С первых дней российского вторжения в Украину уникальный в мировом масштабе заповедник биосферы, Дунайская дельта, оказался в ближайшей прифронтовой зоне. Большая часть Дельты находится на территории Румынии, но еще до появления румынского государства в эту зону – как и во всю Добруджу, тогдашнюю периферию Османской империи, – массово мигрировали русские старообрядцы, известные затем в Румынии как липоване, а также украинские казаки-запорожцы. Их потомки проживают в этих местах и поныне.
Как воспринимают эти люди войну в Украине, которая порой затрагивает их напрямую, физически? Ведь обломки снарядов и дронов падают на приграничные села Дельты чаще, чем об этом пишут международные СМИ. Что испытывают липоване, веками считавшие себя русскими людьми, несмотря на глубоко пущенные на этой земле корни? И как влияют события войны на их взаимоотношения с живущими по соседству потомками запорожцев и с румынами?
Потомки "беглых людей"
Для прибывающих по суше дельта Дуная неизменно начинается в Тульче, столице области. Там заканчивается авто- и железнодорожное сообщение, и далее на восток путь исключительно водой, по многочисленным образующим дельту каналам. Хотя кое-где на ее просторах и встречаются древние грунтовки, въезд постороннему транспорту в целом запрещен: вся зона объявлена национальным парком. Ясно, что в этой ситуации лодочники чувствуют себя монополистами. Но их я встречу завтра; пока же широким прямым каналом приплываю на пароме в город Сулину.
Август, темнеет уже довольно рано, и я тороплюсь увидеть город, благо он крохотный. Кроме знаменитого маяка, недавно отреставрированного на средства из еврофондов, в Сулине немало исторической архитектуры. Сто лет назад город был мультиконфессиональным, и каждая община оставила свой след. Несмотря на разгар туристического сезона, широкие, порой немощеные улицы Сулины остаются раем для псов и котов. Звери очень дружелюбные – значит, и люди тут добрые. Одна беда: их почти не видать. Зато на набережной толчея, но там одни приезжие. Облупленные стены старинных зданий залеплены рекламой: экскурсии туда, экскурсии сюда. Хотите увидеть диких лошадей? Отобедать рыбой в местных традициях? Отужинать в “аутентичных” рыбацких шале (вранье: все эти шале построили в последние годы, из-под картинно уложенных камышовых крыш нет-нет да проглядывают новейшие изоляционные материалы). Чего изволите? У нас хоть щука, хоть карп, все свежевыловленное! Позвоните: доставим вам прямо в отель или пансион!
Былого поэтичного, меланхолично отстраненного городка на краю европейской ойкумены больше нет. Его с потрохами слопала туриндустрия. Я заподозрил это уже на пароме, битком набитом досужей публикой, среди которой местных почти не попадалось. И, выйдя на пристани, был единственным в той толпе, кто отреагировал на предложение остановиться в частном доме: остальные растеклись по заранее забронированным гостиницам. Выбор был верным: в той же мазанке с неясным числом комнаток и клетушек, прилепленных одна к другой, состоялась моя первая встреча с местными русскими старообрядцами. “Момент истины” наступил за ужином: обсуждая, как лучше постояльцу перемещаться по Дельте, хозяева разошлись во мнениях. “Да брось ты!” – неожиданно по-русски сказал хозяин жене, выходя из-за стола. Мы остались одни.
– Вы говорите по-русски?
– А как же. Я ведь липованка.
– Как изменилась ваша жизнь после 24 февраля 2022 года?
– В бытовом смысле почти никак. Снаряды и дроны до Сулины не долетают, но, когда бились за Змеиный остров, грохот днем и ночью стоял такой, что слыхать было и у нас. А вот севернее, у самой границы в Периправе осколки несколько раз влетали в дома – знаю это точно, у меня там родные. Но, слава богу, никого не задели.
Продемонстрировав знание русского, Варвара, однако, продолжает по-румынски: вероятно, так ей проще.
– А как смотрят теперь на вас румынские сограждане? Ведь липоване, хоть и давно вросли в местный контекст, всегда подчеркивали свою русскость. Приходит ли кому-то в голову ассоциировать вас с Россией?
– Нет. Этого не случилось даже в конце правления Чаушеску, которого сильно раздражали и наши корни, и наша церковь. Тогда нас пытались выставить пятой колонной Москвы, но у народа хватило ума верить своим глазам, а не этой чепухе. Теперь же, когда отношение властей к нетитульным народам и конфессиям стало нормальным, ни о чем таком даже речи нет. А вот местные украинцы иногда могут посмотреть косо, особенно услышав русскую речь…
Местные украинцы иногда могут посмотреть косо, особенно услышав русскую речь
– Местные украинцы?
– Да, их не так много, как липован, но первые из них поселились тут давно, почти одновременно с нами. Это были запорожские казаки, по разным причинам не ужившиеся в Сечи. Кто знает, может, кто-то из них с важной персоной поцапался или чью-то жену увел, а кто-то другой мог быть и предателем. Вот они друг за другом сюда и бежали: турки (эти места до второй половины XIX века находились под суверенитетом Османской империи. – РС), ясное дело, их не выдавали. Как и нас.
В памяти тут же выплыл популярный в конце XIX столетия травелог петербургского журналиста Владимира Дедлова. Скрывая за псевдонимом не слишком идущую имперцу-государственнику фамилию Kuhn (в тогдашней русской транскрипции – Кигн), этот плодовитый автор, помимо журналистского наследия, оставил несколько томов путевых записок. Вот что пишет Дедлов в одном из них, “Вокруг России” (СПб, 1895), о самом северном, в ту пору бессарабском, фрагменте Дунайской дельты:
“Бессарабия – по преимуществу страна беглых, не только в прошлом, но и в настоящем. Туда бегут великорусские раскольники и малороссы, бегут румынские солдаты и провинившиеся на родине немцы, бегут уклоняющиеся от военной службы евреи всех стран и турецкие подданные всех национальностей, которым не хочется потерять голову; бегут болгары, делающие оппозицию Стамбулу, и русины, имеющие крупные недоразумения с тамошними ясновельможными панами. Бессарабия излюблена беглыми, во-первых, потому, что ее дунайскую границу, состоящую из бесконечных камышовых болот, не убережет никакая стража в мире, а во-вторых по той причине, что вблизи находятся четыре государства, Россия, Австрия, Румыния и Болгария, из числа которых хоть одно окажет снисхождение беглецу”.
Вспомнив этот пассаж, я осмеливаюсь переспросить Варвару по-русски:
– То есть беглые люди?
– Да, именно беглые люди, – отвечает она без акцента, но тут же снова переходит на румынский, – и наши старики рассказывали, что хохлы (это слово тоже звучит по-русски) всегда все русское ненавидели.
– А липоване не платили им тем же? Вот и вы назвали их “хохлами”...
– Видно, что вы нездешний! Они и сами себя так именуют. Наверное, им важно отличаться от других украинцев, с севера Румынии. Те-то сами в Румынию не приходили, это она пришла к ним после Первой мировой войны. А здешние сюда бежали из украинских земель. В наших краях “hahol” – официально принятое слово, и в румынских книгах об истории Дельты вы непременно его найдете.
– А как складывались отношения двух общин, живущих в столь близком соседстве?
– Непросто. Во-первых, церкви у нас разные – а в старые времена это значило намного больше, чем сейчас. Я не историк, не скажу вам, что за статус имела их церковь при турках, но когда тех окончательно выбили из Добруджи и возникло румынское государство, здешние украинцы немедленно “приклеились” к РумПЦ, и в этом смысле с тех пор от титульного народа не отличаются. На бытовом же уровне контакты между украинцами и липованами, конечно, были всегда: известное дело – соседи. Даже по-русски могли с нами поговорить, что-то знали. А как доходило до общения с властями, то совсем другая песня: да, живут тут по соседству какие-то русские, но мы их знать не знаем, у нас с ними ничего общего. Хотя мы не менее лояльны [румынскому] государству, живем на этой земле триста лет, здесь наш дом, родина многих поколений липован. Правда, и открытой вражды между общинами тоже не случалось, вон и муж мой Георге – из украинской семьи…
– Насколько часты смешанные, липованско-украинские браки?
– Не редкость, особенно теперь. Мы-то венчались – когда это было… Конечно, в румынской церкви, по их обряду. Ясно, поворчали что-то старики с обеих сторон: среди своих, что ли, не смогли выбрать, – да и умолкли.
– А активно ли работает с липованами российское посольство? Причисляет ли вас к “соотечественникам за границей”? Или считает староверов давно отрезанным ломтем?
– Сколько живу, ничего такого не припомню. В начале девяностых можно было смотреть тут русское телевидение, было любопытно. Но вскоре его сменило украинское. Здешние украинцы, возможно, его и смотрят, не знаю, никогда их не спрашивала…
"Скорей бы это кончилось"
Наутро с группой экскурсантов (иных возможностей для перемещения из Сулины в дебри Дельты, похоже, нет) я отправляюсь на север, в сторону границы с Украиной. Плывем извилистым каналом на добротной моторной лотке. Lotca – популярный регионализм, оттеснивший здесь нормативную barca. Когда-то беглецы-раскольники принесли в эти места устный русский (письменный в ту пору у них существовал лишь в церковнославянской версии, на ней служат литургии и поныне), и впоследствии слова и топонимы липован вписали в румынский язык по фонетическому принципу, то есть ровно так, как их произносили одни и слышали другие: lotca, Periprava, Cardon…
Как раз к маленькой пристани села Кардон и причаливает наша лотка. Здесь всего один двор. Прежнее рыбацкое жилье превращено в ресторан, туристов зовут к накрытым столам, а мне велено ждать транспорта, на котором проеду еще несколько километров вперед по грунтовке, до села Летя. Пока не подъехал обещанный внедорожник, беседую с пожилым рыболовом.
– Я вообще-то не местный, я из Южной Буковины. Пару лет как на пенсии, часто сюда приезжаю порыбачить, так что все тут знаю. А ловится тут, как нигде! Уже с утра во-от такого карпа зацепил, не считая разной мелочи. Тут же на кухню отдал, пусть приготовят, они умеют. А вы не из тургруппы, угадал? А-а, ясно! Да, заглядывают сюда ваши коллеги, но редко. А для какого издания? О-о! Как же мы любили “Эуропа Либерэ” при Чаушеску! В глубинке глушили не сильно, на большие-то города глушилок не хватало. Вот и слушали втихаря, чтобы соседи не узнали. А на каком языке пишете? По-русски? А, тут и карты вам в руки: кругом одни липоване! В Сфиштофку хотите пойти? Мой вам совет: не ходите, только время потеряете. Говорить там уже не с кем: две старухи да старик, почти не слышат, еле ходят… Дельта – вымирающий регион, молодежь отсюда бежит, работы нет, особенно на селе. Сулина худо-бедно держится за счет туризма, а вообще-то… невесело тут живется, а теперь еще и война под боком, черт бы того Путина побрал. Когда шли бои за Змеиный остров, оттуда так ухало, что все тут тряслось и ходуном ходило, стекла у людей сыпались, а где новые им взять? Все ведь везется паромами из Тульчи, оттого цены в деревенских лавках такие, что приседаешь прямо на пороге. А в таких местах, как Сфиштофка, нет и лавки, там вообще ничего нет. И скоро никого не будет.
– Десять лет назад по официальной переписи в Сфиштофке жили 164 человека…
– Десять лет назад! Тут каждый месяц народ утекает, как вода. Иногда, правда, являются люди с деньжатами, благо земля тут дешевая, строят пансионы-рестораны, нанимают туда местных, вот заодно и рыбакам постоянный заработок… Доедете сейчас до Лети, это муниципальный центр, полсотни душ там еще наберется – правда, они не липоване, а haholi, тоже милые люди, очень работящие… А вот и ваш джип!
Тут каждый месяц народ утекает, как вода
С очередной тургруппой в кузове проезжаю несколько километров по широкой, безлесной и безводной, выжженной солнцем “лысине” Дельты. Где-то пасутся коровы, вскоре на горизонте возникают приземистые хаты, крытые камышом, и вот мы на широкой, полной гусей сельской улице. “А дальше как движешься? – интересуется водитель, – тут ведь никто, кроме меня, с туристами в лес и обратно, не ездит”. – “А следующую группу когда повезешь?” – “Примерно через полтора часа, но тебя подбросить смогу только до леса, а дальше, если хочешь попасть в Периправу, придется пройтись шесть километров”. – “Согласен. Буду ждать на этом месте”.
Первые жители прибыли в Летю в 1709 году: это были спасшиеся бойцы разгромленных под Полтавой отрядов гетмана Мазепы. Затем население выросло на несколько тысяч в 1775-м, когда указом Екатерины ll была окончательно уничтожена Запорожская Сечь. Из Лети был родом один из любопытнейших и малоизученных румынских живописцев, Ставру Тарасов, имевший в первые годы ХХ века успех в Париже, Брюсселе и даже в Аргентине. А когда Румыния отказалась от нейтралитета и вошла в Антанту, этнического украинца Тарасова, служившего в румынской пехоте, часто приглашала союзная русская армия в качестве военного переводчика. Подобную практику Первой мировой учел во время следующей войны пронацистский диктатор Антонеску: ни haholi, ни тем более липоване на фронт не отправлялись.
С новой собеседницей, молодой приветливой женщиной, знакомлюсь в конце небольшой прогулки.
– Меня зовут Алина. Вообще-то я Алена, но Алина для румын привычнее. Мы-то тут в Лете не совсем румыны, suntem haholi (мы хохлы).
– Потомки запорожских казаков?
– Точно. А вы украинец?
– Нет, но, если хотите, можете говорить по-украински.
– Нам уже давным-давно проще по-румынски. Старики еще кое-как умеют, а кто помоложе, вроде меня, скорее только понимает.
– Телепрограммы из Киева смотрите?
– Да, иногда. Страшно видеть, что там делается. Вот люди оттуда бегут, и понятно, что ж это за жизнь, когда на голову все время смерть валится… даже и до нас долетает. Но и воевать кому-то тоже нужно, иначе пропадет Украина!
– А в Лете были разрушения?
– Больших не было, но стекла у многих повылетали, до Змеиного острова тут всего ничего, а там такое творилось, все небо аж красное было. У нас люди ночами не спали, коровы мычали как полоумные, птица домашняя металась по дворам… У соседки окно до сих пор пластиком заделано: она старуха, с трудом ходит, а другой сосед, что ездит в город, все обещает привезти стекла, и все ему никак. Скорей бы это кончилось…
Воевать кому-то тоже нужно, иначе пропадет Украина!
– Победой Украины?
– А как же. Вся Европа ей помогает, Америка тоже – как же ей не победить! Людей только жалко, их уже не вернуть.
– А вы сами беженцев украинских встречали? Пограничный КПП Исакча тоже ведь недалеко отсюда.
– Видела пару раз в Тульче. А сюда к нам, в эту нищету, кто ж поедет. В больших городах и в богатой части страны им во всем помогают, и молодцы, но мы-то чем можем? Пустые дома у нас есть, но внутри-то разруха. Хозяева уехали, кто в Италию, кто в Испанию, и вряд ли вернутся. Работы нет. Сами-то вот, на хозяйстве как-то выезжаем, но в обрез…
"Везде в интернете про это написано"
Тут появляется джип. Прощаюсь, еду дальше. Останавливаемся полюбоваться на табуны диких лошадей, после чего выруливаем к опушке леса. Он заповедный, огражден сеткой. Перед тем как отвести туда туристов, водитель подробно меня инструктирует.
– А как насчет шакалов? – спрашиваю. – Мне тут уже успели понарассказать.
– Исключено. У дороги их нет, только в лесу. Днем спят, вылезают из нор только ночами. Обещаю тебе: не встретишь даже собаки.
Так оно и было. Песчаный допотопный тракт вился почти прозрачным перелеском, и я на удивление быстро его одолел. Периправа встретила разноцветной компанией милых коров. Попадались они и на широких прямых улицах, точь-в-точь как в памятных с детства старообрядческих селах близ Измаила. До него отсюда по Дунаю ближе, чем до Тульчи. А строго напротив села – скрытое от глаз обильной прибрежной сельвой украинское Вилково. Однако на другой берег никакой переправы в Периправе давно нет; есть лишь две пристани – для тульчинского парома да для катеров пограничников. На ней же – металлический жилой контейнер-погранзастава. Стучу в дверь, выходит офицер. Представляюсь, объясняю, что хотел бы узнать, и в ответ слышу:
– К сожалению, мы здесь не уполномочены давать никакой информации, вам нужно обратиться в пресс-офис морской и речной погранохраны в Констанце… Да, я понимаю, Констанца далеко, сегодня пятница, потом уикенд, – поэтому в частном порядке посоветую: поговорите вы с местными людьми! Они служебными обязательствами не связаны, охотно вам расскажут, какая тут теперь жизнь.
– Я так и собирался, но начать решил с вас.
– Плохая идея. Гражданским в этом смысле позволено больше, чем нам. Успеха!
Село большое, но осталось в нем сто с небольшим человек. Почти все липоване; румыны представлены, помимо пограничников, лишь членами некоторых семей. Но речь всюду румынская, с редкими, но порой сочными русскими вкраплениями. Очередной собеседник обнаруживается в подзапущенном саду, у крыльца маленького домика. Тимофею 57 лет, он вдовец, дети давно за границей, приезжают очень редко. Зато два любимых кота от хозяина ни на шаг. Русского почти не знает, отец был румын, мать – липованка.
– Вот мама по-русски говорила, так заслушаться. Не хуже, чем по-румынски. Когда кончился Чаушеску и границу открыли, часто ездила в Одессу на рынок, продавала там маслины…
– Маслины?
– Да, их тогда к нам в село бочками привозили – настоящие греческие. Самим куда столько съесть, вот мама и придумала приработок: в Одессе тогда они были редкостью, а город огромный. Мама вообще легка на подъем была, все на свете умела, вот и этот дом они вместе с отцом сами построили, никого не звали. Как начали в сороковом году, так все годы той войны потихоньку и строили. А уже в эту войну, прошлой зимой, в него влетел осколок российского снаряда – хотите, покажу, куда попал.
Входим. Две светелки, кухня да чулан, все как полагается, только очень маленькое. А посреди кухни – невообразимо большая для этого почти кукольного домика печь.
– Мама сама ее построила, чтобы печь хлеб. И как вкусно пекла! А как ее не стало, мы заделали все специальные ходы: хлеба-то никто уже печь не умел… Видите эти трещины, замазанные глиной, все никак побелить не соберусь, – это осколком ее так изнутри разворотило. Влетел он в крышу, пробил потолок в спальне – хорошо, я в огороде был – и утонул в этой печи, продырявив ее с другой стороны. Кому эта война вообще нужна? Земли у России и так девать некуда; украинская, конечно, получше, да мало ли чья еще получше? Что с того? Что плохого Украина России сделала?!
Земли у России и так девать некуда; украинская, конечно, получше, да мало ли чья еще получше?
– Война началась, потому что русским людям на востоке Украины не давали говорить на родном языке! – сообщил мне сорокалетний дьякон Василий двумя часами позже, по окончании субботней службы в деревенской церкви.
– С чего это вы взяли?
– Как это – с чего?! Везде в интернете про это написано.
– Там много разного написано. Но интернет не Священное Писание, нельзя каждое слово брать на веру. А сами-то вы когда в Украине были?
– Давно. Еще мальчишкой.
– Вот и я еще мальчишкой впервые увидел староверские села на украинском берегу, ровно напротив вас. Живут там такие же русские люди…
– Знаю.
– Так вот, говорят там по-русски до сих пор и побольше чем тут.
– Как бы то ни было, у Америки тоже свой глобальный интерес, это знает каждый! – недовольно подытожил дискуссию дьяк Василий и рванул вперед по улице на новеньком трициклете.
Субботняя вечерняя служба была на удивление безлюдной. Кроме клира присутствовала одна-единственная старушка, помогавшая дьяку читать псалмы, да я. Коллеги, еще 15 лет назад посещавшие эти места, писали о толпах людей в старообрядческих храмах, и не только в праздники. Приходской священник средних лет, отец Симеон, пообещавший после литургии уделить мне несколько минут, издали услыхав дискуссию с дьяком, осторожно улизнул.
– Сеня – он такой и есть, – прокомментировал ситуацию веселый парень по имени Адриан, с радостью говорящий по-русски, – с фасаду очень важный, а как дойдет до дела – трусоват. А тут вдруг приходишь ты, не старушка какая; видно, что иностранец, а по-румынски говоришь. Да еще и по-русски! Может, и вправду репортер, а вообще-то кто тебя знает. Как бы чего не вышло! Ну, ты понял.
Адриан уже успел поработать за границей – в Палермо, Турине, Баварии. Пока в далекие края не собирается, шабашит то там, то тут на стройках в Тульче. Его жена Ирина кормит меня вкуснейшим ужином (все со своего огорода!), но фотографироваться категорически отказывается: “Сначала сброшу десяток килограммов, тогда пожалуйста”.
– В первые два месяца вторжения здесь, в Периправе, была большая паника. Многие, особенно старики, признавались, что хотели бы уехать, да некуда. А потом обстрелы и бомбардировки противоположного берега стали частью реальности. Последняя была совсем недавно, ночью в конце июля, тогда в Дунай упало несколько дронов, прямо у нашего берега. А упали бы на 20 метров дальше, непременно бы кого-то здесь убили или покалечили, что-нибудь разрушили. Как нормально жить в такой реальности?!
Ирина родом из Сулины, до школы по-румынски она не знала почти ни слова: в ее семье заведено было говорить только по-русски. Но Россия для нее – далекая страна, где власть привыкла применять насилие. “Наши предки тоже ведь не от свободной жизни унесли оттуда ноги, – рассуждает она, – а теперь бегут русские, не согласные с войной. Как их не понять”.
