ВЗГЛЯД ИЗ ВАШИНГТОНА---После того как «WikiLeaks» опубликовал новую порцию секретных дипломатических материалов об августовской войне 2008 года, споры о том, кто первым нажал на спусковой крючок, возобновились. Нельзя сказать, чтобы данные публикации кого-то переубедили. Те, кто был сторонником, условно говоря, «грузинской версии», нашли аргументы для доказательства своей правоты. А те, кто защищал «российскую версию», обнаружили новые факты в пользу выводов о неблаговидной роли Запада в так называемой «агрессии Тбилиси».
Между тем, спор о том, кто первым начал в 2008 году, уводит нас в сторону от понимания динамики кавказских конфликтов. Ведь та же самая проблема Южной Осетии, которая два года назад стала едва ли не центральным пунктом международной повестки дня, не возникла в одночасье. В этой связи обращение к истокам одного из евразийских этнополитических конфликтов (естественно, речь идет не о политизированном обращении к античным и средневековым временам) чрезвычайно важно, так как позволяет нам уйти от черно-белой картинки восприятия действительности.
11 декабря 2010 года исполнилось 20 лет с того момента, как Грузия (еще не ставшая независимым государством и не признанная мировым сообществом) отменила автономный статус Югоосетинской области. Этому предшествовала статусная борьба длинною в год, когда югоосетинские власти безуспешно пытались, нет, не выйти из состава Грузии, а поднять свой статус с уровня автономной области до автономной республики, то есть выровнять его до положения Абхазии и Аджарии. И только встретив на этом пути яростное сопротивление Тбилиси, югоосетинские лидеры пошли на выдвижение требования прямого, минуя Грузию, вхождения в состав «обновленного СССР». Обе стороны проявили в тот момент неуступчивость и неготовность к компромиссам. Осетинская сторона, единожды сделав заявку на более высокое положение, оказалась не готовой к тому, чтобы отойти на исходные позиции. Грузинские же лидеры полагали, что осетинское движение, в отличие от абхазского протеста, слабо и неорганизованно. Слегка надави на него, и оно прекратиться, не начавшись.
В самом деле, Южная Осетия, в отличие от Абхазии, стала сепаратистской территорией вынужденно. В своих статьях я не раз называл осетин «сепаратистами поневоле». В отличие от абхазских интеллектуалов и представителей общественности Абхазской АССР в Южной Осетии, не было мощных всплесков недовольства против пребывания в составе Грузии. В Абхазии даже в сталинские времена были сходы против того, чтобы считаться частью Грузинской ССР (например, Дурипшский сход 1931 года). Южная Осетия была намного лучше интегрирована в состав Грузии, а осетины - в грузинское общество. Казалось бы, с началом процесса национального самоопределения, а затем и при распаде Советского Союза и образовании независимой Грузии именно в Южной Осетии у Тбилиси были теоретические шансы на поддержку грузинского государственного проекта.
Однако грузинские лидеры сделали все, чтобы этого не произошло. Нежелание понимать, что и у интегрированного меньшинства могут быть свои проблемы, и что эти вопросы лучше решать путем компромиссов и переговоров, сыграли с грузинским государством злую шутку. Для Грузии декабрь 1990 года был чем-то сродни грачевской браваде про взятие Грозного одним парашютно-десантным батальоном. Хотели быстро приручить строптивых осетин, а получили в итоге три вооруженных конфликта в течение двух десятилетий. Но самое главное, в итоге получили отторжение грузинской государственности в югоосетинской среде. Если не навсегда, то на годы. Увы, но в течение последующих лет грузинское руководство, считая южных осетин «слабым звеном», не сделало ничего, чтобы исправить ошибку 1990 года. Южную Осетию так и продолжали называть Цхинвальским регионом или Самачабло, а вместо переговоров с имеющейся администрацией создавали фантомные «альтернативные органы власти», хотя главная проблема была не между ними и Тбилиси, а между Грузией и населением бывшей Югоосетинской автономной области.
Между тем, кроме грузин и осетин в событиях 1990 года был еще один игрок - союзный центр, который «проспал» этнополитический кризис, оказался не готов действовать в роли эффективного посредника и миротворца. Провал этой миссии сильно способствовал тому, что с двух сторон укрепились позиции радикалов. И сегодня не только Тбилиси и Цхинвали, но и Москва должна посмотреться в зеркало 1990 года. Разве не так же (или почти так же), как союзный центр, ведет себя российская власть на Северном Кавказе? То же ситуативное реагирование, то же отсутствие стратегии, неготовность и неумение играть роль арбитра, готовность сбросить ответственность на нижестоящие инстанции. В этой связи хорошо бы вместо споров о том, кто первым начал в 2008 году, более внимательно анализировать предысторию «горячего августа». И самое главное - извлекать из нее правильные уроки.
Между тем, спор о том, кто первым начал в 2008 году, уводит нас в сторону от понимания динамики кавказских конфликтов. Ведь та же самая проблема Южной Осетии, которая два года назад стала едва ли не центральным пунктом международной повестки дня, не возникла в одночасье. В этой связи обращение к истокам одного из евразийских этнополитических конфликтов (естественно, речь идет не о политизированном обращении к античным и средневековым временам) чрезвычайно важно, так как позволяет нам уйти от черно-белой картинки восприятия действительности.
11 декабря 2010 года исполнилось 20 лет с того момента, как Грузия (еще не ставшая независимым государством и не признанная мировым сообществом) отменила автономный статус Югоосетинской области. Этому предшествовала статусная борьба длинною в год, когда югоосетинские власти безуспешно пытались, нет, не выйти из состава Грузии, а поднять свой статус с уровня автономной области до автономной республики, то есть выровнять его до положения Абхазии и Аджарии. И только встретив на этом пути яростное сопротивление Тбилиси, югоосетинские лидеры пошли на выдвижение требования прямого, минуя Грузию, вхождения в состав «обновленного СССР». Обе стороны проявили в тот момент неуступчивость и неготовность к компромиссам. Осетинская сторона, единожды сделав заявку на более высокое положение, оказалась не готовой к тому, чтобы отойти на исходные позиции. Грузинские же лидеры полагали, что осетинское движение, в отличие от абхазского протеста, слабо и неорганизованно. Слегка надави на него, и оно прекратиться, не начавшись.
В самом деле, Южная Осетия, в отличие от Абхазии, стала сепаратистской территорией вынужденно. В своих статьях я не раз называл осетин «сепаратистами поневоле». В отличие от абхазских интеллектуалов и представителей общественности Абхазской АССР в Южной Осетии, не было мощных всплесков недовольства против пребывания в составе Грузии. В Абхазии даже в сталинские времена были сходы против того, чтобы считаться частью Грузинской ССР (например, Дурипшский сход 1931 года). Южная Осетия была намного лучше интегрирована в состав Грузии, а осетины - в грузинское общество. Казалось бы, с началом процесса национального самоопределения, а затем и при распаде Советского Союза и образовании независимой Грузии именно в Южной Осетии у Тбилиси были теоретические шансы на поддержку грузинского государственного проекта.
Однако грузинские лидеры сделали все, чтобы этого не произошло. Нежелание понимать, что и у интегрированного меньшинства могут быть свои проблемы, и что эти вопросы лучше решать путем компромиссов и переговоров, сыграли с грузинским государством злую шутку. Для Грузии декабрь 1990 года был чем-то сродни грачевской браваде про взятие Грозного одним парашютно-десантным батальоном. Хотели быстро приручить строптивых осетин, а получили в итоге три вооруженных конфликта в течение двух десятилетий. Но самое главное, в итоге получили отторжение грузинской государственности в югоосетинской среде. Если не навсегда, то на годы. Увы, но в течение последующих лет грузинское руководство, считая южных осетин «слабым звеном», не сделало ничего, чтобы исправить ошибку 1990 года. Южную Осетию так и продолжали называть Цхинвальским регионом или Самачабло, а вместо переговоров с имеющейся администрацией создавали фантомные «альтернативные органы власти», хотя главная проблема была не между ними и Тбилиси, а между Грузией и населением бывшей Югоосетинской автономной области.
Между тем, кроме грузин и осетин в событиях 1990 года был еще один игрок - союзный центр, который «проспал» этнополитический кризис, оказался не готов действовать в роли эффективного посредника и миротворца. Провал этой миссии сильно способствовал тому, что с двух сторон укрепились позиции радикалов. И сегодня не только Тбилиси и Цхинвали, но и Москва должна посмотреться в зеркало 1990 года. Разве не так же (или почти так же), как союзный центр, ведет себя российская власть на Северном Кавказе? То же ситуативное реагирование, то же отсутствие стратегии, неготовность и неумение играть роль арбитра, готовность сбросить ответственность на нижестоящие инстанции. В этой связи хорошо бы вместо споров о том, кто первым начал в 2008 году, более внимательно анализировать предысторию «горячего августа». И самое главное - извлекать из нее правильные уроки.
