Репортаж

Согласно официальной версии Министерства обороны, 19-летний Вадим Костенко повесился в свободное от службы время из-за проблем в "личных отношениях с девушкой". Родственники погибшего с этой версией не согласны, более того, планируют провести независимую экспертизу. Корреспондент РС отправился на похороны Вадима, чтобы выяснить – что же на самом деле стало причиной неожиданной гибели российского военнослужащего.

Центральная улица Советская разрезает хутор Гречаная Балка надвое, вокруг – бескрайние кубанские равнины, березы плаксиво свесили желтые ветви, пахнет печкой, где-то мычит корова, холодно. Люди в черных куртках заносят пластмассовые венки в синюю калитку, за которой стоит одноэтажный кирпичный дом. Спортивные парни в тренировочных штанах, женщины в траурных платках, казаки, военные, древние старухи с красными глазами: "Вон, сколько народу Вадик собрал, – тянет одна из женщин. – Со всего района съехались". Люди приходят с раннего утра, обнимаются с отцом Вадима, 42-летним Александром, полным мужчиной с казацкими усами в распахнутой кожаной куртке, с 14-летней сестрой Вадима Екатериной, что суетится рядом с домом. Только его мать, 40-летняя Светлана не отходит от гроба, плачет, воет, гладит по щекам своего "соколика". Он лежит на небольшой веранде из плексигласа перед входом в дом: худой красивый парень в синей летной форме с загримированным лицом и с фуражкой справа от головы. Одно ухо почему-то синее другого, нижняя челюсть чуть смещена, проверить, есть ли странгуляционная борозда, невозможно: воротник поднят, чтобы голова не заваливалась – шея у Вадима сломана. Вокруг него – плачущие женщины, в изголовье караул из двух солдат с триколором, по стенам расставлены многочисленные венки: от однополчан, от одноклассников, от родителей.

Мечта о службе

Вадим Костенко родился в 1996 году, отучился в школе в Гречаной Балке, где до сих пор работает его мама – учительницей начальных классов. Как рассказала знакомая семьи Вера, медик из соседнего хутора Могукоровка, учился Вадик на четверки, увлекался спортом. "В футбол любил играть", – сказал РС и отец погибшего. "Не пил, не курил, да вообще нормальный пацан был, мухи не обидит", – вспоминает один из друзей Вадима 28-летний Валерий. "Отзывчивый очень был, безотказный, – говорит Вера. – Мы вот картошку садим, на рынок возим, надо машину грузить, позвонишь ему – всегда поможет. Или мотоцикл сломается – он рядом". – "А це ридко, – добавляет на местном певучем суржике другая пожилая родственница семьи Костенко. – А то ить бреше, бреше, а прийти нэ приде".

В 2014 году после школы Вадим пошел на срочную службу, попал по распределению в ВВС (сегодня – Военно-космические войска, ВКС). Служить ему нравилось, публиковал на своей странице "ВКонтакте" восторженные посты о том, что армия вовсе не так страшна, а пройти через нее должен любой мужчина. В июле 2015-го вернулся домой, но тут же и написал заявление на контрактную службу. "Во-первых, он был доволен, – говорит дядя Вадима Игорь. – А во-вторых, что тут делать в деревне? Работы нет, вся молодежь уезжает. Мама – учительница, отец на автозаправке, сестра в школе". Первые два месяца Вадим провел в Приморско-Ахтарске в родном Краснодарском крае – все в тех же ВКС, аэродромным связистом, – платили 18 тысяч и оплачивали квартиру. Но уже 14 сентября ему сообщили, что в составе российской летной группы он отправляется в Сирию. "Он не то чтобы хотел ехать, – вспоминает Игорь. – Но сказал: "Если я откажусь, меня уволят из армии". А это был не вариант, он планировал на заочное в летную школу поступать. Ох. Он тогда с моими внучками побыл немного и говорит: "Вот когда вернусь, они уже подрастут". Потом его в Крымск отправили, на аэродром, а оттуда в Сирию".

На авиабазе Хмейним в районе Латакии Вадим прослужил чуть больше месяца. По словам родственников, вечером 24 октября родителям позвонили из военной части в Приморско-Ахтарске, справились, дома ли, а в половине одиннадцатого приехали, чтобы сообщить о гибели сына. "Сначала ничего не сказали, никаких подробностей, – говорит Игорь. – Потом начал появляться весь этот бред, что он повесился из-за эсэмэски от девушки. Да у него и девушки не было никакой, посмотрите, какой красавец, он с несколькими общался, как все молодые парни". Версия самоубийства казалась родителям странной с самого начала: за два часа до гибели Вадим разговаривал по телефону с отцом, был весел, ни на что не жаловался. "Он вообще звонил каждый день, и в интернете они переписывались, – рассказывает Игорь. – Никаких проблем не было там у него". Игорь не верит и в возможность неуставных отношений: "Со всеми он дружил, его однополчане к нам в гости приезжали, он говорил, что командиры хорошие".

Гроб родителям привезли во вторник, 27-го. Как сказала в тот же день агентству Reuters сестра Вадима, на теле действительно был лишь след от веревки. Однако по словам Игоря, когда тело перекладывали, обнаружили и другие повреждения: "У него была челюсть выворочена и дырка сзади в голове. Шея сломана, коленки ободраны, ребра и руки-ноги целы. Они там припудрили всё, челюсть поправили, так что сразу и не видно, но если присмотреться, понятно, что так человек повеситься не мог". По словам Игоря, родители заказали независимую экспертизу, патологоанатом приезжал и вечером 27-го, и утром 28-го, но результатов пока нет. Отец Вадима Александр информацию о повторной экспертизе в беседе с корреспондентом РС не опроверг, но и не подтвердил, сказав, что будет дожидаться официального заключения военных. Впрочем, на похоронах от него не отходили представители Министерства обороны в гражданском: "Вон эта падла в темных очках все время Сашу прессует", – махнул Игорь в сторону крупного лысого мужчины.

Мужчина в очках с коллегами придерживались официальной версии. "Вы в армии служили? Нет? Ну если бы служили, не задавали бы таких вопросов, – сказал один из них. – А дети есть у вас? Нет? Ну если бы были, вы бы поняли, что родители не могут адекватно оценивать и никто не верит в то, что их ребенок мог убить себя. Мы же в правовом государстве живем. Есть заключение медэксперта, почему ему не верить? Он под уголовной ответственностью, его в тюрьму посадят, если он неправду напишет. Вот в течение месяца будет посмертная психолого-психиатрическая экспертиза, там все укажут". Собеседники РС из Минобороны предложили побеседовать с командиром части, подполковником, но тот даже здороваться с корреспондентом не стал. "Ну понятно, – прокомментировал неотзывчивость подполковника Игорь. – Врать не хочет, а правду сказать не может. Говорят, там еще два трупа, жду вот подтверждения из Ольгинской, но пока не звонили".

Не по-божески

На улицу выносят сначала крышку от гроба, потом сам гроб. Перед ним – стройная процессия с венками, позади – грустная неорганизованная толпа, всего – человек 400. Перед гробом несут металлический крест, обвешанный полотенцами. Это местная традиция, каждый может принести из дома полотенце, повязать его на крест, после похорон их раздают обратно – на память. "Если голова болит, надо повязать ее таким полотенцем или платком – тут же пройдет", – поясняет одна из женщин. "Да ладно тебе репортерам сказки рассказывать, – обрывает ее муж. – Потом напишут, что мы тут совсем необразованные". Под ногами то и дело попадаются цветы – по одному, по два. Это тоже обычай – бросать цветы на перекрестках. Наступишь на такой цветок, ноги не будут болеть. Впрочем, люди их почему-то больше обходили.

Длинная медленная колонна пересекает все село – по той самой улице Советской, на которой жил Вадим. Вот школа, в которую он ходил, перед ней – памятник жителям Гречаной Балки, погибшим во Второй мировой. Вот сельсовет, вот клуб, где раньше была дискотека, а теперь кружки для детей. В конце за поворотом – кладбище. Вся жизнь на одной улице.

В процессии продолжают вспоминать Вадима и ругать журналистов – за то, что пишут неправду в "интернетах". Вообще такое впечатление, что вся злость против Министерства обороны выплеснулась на представителей СМИ. "Спрашиваете, спрашиваете, а потом нож в спину", – говорит одна из женщин. "Вранье же все равно напишете, сами придумаете и напишете", – поддерживает ее крупный высокий мужчина в кожаной куртке. Некоторым удается объяснить, что корреспонденты за тем и приехали, чтобы написать правду, "придумывать" можно и сидя в редакции. Тогда начинают осторожно ругать власть. "Мы вот так племянника похоронили, – говорит интеллигентного вида женщина в берете. – Из Чечни его привезли, уж и не помню, в какую войну, так даже гроб не дали открыть". "А у меня племянник в Сирии служит, ему два месяца до пенсии, боимся за него", – встревает в разговор другая – пожилая, в красном пуховике. Говорит и плачет – то ли по Вадиму, то ли в страхе за своего. Никто из них не знает о грузе 200 из Донбасса и о псковских десантниках, с могил которых пропали даже кресты: по телевизору об этом не рассказали, а других источников информации в Гречаной Балке не знают. "Это все из-за компенсации, – предполагает одна из женщин. – Платить не хотят". – "Да какая компенсация, – отмахивается другая. – Родителям бы честное имя обелить, а то опозорили на весь Советский Союз!" – "И врут, и врут, по-божески и похоронить не дадут", – вздыхает старушка в платке и ярких галошах в красных маках, когда узнаёт, что местный священник отказался отпевать Вадима – до окончания следствия.

Процессия медленно поворачивает к кладбищу, что стоит на отшибе, с него открывается вид на желтые осенние поля. Навес на случай дождя, добротные мраморные надгробия – о могилах кубанцы заботятся так же хорошо, как о домах. В основном старики – 1922 год рождения, 1928… Пришедшие не помещаются вокруг гроба, многие стоят в отдалении, перешептываются, вытирают глаза, возле могилы навзрыд плачут женщины, говорят речи, подходят прощаться. Наконец, солдаты опускают гроб в могилу, а сзади неожиданно раздаются выстрелы почетного салюта, от которого все присутствующие как по команде вздрагивают и оборачиваются. "Пли", – командует человек в форме, слышен второй выстрел и третий, но они уже не пугают, к ним привыкли. Вот только к смерти и ко лжи привыкнуть не получится.

С любого перекрестка в Майкопе во все четыре стороны видны границы города, на западе и юге улицы упираются в далекие темные горы, на востоке и севере – растворяются в дымке равнины. Если, конечно, они достаточно широки и вид не закрывают сомкнувшиеся пышные кроны деревьев. Концертный зал, железнодорожный вокзал в восточном стиле и памятник Ленину в центре, кирпичные одноэтажные дома и белые мазанки в частном секторе, военные части. Много военных частей и много военных, которых встречаешь тут на каждом шагу: в магазинах, на рынках, в гостинице. 131-я майкопская бригада штурмовала Грозный в 1994-м, сообщалось об участии 33-й бригады в боях в Донбассе, но сегодня адыгейские военнослужащие стали фигурантами совсем другой истории: за последний год Майкопский гарнизонный суд рассмотрел 68 уголовных дел по статьям 337 (самовольное оставление части) и 338 (дезертирство). Для сравнения: Московский гарнизонный суд за тот же период рассмотрел всего пять подобных дел, военный суд в соседнем Ростове-на-Дону – 11.

Дважды беглец

По словам заместителя генерального директора Первого объединенного союза юристов Кубани Татьяны Чернецкой, защищавшей пятерых военнослужащих, уголовные дела в массовом порядке начали заводить во втором квартале 2015 года и касались они осени 2014-го. Большая часть приговоров – обвинительные, а "бегут" в основном из одной воинской части – 22179, причем часто не просто из части, а с военного полигона Кадамовский, что в 50 км от Ростова и в 60 – от границы с Украиной.

"Первым был Олег Калмыков, – рассказывает Татьяна Чернецкая. – Он в сентябре пришел домой и сказал родителям, что им на построении сказали: едем на полигон, а оттуда на Украину". Воевать Олег не хотел и на полигон не поехал тоже, решил уйти с контрактной службы. Впрочем, уволиться из части 22179 не так-то просто: рапорты командование не рассматривает, а если настаивать – передает материалы для возбуждения уголовных дел, как и поступило с Калмыковым. Итог: год колонии-поселения, 2 июня 2014-го приговор был публично зачитан в клубе войсковой части. "Его обманули, – говорит Татьяна. – Обещали, что, если признает вину и будет молчать об обстоятельствах, дадут условно. Он ходил, посыпал голову пеплом, у него даже явка с повинной, но не помогло". Вернувшись домой после приговора, парень сорвался, поругался с отцом, который настоял на контрактной службе, а после советовал пойти на сделку со следствием: "Он приемный сын, говорил, мол, я вам не родной, и теперь вы меня в тюрьму решили отправить". Олег убежал из дома, не поехал в колонию, оказался в Краснодаре без денег, без крова – и сорвал с женщины на улице золотую цепочку. Его быстро поймали и отпустили под подписку о невыезде, родителям удалось уговорить его поехать в колонию, где он просидел всего две недели: отпустили по амнистии. Но вот за грабеж Олегу назначили уже реальное наказание – полтора года строгого режима.

В чистом поле

С сослуживцем Олега Иваном Шевкуновым, также получившим год колонии-поселения, мы встречаемся у него в станице Ханской, что в 15 км от Майкопа. Недостроенный дом, во дворе теплицы с овощами: ими занимается Ванина мама Светлана, помимо зарплаты работающего на КАМАЗе отца, эти теплицы – основной доход семьи. Сидим на просторной кухне, пока это чуть не единственное отремонтированное помещение: красно-белая плитка на полу, опрятная кухонная мебель, стол с компьютером, два кота, 7-летний брат Сережа изнывает от скуки, ждет, пока Иван закончит интервью.

Ивану 20. Говорит он с мягким южным акцентом, без особых эмоций, в отличие от мамы, которая то и дело жалуется на несправедливость и безнаказанность командиров. В 2013 году, закончив техникум со специальностью повара-кондитера, Иван Шевкунов пошел на срочную службу. Три месяца в Краснодарском крае, а после в армянском Гюмри на 102-й военной базе, в ПВО. Про Армению Иван вспоминает с ностальгией: прекрасные условия, работа с ПЗРК "Игла", а самое главное – вежливое отношение со стороны комсостава. "У нас тама рядом с ротой было ж ГРУ, – вспоминает Иван. – Каждый вечер перед сном – телесный осмотр. Не дай бог же ж синячок, пиши объяснительную откуда. Упал. Где упал? – давай свидетелей. Если кого оскорбишь, сразу закроют – не только офицеры не могли послать или что, но даже ж друг другу грубить нельзя". В Гюмри Ивану предлагали остаться на контракт. "Дурак был, не согласился, хотел поближе к маме", – смущенно улыбается он.

В майкопском военкомате Иван написал заявление на контрактную службу, надеясь, что отправят в только что аннексированный Крым. Даже и место было – часть в поселке Привольное. "В Майкопе работы ж нет, средняя зарплата – тысяч 12. Военным обещали 24, а в Крыму – от 56, – поясняет свой выбор Иван. – У меня там приятель сейчас служит, живет один в двухкомнатной квартире от части и получает 56 тысяч. Мне еще через пять лет квартиру обещали". Медкомиссия в Майкопе признала его годным к службе, а вот в Краснодаре забраковали: сколиоз и врожденная деформация грудной клетки. Направили в ту самую часть 22179, где с первого дня начались странности. "Поставили на должность гранатометчика, хотя я гранатомета ж в руках не держал. Просился в ПВО, но сказали: мест нет", – говорит Иван. Первые три месяца зарплаты не было, в декабре выплатили сразу за три, но получилось не 24 тыс., как обещали, а около 17 в месяц. "А на что жить-то? Казарм нет, на дорогу сто рублей в день, на довольствие не поставили ж меня, так покушать надо еще".

В конце сентября роту Ивана отправили в командировку на полигон Кадамовский. В Южном военном округе в то время проходили масштабные учения, а на юго-востоке Украины ждали очередного штурма Мариуполя. "Нам обещали ж, что все будет – палатки, все. Мы приехали часов в 10 вечера, там старые советские палатки с белугой, но и той белуги нет, сами потом обшивали (белуга – сленговое название теплоотражающего светлого материала, которым утепляют изнутри армейские палатки. – Прим. ред.). Пола нет – трава, нар нет, нам сказали, там доски есть, их нам дают, мы их занесли в палатку, постелили на землю. Выдали спальные мешки, на нас были бронежилеты, легли. Вторую ночь тоже спали на земле – не было дерева, с чего нары ставить. Потом мы нашли в другой части палки, дрова, на третий день начали ставить нары, но то гвоздей не хватает, то еще чего. Так и не поставили. Нам сказали ждать эшелон с Астрахани, что там все есть – матрасы, все. Мы ждали".

С питанием в первые дни тоже были проблемы: один сухпаек на сутки на четверых. Воду покупали у подсуетившихся таксистов – 150 рублей за 1,5-литровую бутылку. "Утром выдавали полторашку на 50 человек – умыться, зубы почистить. Кто успел, тот успел. Мы ж там вообще не мылись и не раздевались даже – ночью холодно, ветрюганище. У ребят завелись бельевые вши. Их надо ж было изолировать, они ж ночью перепрыгивают мгновенно, но куда их девать? Одного срочника выкинули на улицу, он там спал, бедный". Чтобы не мерзнуть, в палатке поставили буржуйку, но дров поначалу не было, вырубили близлежащий лесок, впрочем, грела печка плохо: маленькая слишком, а в палатке – 40-50 человек. "А у офицеров был генератор, обогреватели, компьютеры, все. Кушали они в соседней части, там и купались". Рядом с майкопчанами стоял другой лагерь – новые палатки, десяток полевых кухонь, патрули с автоматами, но без опознавательных знаков, в форме "Флора", которую вывели из употребления в российской армии в начале 2010-х годов. На третий день ребята начали питаться у них, оказалось – сборный пункт наемников перед отправкой на Украину. "Они когда услышали про наши зарплаты, говорят, переходите к нам, у нас больше платят, –​ говорит Иван. – То ли $400 в день, то ли 4000 рублей, не помню. И в наш лагерь приходили, агитировали. Я не хотел. У меня тетя на Украине живет, зачем я буду в своих стрелять". Кормили у "ополченцев" вкусно – гречка, макароны с настоящей тушенкой, вот только есть было нечем и не из чего: "Котелков нам не выдали, обрезали пластиковые бутылки и из них кушали. Ложки – пластмассовые из сухпайков, но они ломались мгновенно".

Впрочем, и сами учения оказались странными: "Ребята тама стояли по несколько месяцев и говорили, что они даже не стреляли ни разу. Мы траву дергали вокруг палаток – чтобы не было ни одной травинки. Бычки собирали – даже дежурных назначали по бычкам. Командир идет, увидит бычок – наряд вне очереди. Иногда мог и сам кинуть, чтобы придраться". Пришлось забыть и о вежливости Гюмри: "По фамилии нас не называли. Падла, скотина, матами крыли, могли ж и подзатыльников надавать, – говорит Иван. – Мне самому один раз досталось, но уже в декабре, когда зарплату получил. Подошел командир роты капитан Винокуров и говорит: "Отдай мне сорок тысяч – и все у тебя будет хорошо, будешь служить нормально". Я сказал, у меня мама, семья, ничего не дам. Он мне отвесил подзатыльник и сказал хорошо подумать".

На третий день командировки у Ивана начались боли в животе, к тому же он сорвал спину при разгрузке дров. Врача в части не было, с другим контрактником, Владимиром Зацепилиным, Иван отпросился у командиров в Майкоп – сходить к врачу и оформить бумаги на зарплату, Зацепилин же написал рапорт об увольнении (и сейчас тоже ходит под уголовным делом по 337-й). Из Майкопа обратно на полигон Ивана не отпустили, он ежедневно приезжал на службу в часть. Но когда и за январь заплатили всего 17 тысяч, Иван решил уволиться, написал рапорт, но его, как водится, рассматривать не стали. Чуть позже, правда, сказали, что в части будет школа выживания – очередной выезд – достаточно отказаться от нее, чтобы аттестационная комиссия вынесла решение об увольнении. Иван от школы отказался, но его все равно оставили. В третий раз закинул он рапорт в конце февраля, снова никаких новостей, а 6 апреля его пригласили в Военный следственный комитет (ВСК), где сообщили о возбужденном против него уголовном деле. Уже на суде выяснилось, что еще в октябре аттестационная комиссия уволила Ивана Шевкунова, на резолюции даже стояла подпись командующего войсками ЮВО генерала Галкина, но документы завалялись у какого-то полковника в Ростове, тот отправил их обратно в Майкоп, где им тоже не придали значения.

"Нам дали госадвоката, – горячится Светлана Шевкунова. – Он сказал, что бесплатно работать не будет, надо заплатить сначала 30 тысяч, а потом еще неизвестно сколько, чтобы решать вопросы. Я отказалась, потому что денег таких не было". По мнению Светланы, именно отказ от удобного следствию адвоката стал причиной того, что дело Ивана переквалифицировали на более тяжелую статью – 338, дезертирство, изменив меру пресечения на арест. "В СИЗО я провел два месяца, но там было лучше, чем в армии: к нам относились по-человечески, никто не оскорблял. В часть бы таких офицеров", – улыбается Иван.

25 сентября суд понизил статью, но доводы защиты о том, что от службы Шевкунов не уклонялся, постоянно был в расположении части, во внимание не принял. "Дел таких полно, – говорит Светлана. – Просто всех запугали, все молчат. Кенс (начальник отдела кадров части подполковник Сергей Кенс. – Прим. ред.) мне лично говорил, что он передал материалы на 79 уголовных дел. "А теперь оттуда даже офицеры увольняются, – добавляет Иван. – Прошел слух, что в Сирию будут посылать, но никто ж не хочет".

Плата за выход

Если Иван Шевкунов был новеньким в части, 22-летний младший сержант Александр Ененко проходил здесь сперва срочную службу, взяв академический отпуск в Институте искусств Адыгейского госуниверситета. На контракт также остался из-за зарплаты, к тому же в армии ему нравилось: ни на срочной службе, ни первые два года по контракту в роте РЭБ (радиоэлектронная борьба) проблем у него не было, а летом 2014-го его перевели в новый батальон, куда впоследствии попал и Иван. "Первый конфликт случился, когда поехали на полигон Ашулук, – рассказывает Александр. – По приезде инструктор по горной подготовке старший сержант Айдемиров начал мне предъявлять беспричинно. Это все было по пьяной лавочке – прямо в поезде выпивали они, их компания, а я новый человек, никого не знал. Он говорил, что я себя веду не так, что будет забирать мою зарплату: "Будешь выпендриваться, твою семью всю порежу, когда вернемся", – все в таком роде, оскорблял, раз пять ударил ладонью по голове". Александр обратился к командиру роты Аполонову, но тот отмахнулся: мол, они пьяные, протрезвеют – и все будет хорошо. На полигоне Ененко решил не оставаться и с ведома Аполонова вернулся в часть, где к его жалобам вроде бы прислушались, но через месяц все же отправили обратно на Ашулук. "На каждом построении со стороны Аполонова и Айдемирова были унижения морального достоинства, меня подкалывали, обзывали, подзатыльники давали, – говорит Ененко. – Как называли? Матом можно говорить? Ну долбо***м, петушком – такие обидные слова. Да все маты могу перечислить. Я особо не отговаривался, но в один день обратно ответил Айдемирову, что рот закрой, ты меня за****. Он меня ударил по лицу, я упал, он ударил ногой по спине, его оттянули. Я провалялся неделю со спиной, двигаться не мог – он попал как-то по нерву. Мне потом сказали, это невралгия, а все записи в медицинской книжке пропали". Впрочем, били не только Ененко: "Сильных физически никто не трогал. А так всех били. Аполонов на моих глазах пацана однажды избил палкой".

В сентябре Александр ушел на больничный – ему удалили вросший ноготь, а в конце октября отправился на полигон Кадамовский, на котором не пробыл и суток. "Я приезжаю, там командующий армии приехал, и прямо на построении мне полетели угрозы от Аполонова и Айдемирова: что сейчас, мол, построение закончится, а ты, говно такое, про****ся со своим пальцем, сейчас в палатку зайдешь, мы тебя там вдвоем уработаем". Дожидаться "уработки" в палатке Ененко не стал, написал рапорт на увольнение, отдал его полковому писарю и вернулся в часть в Майкоп. Многомесячные попытки перевестись в другую часть ни к чему не привели, Ененко отправили к тому же Аполонову – за резолюцией на рапорт. Вот только подпись свою командир роты оценил в 10 тысяч рублей – почти половину оклада Ененко. Тот заплатил, получил документы, отдал их в производство, но в марте 2015-го ему сообщили об отказе, якобы из-за приказа командующего округом, запретившего любые переводы. "Я не видел документы с отказом, может, никто никуда и не отправлял, а просто так сказали", – говорит Ененко. Вскоре после отказа Александру позвонили из военной прокуратуры и сообщили об уголовном деле. "Я звоню командиру, он говорит: "Я не знаю, я ничего на тебя не писал". Я прихожу в прокуратуру, а там мне показывают бумаги, где Аполонов каждый день расписывает мое отсутствие", – рассказывает Ененко. Младший сержант решил бороться, написал заявления на Аполонова и Айдемирова о вымогательстве и рукоприкладстве, но суд не усмотрел оснований в возбуждении уголовных дел, более того, следствие давило на Ененко, заставляя отказаться от показаний: "Следователь Андрусенко допоздна удерживал Ененко в кабинете, отобрал телефон, заставлял изменить показания, – рассказала РС адвокат Татьяна Чернецкая. – Там ребятам пришлось полицию вызывать, чтобы его вытащить, звонили даже на горячую линию Главного следственного управления. Мы будем еще добиваться возбуждения дела против следователя".

Из-за того, что с Кадамовского Александр уехал, агитаторов с Донбасса он не видел, но слышал о них от сослуживцев, рассказывавших, что предлагали большие деньги. По их словам, в октябре рота даже отправилась на выезд к границе с Украиной, должны были перейти, но почему-то вернулись на полигон. "Неделю они там стояли или две. Говорят, горилочку пили, им с той стороны границы поставляли".

Суд назначил Ененко наказание в полтора года колонии-поселения, на 29 октября назначена апелляция, Александр надеется на условный срок или на амнистию. В армию возвращаться не собирается – хочет закончить университет, к тому же ему предложили работу в Адыгейском республиканском колледже искусств, но главная мечта – раскрутить музыкальную группу "28 утра", в которой Ененко – солист, автор музыки и текстов: "Пока у нас подъем, второй альбом уже записываем", – хвастается он.

"В МВД все было вежливо"

Другая жертва командиров части 22179 – 36-летний Александр Евенко. Он бывалый военный: срочная служба в Заполярье в конце 1990-х, 8 с лишним лет в ОМОНе с постоянными командировками по всей стране, в том числе на Кавказ, работа в охранной фирме на олимпийских объектах в Сочи. "Из МВД уволился, потому что не дали квартиру, да и хотелось служить поближе к дому. Везде было много рекламы о контрактной службе, решил попробовать профессиональную армию, – говорит Александр. – Но столько вранья я в жизни своей не видел".

Изначально Александра приглашали на должность замкомандира взвода с окладом в 40 тысяч, однако при устройстве в отделе кадров пояснили, что из-за какой-то ошибки это место занято, нужно написать заявление на оператора станции ближней разведки (СБР), а потом его повысят. Но повышения Евенко так и не дождался, более того, если первые месяцы ему выплачивали оклад в 30 тысяч вместо обещанных 40, потом срезали до 15. Александра также сразу отправили в командировку на полигон Ашулук в Астраханской области: "Жара под 60 градусов, песчаные бури, еда с песком – вермишель, рис и гречка без ничего, антисанитария – в туалет по 50 раз на дню бегали, – вспоминает Евенко. – Но самое главное – не было воды. Пойдешь на кухню, тебя гонят, ждали чай, который разносили 4 раза в день. Водовозка приезжала, но вода часто была с тиной, пахла болотом, туда засыпят хлорки – и это пьют. Или можно было ходить в частные лавочки, которые понаоткрывали рядом с полигоном, но там все втридорога". Офицеры же ни в чем недостатка не знали: "Им носили еду, овощи, фрукты, минералка всегда у них в палатках стояла, кондиционеры были, холодильники". Впрочем, по словам Евенко, в полях можно переносить любые условия – на то она и служба, но поражало отношение со стороны командования. "В МВД никто не повышал голос, все было вежливо, офицеры жили в тех же условиях, что и мы, если чего не хватало, старались пробить и решить проблему".

С самого начала у Евенко не сложились отношения с командиром роты Аполоновым. "Он чувствовал себя корольком: мог приложиться к срочникам, на меня один раз замахнулся, но ударить побоялся. Оскорблял всех постоянно, крыл матом". Рассказывает Евенко и о вымогательствах: "Служебная характеристика стоила 5 тысяч, за увольнительную в город нужно было что-нибудь привезти или скинуться на что-то: покупали трубы для обогрева палаток, я вот пленку купил. На Новый год многие получили премиальные – до 120 тысяч, 60% отдавали командирам. Я премии не получил, потому что писал жалобы в прокуратуру", – рассказывает Евенко. Командировочные тоже не платили: "Мне ребята говорили, что за 6 лет не видели командировочных ни разу. В чей карман они шли, неизвестно. Я стал выбивать их, написал письмо в Минобороны, те связались с командованием части и прислали мне ответ: что деньги мне не положены, потому что на полигонах я не был". Бумагу, впрочем, удалось опротестовать и командировочные Евенко выплатили – 28 тысяч за 4 месяца в поле.

После командировки на Ашулуке Евенко вернулся в Майкоп, подал рапорт об увольнении, его приняли, но не зарегистрировали. Более того, выстроили на плацу вместе с другими желающими уволиться и объявили устный приказ – отбыть на полигон Кадамовский. "Мы отказались, пока они не зарегистрируют наши рапорта. Тогда нас, как мешки с картошкой, покидали в КАМАЗы и увезли на полигон". Евенко с Кадамовского не уехал, терпел оскорбления со стороны командиров, а по возвращении снова принялся писать рапорты на увольнение и жалобы в военную прокуратуру. Более того, проходил свидетелем по делу Ененко и другого сослуживца – Павла Тынченко. Против самого Евенко дело возбудили позже: ждали, пока вступит в силу закон об амнистии и он не сможет прикрыться удостоверением ветерана боевых действий. Несмотря на то что Евенко, как и его сослуживцы, постоянно был в расположении части, да и живет от нее в двух шагах, суд приговорил его к году в колонии-поселении, 22 октября апелляционная инстанция заменила срок на условный.

Год дали и Павлу Тынченко, показания в защиту которого давал Евенко. Тынченко тоже пытался уволиться после Ашулука, но и его насильно отправили на Кадамовский. "Мы однажды поехали в Ростов жаловаться на превышение должностных полномочий со стороны следователя, – рассказала защищавшая его Татьяна Чернецкая. – Нас там встретили вообще вне правового поля. Вышел некто в прокурорской военной форме, не представился, стал возмущаться: чего вы сюда приехали, Павлу сказал: "Ты вообще на подписке находишься, что ты тут делаешь?" Хотя Тынченко поставил следователя в известность о том, что не согласен с его действиями и едет их обжаловать. Сказал: если отсюда не уберешься, будешь сидеть в другом месте, и вообще – мол, как вы достали со своими жалобами, никак не успокоитесь". По дороге в Майкоп Тынченко стал нервничать из-за прокурорских угроз и сказал адвокату, что если его отправят в СИЗО, он расскажет на следствии о том, что им настойчиво предлагали ехать в Донбасс. "Я отговаривала его, сказала, что в такие игрушки играть с государством нельзя", – говорит Татьяна. Меру пресечения Тынченко все же изменили, предварительно дав отвод его адвокату, и Павел заявил о вымогательстве со стороны командира части, о физическом насилии и о том, что отказался выполнять "преступный приказ" об отправке на Украину. Эти показания следствию не понравились. По словам Татьяны Чернецкой, в СИЗО с Павлом "поговорили", после чего он от своих показаний отказался и признал вину. "Ему грозили тем, что привлекут к уголовной ответственности за более тяжкие преступления с наказанием более 10 лет лишения свободы, обещали освободить из СИЗО и дать условно по 337-й статье, если он признает вину и скажет, что его оговорили адвокаты. Он звонил потом, извинялся. Я его не осуждаю". Из СИЗО Павла и правда выпустили, но срок дали реальный, впрочем до колонии он не доехал – наказание прервали в связи с амнистией. Впрочем, бывшего военного так запугали, что он не только с журналистами отказывается общаться – даже на звонки сослуживцев не отвечает: уверен, что телефоны прослушиваются.

Другие по живому следу

Воинская часть 22179 располагается на окраине Майкопа, с одной стороны – мамы с колясками во дворе пятиэтажек, с другой – старуха копается в огороде, одинокий конь щиплет траву. У входа обычная суета: приезжают и уезжают гражданские автомобили, заходят и выходят люди в форме. Сама часть для прессы – terra prohibita, подполковник Кенс по телефону сказал, что не уважает Радио Свобода, отвечать на вопросы отказался и посоветовал "сначала научиться писать правду". Отмахиваются от журналистов и простые военнослужащие: командование строго-настрого запретило общаться с репортерами. Впрочем, те, с кем удалось поговорить на условиях анонимности, рассказали, что на службу не жалуются, хотя денег мало. Младший сержант Сергей рассказал, что получает 20 тысяч, из которых 8 отдает за жилье. Часть должна доплачивать 3600 рублей на аренду, но оформить это не так просто: "Надо договариваться". Уточнять детали "договоренностей" не стал. Условия на полигоне после скандалов изменились: проведший семь месяцев на Кадамовском сержант Алексей рассказал, что жили они в палатках с кондиционерами, кормили неплохо, хотя с водой по-прежнему бывали проблемы, а многие нововведения сделаны для отвода глаз: есть, к примеру, стиральные машинки, но пользоваться ими нельзя, стирать приходится в тазике. На вопрос о неуставных отношениях улыбаются: "Какая армия без мата и пинка". Вал уголовных дел собеседники РС не отрицали, но пожимали плечами: "Бегут по глупости, думают, что тут рай, а служить не готовы, – пояснил капитан из части. – Хотят быть рядом с домом, передислоцироваться не хотят". А вот слухи об отправке на Украину и в Сирию военнослужащие комментировать не желали или отшучивались: "Военная тайна".

На самом Кадамовском до сих пор стоит много лагерей. "Вот тут чеченцы, тут наши ростовские", – поясняет таксист, переваливаясь по разбитой военной техникой грунтовке, протянувшейся между покрытыми желтой травой голыми холмами. На месте, где стояли майкопчане, сейчас располагается лагерь 7-й военной базы из Абхазии. На территорию лагеря попасть не удалось, отвечающий за часть полковник, вышедший почему-то в сером спортивном костюме, не представился и попросил дежурного по КПП "проводить" корреспондента РС. Впрочем, военнослужащие, что прогуливались за пределами лагеря, охотно рассказали, что и им жаловаться не на что: просторные палатки с нарами, летом работают кондиционеры, а зимой обогреватели, отремонтированные санузлы, с питанием и водой проблем нет, раз в неделю – баня: все, как и в месте постоянной дислокации. "Пострелять", правда, солдаты не успели, но и приехали на полигон пару недель назад; на Украину сегодня не отправляют, про Сирию пока не слышно.

Ребята с недоверием смотрят, когда рассказываешь им майкопскую историю: из их лагеря никто не бежит. Неизвестно, поменялись ли условия на Кадамовском из-за поднявшейся шумихи, но очевидно, что сегодняшние военные в лучшей ситуации. Вот только десятки обвинительных приговоров никто не отменил, новые дела продолжают возбуждаться, а главные виновники массового исхода военнослужащих – командование части 22179 – вряд ли понесут наказание.