.
Любопытно, что откликавшихся на эту пресс-конференцию российских журналистов почему-то больше всего привлекло упоминание в ходе ее о том, что у проголосовавших на участках будет производиться маркировка пальцев безвредной краской, не смывающейся несколько дней, дабы исключить возможность повторного голосования, как это уже делалось на президентских выборах в августе 2014 года. Так, сотрудник интернет-издания «Национальная служба новостей» начал допытываться у бывшего министра иностранных дел Абхазии Максима Гвинджия (непонятно, почему у него; может, просто как у знакомого): «Зачем нужна такая процедура? Обычно так метят аборигенов в Африке, которые подпись поставить не могут или у них документов нет...» Спрашивающий, показалось мне, путает маркировку с отпечатком пальца вместо подписи. Он был явно «не в теме», явно не посвящен в то, какие страны применяли маркировку на выборах; а делается это там, где острая политическая борьба и нет уверенности в том, что удастся избежать подтасовок. Гвинджия ответил: «Большинство населения нормально к этому относится. Есть такая процедура, при голосовании на большом пальце ставится метка несмываемым маркером и дополнительно во внутренних паспортах ставится штамп. Это сделано, чтобы избежать фальсификации».
Батал Табагуа же сказал на пресс-конференции, что маркировка – это дорогостоящее мероприятие, и за дополнительным финансированием он уже обратился к президенту.
При этом добавил, что ранее просил отменить процедуру маркировки, так как она для многих избирателей представляется «унизительной», но парламент, по его словам, не намерен обсуждать этот вопрос.
Замечу и следующее. Трудно, думаю, спорить с тем, что маркировка пальца проголосовавшего на выборах 24 августа 2014 года и на референдуме 10 июля нынешнего будет в чем-то восприниматься по-разному. По идее, конечно, тайна голосования избирателя остается. Но на практике, в условиях противоборства двух политических лагерей и объявленного одним из них бойкота референдума, это станет дополнительным препятствием к ее сохранению, ибо несколько дней проголосовавший будет ходить с остатками маркировки.
Чем-то эта ситуация напомнила мне известное из учебника по истории для пятого класса так называемое восстание «Красных бровей» в древнем Китае – когда восставшие в качестве своего отличительного знака красили себе брови в красный цвет.
Текст содержит топонимы и терминологию, используемые в самопровозглашенных республиках Абхазия и Южная Осетия
