В Чечне продолжается скандал с похищением 22-летней Халимат Тарамовой из кризисной квартиры для женщин в Махачкале: родственники девушки при содействии дагестанских полицейских силой вывезли ее на родину. Правозащитники опубликовали видео произошедшего, на кадрах видно, как Тарамова сопротивляется задержанию. Однако в Грозном продолжают настаивать, что её вернули в республику добровольно.
Инциденты, когда в Чечне родственники пытались "вернуть" сбежавшую дочь, бывали и раньше. Однако случай Тарамовой во многом уникален, говорит Светлана Анохина, правозащитница и главред "Даптара", сайта о женском пространстве на Северном Кавказе. Движение в защиту жертв домашнего насилия "Марем", сооснователем которого является Анохина, и снимало разгромленную кризисную квартиру.
В беседе с Кавказ.Реалии Анохина привела подробности похищения чеченки, рассказала, от чего бегут на Кавказе женщины и почему иногда волонтёры принимают решение им не помогать.
– Чем похищение Тарамовой отличается от других подобных случаев?
– То, что могут вломиться в квартиру, я могла допустить. То, что полицейские могут содействовать, – тоже. Мужчин, заявляющих свои права на совершеннолетнего человека, я тоже встречала. Но что наши полицейские, услышав несколько раз от самой девушки и увидев своими глазами, что она просит их "не возвращать" её родителям… Меня само это слово "не возвращать" вымораживает. Как можно взять взрослого человека и вернуть? Она что, чья-то собственность?
Я не ожидала, что это будет вот так, что, просто наплевав на какие-то внешние приличия, они вломятся в квартиру, хотя человек прямым текстом заявил, что для неё это очень опасно. Это был какой-то в голову не влезающий прецедент, как наши полицейские быстренько проложили дорогу, по которой прошли папа и гости из соседней республики и забрали девочку.
У нас внутри находилась девочка с мамой, которой мы занимались, которой мы нашли адвоката. Она находилась у нас после избиений, после сексуальных домогательств. Можно себе представить, в каком примерно состоянии находились девочка и её мама, увидев, что туда ломятся. Дело в том, что у их папы тоже есть связи в Чечне. И это не стремление создать образ врага, это связи, которые требуют повышенной бдительности. У нас у всех было ощущение, что нас всех будут убивать.
– В Чечне сейчас утверждают, что это не они, а вы похитили человека.
– Каким образом? Девушка спокойно говорила с пришедшим опером, делала с ним селфи, записывала уже третье обращение, чтобы ее не разыскивали и оставили в покое. Чтобы раскрутить дело о похищении, им придется немало попотеть. И даже при полной поддержке органов им это вряд ли удастся, потому что девушка прибыла на квартиру своим ходом.
– Почему вы не успели её эвакуировать дальше?
У нас не было адвокатов, готовых сопровождать девушку, спасающуюся бегством
– У неё не было документов. И надо было хорошо понять, как действовать дальше в этой ситуации. Когда стало понятно, что у нее непростой случай, мы решили, что её надо сопровождать, что ей нужны адвокаты. Нам нужно было время. У нас под рукой не было адвокатов, которые бы занимались такими делами. Они у нас молодцы, они бесплатно занимаются делами по отъему детей, как с Ниной Церетиловой, по сексуализированному насилию, как в случае с несовершеннолетней девочкой. Но адвокатов, готовых сопровождать девушку, спасающуюся бегством, у нас не было. Это отдельная специализация.
– На вас обрушился шквал критики…
– Я даже не представляю, что именно должно случиться, чтобы на меня не обрушился шквал критики. Это история из разряда "а что, часовню тоже я развалил?". Да, еще я именно та самая летучая мышь, которую съели и заразились ковидом.
– То есть ничего нового не было?
– Неожиданным было привлечение чеченских силовиков, у которых почему-то есть особенные права в этой стране. И мы все относимся к их угрозам с большой настороженностью, потому что люди из Дагестана уже пропадали в Чечне. Хотя по большому счёту ничего нового нет.
– У вас есть ещё какая-то возможность помочь Халимат?
Если бы не огласка, я не знаю, как бы это всё развернулось
– Так как я журналист, я могу лишь дать огласку тем фактам, которые меня беспокоят и которые я считаю страшными. Я думаю, что и в этом случае это сработало. Я записала видео, ещё когда только ехала на квартиру, почувствовала, что что-то не то, что лучше подстраховаться, хотя я не люблю кипишевать без достаточных оснований. Но я уже чувствовала, что что-то не то. И в данном случае я считаю, что огласка нам сильно помогла, потому что если бы не она, я не знаю, как бы это всё развернулось.
По дороге на эту квартиру я звонила всем, кому могла, я звонила в ОНК, я звонила нашему бесстрашному адвокату Сапият Магомедовой, которая, к сожалению, оказалась на процессе. Я звонила адвокату Патимат Нурадиновой, которая приехала, хотя это не её дело. Я звонила депутату Народного собрания Тимуру Гусаеву, Закиру Исмаилову из [движения против рабства] "Альтернативы" – то есть всем, не считая журналистов.
– Все откликнулись?
– Гусаев меня вроде услышал, но не отреагировал. Откликнулась Патимат – она немедленно приехала. Откликнулись коллеги-журналисты. Но в решающий момент, кроме меня, Патимат и девочек, никого в квартире не было. Все остальные подтянулись уже позже, когда нас повезли из райотдела на медицинское освидетельствование. Я увидела группку стоящих там друзей и чуть не разревелась. Ну что они там стояли? Что они могли сделать? Только увидеть, помахать рукой. Но я от этого очень воспряла. Они передали какую-то воду. Ладно мы, мы можем не есть, не пить. Но там был ребенок. Ей пришлось сидеть всю ночь на казенных стульчиках. И только потом девчонки выклянчили для нее какие-то покрывала.
– Что дальше будет с теми, кто был в той квартире?
– Ираида с дочкой закончат свои дела со следственными действиями и отправятся в Москву. Мы-то рассчитывали, что можем ей обеспечить эту квартиру в дальнейшем, чтобы она в любой момент могла сюда приехать, позаботимся о ней и о её дочке. Теперь будем искать другие варианты. Когда в сети сообщили, что она осталась без поддержки, ей очень быстро на карту перевели деньги, порядка 80 тысяч. Это, конечно, ей очень поможет. Больше в квартире никого и не было.
– Часто ли родственники пытаются вернуть домой сбежавшего человека?
Не бывает "внутрисемейного дела", если оно связано с насилием
– Когда мы забирали дочь Ираиды, мне стал написывать её муж. Напомню, это человек, на которого заведено уголовное дело по избиениям и сексуальным домогательствам к дочери. Он заявил, что я вторгаюсь в их семью, что я её разрушила, разорвала скрепы, нарушила традиции. Видимо, это те традиции, которые позволяют рассматривать ребёнка как личную собственность родителей и как сексуальный объект. Но обычно претензии бывают характера, что это "внутрисемейное дело". Но не бывает "внутрисемейного дела", если оно связано с насилием. Для меня не бывает.
Если ко мне обращается человек с просьбой защитить, помочь, то я делаю всё, что от меня зависит. Это дело сохранности жизни и здоровья конкретного человека. А чья он жена, муж, сын, дочь – уже вторичные вещи. Он – независимая отдельная личность. Но мы стараемся держаться в рамках правового поля. Мы занимаемся несовершеннолетними, только обращаясь к детскому омбудсмену в Дагестане – к Марине Ежовой. Мы не ломаем ручек тем же шантажистам. А для решения вопросов религиозного характера, которые могут оказаться для женщины очень важны, привлекаем религиозных деятелей.
– Бывают ли родственники, которые хотя бы пытаются вести диалог?
– Диалогов практически не бывает, бывают наезды и угрозы. Либо попытки выведать, где что. Но нам удавалось держаться на протяжении полугода, даже чуть больше. Это при том, что через квартиру прошло немало женщин, и каждой занимались адвокаты и специалисты кризисных центров.
Это была наша квартира, которую мы любили, в которой у нас жили кошки, подобранные на улице. Мы пытались обеспечить женщинам максимальную анонимность, закрытость и безопасность. Разрушили наш дом. И разрушили нашу уверенность в том, что есть место, где нуждающиеся могут передохнуть. Показали, что никакие законные меры, никакие мольбы не действуют. Государство продемонстрировало свою готовность слиться с домашними насильниками, с угнетателями, с абьюзерами и с теми, кто угрожает жизни.
– Как полиция узнала адрес этой квартиры?
– Девочки спалились немного. До поры до времени никто из нас не подозревал, насколько это серьёзный кейс. Девушки поступили "в нашу зону ответственности", когда уже были в пути. И я им сказала то же, что говорю всем: избавиться от телефонов, выбросить симку. Но они пренебрегли правилами безопасности ещё по дороге к нам, а потом пошли в магазин и попались на камеру. Нам пытались говорить, что проведена широкая разыскная работа. Но это всё туфта.
– Вы давно были знакомы с Халимат?
Папа Халимат написал, что, по имеющейся у него информации, в этой квартире его дочь убили. А это уже развязывало руки
– Я с ней очень недолго беседовала. В основном в перерыве между визитами полицейского, который нас слил, сдал и предал. Мы могли его вообще не пускать в квартиру, потому что у него не было документов. Он просто показал ориентировку. Не знаю до сих пор, действительно ли Халимат была подана в федеральный розыск. Я думаю, никакого заявления не было, были просто договоренности между мужчиной, который представлял семью Халимы, и мужчиной, который представлял нашу полицию.
Мы могли не пускать его в дом, но я посмотрела на обстоятельства, что под домом уже стоят люди в затемнённых машинах. И с другой стороны дома – ещё одна похожая машина. Я поняла, что если не пустим, они не уйдут. Или придут ещё раз уже с бумажками. Как потом оказалось, у них уже был дубликат ключа. Они уже связались с хозяином. А у нас же народ такой, раз полиция просит, значит, надо дать, не спрашивая основания.
Если бы мы их не пустили, они бы вломились через окна, через соседние балконы. Потом мне рассказали, что папа Халимат написал, что, по имеющейся у него информации, в этой квартире его дочь убили. А это уже развязывало руки нашим доблестным правоохранителям. Я очень себя винила, когда не знала, жива Халимат или нет, потому что за несколько минут до вторжения я ей сказала, что сделаю всё, что от меня зависит, а в итоге не сумела её защитить. Для меня это ужас, потому что она же юная, она фактически ровесница моей младшей дочери.
– Вы будете снимать новую квартиру?
– Конечно, она у нас уже есть, и не одна. И мы, разумеется, Халимат сразу бы перевезли на новую квартиру, как только выяснилось, что во дворе у нас какое-то движение. Если бы мы могли это сделать сами без полиции. Но если у тебя блокируют подъезд, понятно, что выйти оттуда будет очень сложно. Они там просто стояли осадной группой.
– Когда сбегают люди не из Чечни, реакция полиции такая же?
– Мы же не знаем, какая бывает реакция. Полиция к нам не обращалась и никогда ничего не спрашивала, а я имею право на такие вопросы не отвечать. Так же не бывает, что я пришла в дом, схватила человека и побежала. Я с ним связываюсь. И перед тем, как принять решение, заниматься этим человеком или нет, я долго с ним говорю. Я пытаюсь понять, насколько это серьезное решение. Насколько человек готов, насколько он знает, что его будет ожидать. Я ему объясняю все несладкие моменты, потому что шелтер – это временное убежище. Там нет мамы и бабушки. Там могут находиться женщины с плохим характером, с кучей детей. Некоторые из них бегут уже не первый раз, все нервные, все травмированные, и всем не очень сладко. Никто не будет обеспечивать суперкомфортных условий для пребывания.
Мое дело – проинформировать полностью и оценить, какие есть ресурсы, не погибнет ли человек, если я ему помогу
Одну девочку я так вела полгода. Полгода мы разговаривали практически постоянно. Почти каждый день. Мы говорили о жизни, о том, как страшно, как тяжело, какие есть надежды. Я пыталась понять, какие у нее есть шансы адаптироваться в случае, если придется бежать. С самого первого случая я взяла за правило разговаривать с людьми и объяснять им: "Я тебя ни уговаривать, ни отговаривать не имею права. Но могу рассказать, с чем тебе примерно придется столкнуться, и какой это долгий и мучительный процесс".
Особенно сложно, если человека ищут, а у него нет документов. Говорю: "Ты пойдешь получать документы, а там тебя могут схапать. Возможно, придется скрываться очень долго. Подумай хорошенько". То есть мое дело – проинформировать полностью и оценить, какие есть ресурсы, не погибнет ли человек, если я ему помогу.
Есть случаи, когда мы отказывались от помощи девушкам, потому что было видно, что они совсем не готовы к самостоятельной жизни. У них не было представления о том, как устроен мир, где нужно получать документы, что такое МФЦ. И были очень тяжелые истории. Я не ревела, конечно, но тупо смотрела сухими глазами в стенку, когда девушка мне рассказывала, с чем приходится ей сталкиваться. Причем там не было избиений, там было просто тихое планомерное изничтожение личности как таковой. Очень страшно было это слушать. И я понимала, что я смогу её вывезти, а что дальше?
Мне пришлось соврать, что сейчас нет возможности, так как я не могла взять на себя такую ответственность. Она была с двумя детьми, и я понимала, что она просто погибнет – её намеренно держали в изоляции на уровне пятиклассницы, совершенно не умеющей жить в мире. И мы решили, что не возьмём это дело, потому что страшно за неё. Может, спустя время, если она повторит запрос.
– Девушки бегут в основном от физического насилия?
Я, говорит, знала, что если сегодня папа побил сестру, то через два дня он побьет маму, а ещё дня через три будет моя очередь
– Всю картину рисуют мелкие подробности. Например, беседует с тобой девушка и говорит, что впервые за долгое время она может положить сахар в чай и не бояться звякнуть ложкой. И ты человека понимаешь сразу же. Или говорит: наконец-то я могу зайти в ванную и закрыться на крючок. И ты понимаешь, что ей нельзя было этого делать, потому что она всё время должна быть под надзором. Такие обыденные детали рисуют жизнь человека гораздо ярче, чем побои.
Или, например, 12-летняя девочка нам рассказывала, что у нее был дневник побоев. Она знала, что если сегодня папа побил сестру, то через два дня он побьет маму, а ещё дня через три будет ее очередь. И смотрит на нас с гордостью: "И вы знаете, я практически никогда не ошибалась!" И понимаешь, в каком мире она жила, не по окровавленному лицу. Или другой случай, когда супруг обещал не бить, и поэтому толкал женщину всем туловищем, припирал к стенке и плевал ей на голову.
Как раз перед тем, как произошло нападение, я запрашивала супервизию психологов для наших волонтеров и для нас. Потому что очень тяжко слышать истории про эти надругательства, обман, шантаж, унижения, обесчеловечивание. И это мы называем семьей?
К нам обращались по совершенно разным поводам, иногда смешным. Один раз звонит женщина, говорит: "Помогите! Перед моей квартирой высадили непалку, она не говорит по-русски, я не знаю, что с ней делать, она беременна". И мы занимались этой непалкой. Мы нашли деньги, где-то 20 тысяч стоили ее роды. Потом мы связались со Светланой Ганнушкиной из "Гражданского содействия" – надо же иностранную гражданку на родину вернуть. Такие вещи легко решались. Не было призрака удушающей "семейной любви".
– У вас есть возможности следить за судьбой Халимат?
– У нас нет с ней связи: до того, как она сбежала, мы с ней не были знакомы.
– То есть её жизнь по-прежнему находится под угрозой?
– Я не думаю, что это так.
– Из-за общественного резонанса?
– И из-за этого тоже.
– Что можно сказать по поводу чеченских правозащитников, посетивших семью Халимат? Они вам знакомы?
Это правозащитники? Очень хорошо. Поздравляю правозащиту с такими сотрудниками
– Я из них знаю только председателя Совета по правам человека при главе Чечни Тимура Алиева, и то не близко. Что я могу сказать? Ничего. Это правозащитники? Очень хорошо. Поздравляю правозащиту. Мне хотелось бы понимать, чьи права они защищают. Но я даже не вижу смысла в обговаривании этого. Мы все видели случай с Луизой Дудуркаевой, когда чеченские правозащитники писали, что у неё не было никакой необходимости бежать. Её якобы сбили с пути, её сбили с толку! История закончилась тем, что она вернулась домой, нарисовалась такая скромная в платочке, подтвердила, что её сбили с пути. Но потом всё-таки уехала вместе с родителями, потому что на неё обрушился "Карфаген"(вайнахский паблик, размещавший фотографии "недостойных" девушек. – Прим. ред.).
– Чем можно сейчас помочь другим пострадавшим?
– С финансовой помощью сейчас всё нормально. Финансовые проблемы иногда возникали, когда девочке нужен был билет на самолет, но в принципе мы это решали. Мы зарабатываем на своих работах нормально. Плюс мы издали книжку, а роялти должны были идти на всю работу движения. Хочется говорить слишком широко, что должен быть принят закон, защищающий человека от преследования, когда государство будет требовать его прекратить, потому что нет такого права ни у кого.
Должен быть принят закон о домашнем насилии, который бы не позволял человеку приближаться близко, чтобы был охранный ордер для людей, которые не хотят находиться в этом браке или у этих родителей. Должны быть какие-то механизмы, которые регулируют отношения человека с его "семьей" – я даже не знаю, как это назвать. У нас до сих пор у родителей и мужа на тебя больше прав, чем у тебя самой.
Это всё на уровне государства, а на уровне человека – следующее: ты видишь, что человеку рядом с тобой плохо? Думай о нём, а не об интересах его семьи. Делай, что можешь! Ищи правозащитников, ищи кризисные центры, ищи адвокатов, если у тебя есть возможность. Потому что девушки бегут из семьи без денег, без документов. Они бегут в тапочках! Они уязвимы для любого вида зла – от человека, который пообещает помощь и предаст до полиции. У них нет денег, у них нет понимания, куда обращаться.
Иногда удавалось объяснить родителям, что нельзя возвращать девчонку к мужу, который получает сексуальное удовольствие от того, что её избивает и на неё мочится
Мы, рассматривая проблемы, предлагаем девушкам разбить их на части. Давай ты не будешь кричать "помогите", "спасите", а мы сядем и рассмотрим, от чего тебя спасать. Отнимают детей? Давай подготовим необходимые документы, обратимся куда надо и здесь хотя бы ты будешь подстрахована. Тебе негде жить? О'кей, хорошо, живи у нас. У тебя проблема с родителями? Мы сейчас поищем человека, который поговорит с ними.
Мы не раз брали на себя функции миротворцев. Звонили и пытались объяснить родителям, что происходит. Иногда удавалось объяснить им, что нельзя возвращать девчонку к мужу, который получает сексуальное удовольствие от того, что её избивает. Эвакуация – это лишь маленькая часть нашей работы, которую нам легко и удобно делать, потому что у нас есть представление, к кому обращаться.
– Год назад вы после угроз уезжали из страны. Почему вернулись?
– Я ни разу в жизни не рассматривала всерьез возможность уехать из страны. У меня есть родная сестра в Испании, мой единственный племянник живёт в Лондоне. У меня масса друзей, живущих по всем странам мира, которые неоднократно приглашали меня, предлагали варианты просить убежище. Но в какой-то момент я поняла, что моё место здесь. Оно может быть очень нехорошим. Оно может выжимать из тебя все соки. Оно может выжимать из тебя всю жизнь, всю радость, твои мечты. Но это твое место. И когда ты это чувствуешь, ты понимаешь, что это судьба.
Я никогда не хотела оставаться в Махачкале. Я с юных лет хотела уехать, и когда вернулась, думала, что это ненадолго. Но сейчас мне кажется, что это мое место. Здесь я могу сделать то, что, наверное, не может никто другой. Я могу здесь плакать от бессилия, усталости, обиды. Когда на каждом шагу врут, ты ничего не можешь сделать. Ты либо научишься не обращать на это внимания, либо сломаешься.
Последнее, что я о себе услышала, что я была судима за какие-то квартирные махинации и что информация об этом якобы есть в "Аргументах и фактах" за 2012 год. А ещё что я якобы бросила то ли в Казани, то ли Назрани, то ли в Сызрани 70-летнюю одинокую мать. И против таких обвинений ты ничего не можешь сказать, потому что они нелепы. Своё место – это то, с которого тебя усиленно пытаются выжить. Тебе очень плохо, но ты там остаешься.
***
После нападение на квартиру в Махачкале, где укрывалась Тарамова, участники проекта "Марем" подали заявление в Следственный комитет по факту незаконного проникновения в жилище. Правозащитники отмечают, что в случае отказа в проведении проверки такое решение будет обжаловано.
