Архивы Свободы

Москва 2042, часть 9

Москва 2042, часть 7

Москва 2042, часть 5

Москва 2042, часть 4

Москва 2042, часть 2

Москва 2042, часть 1

Довлатов и окрестности. "Смерть и другие заботы"

Похороны с ним не вязались. Слишком короткий гроб. Галстук, которых он никогда не носил. Смуглое армянское лицо. А потом пошел дождь. Такого я не видел никогда, будто наклонили небо.

Довлатов и окрестности. "Невольный сын эфира"

У Довлатова был на редкость подходящий для радио голос. Сергей задушевно, как Бернес, почти шептал в микрофон. Не удивительно, что Довлатова всегда любили слушатели, и письма он получал чаще, чем все остальные вместе взятые.

Довлатов и окрестности. "Матрешка с гениталиями"

Больше тайны пола Сергея волновало таинство брака. Самые популярные персонажи у Довлатова - его жены. Бесконечно описывая историю брака, Сергей всегда возвращался к исходному моменту. "Как это, чужого человека - руками!.." - растерянно говорил Сергей. Завороженный квантовым скачком от двух к одному, он не уставал описывать ту волшебную секунду, что меняет прошлое и определяет будущее.

Довлатов и окрестности. "На полпути к Родине"

Считая Америку отредактированной родиной, все мы надеялись найти в Новом свете исправленный вариант Старого. Мы искали в Америке свой, а не ее идеал. Как Колумб, мы отправились в одну страну, а попали в другую.

Довлатов и окрестности. "Смерть и другие заботы"

Довлатов и окрестности. "Невольный сын эфира"

Довлатов и окрестности. "На полпути к Родине"

Довлатов и окрестности. "Матрешка с гениталиями"

Довлатов и окрестности. "Концерт для голоса с оркестром"

Довлатов и окрестности. "Пушкин"

Довлатов и окрестности. "Филологи"

Довлатов и окрестности. "All that Jazz"

Довлатов и окрестности. "Роман пунктиром"

Довлатов и окрестности. "Концерт для голоса с оркестром"

Довлатова в Америке больше интересовало не какой мы ее видим, а какими она видит нас. В одном его «репортаже» американка жалуется, что русские соседи подарили ей целую "флотилию деревянных ложек". "Но в Америке ими не едят, - объясняет она, - раньше ели, лет двести назад". В другой раз Довлатов спрашивает своего собеседника: - Ты знаешь, где Россия? - Конечно, в Польше.

Довлатов и окрестности. "Пушкин"

Его лучшая книга «Заповедник» настояна на Пушкине, как рябина на коньяке. Довлатов любил Пушкина за то, что в этом большом человеке нашлось место и для маленького человека. Сергей писал: Пушкин, в котором "легко уживались Бог и дьявол", погиб "героем второстепенной беллетристики. Дав Булгарину законный повод написать: "великий был человек, а пропал, как заяц".

Довлатов и окрестности. "Филологи"

Филология Довлатов интересовала мало - он ненавидел литературоведческий жаргон. По-моему, Сергей просто не верил в существование такой науки. Но в определенном - прямом - смысле он сам был филологом. Довлатов любил слова. Не только за мысли, которые они выражают, но и сами по себе, просто за то, что они - части речи.

Довлатов и окрестности. "All that Jazz"

Довлатов любил джаз потому, что он занимался искусством, согласным впустить в себя хаос, искусством, которое не исключает, а переплавляет ошибку, искусством, успех в котором определяют честность и дерзость. Сергей с наслаждением смирял свою прозу собственными драконовскими законами. Но еще больше он дорожил советом Луи Армстронга: "Закрой глаза и дуй!"

Довлатов и окрестности. "Роман пунктиром"

В американской литературе Довлатов находил то, чего ему не хватало в русской. Сергей жаловался, что у Тургенева никогда не поймешь, мог ли его герой переплыть озеро. Чтобы не быть на него похожим, сам Довлатов переплыл Миссисипи. Сергей никогда не забывал о телесном аспекте нашего существования. Тем более, что сделать ему это было непросто.

Довлатов и окрестности. "Пустое зеркало"

Сергей и себя любил изображать в болезненной, как заусеница, ситуации. Он знал, что лучший способ избавиться от допущенной или испытанной неловкости - поделиться ею. Рассказывая о промахе, ты окружаешь себя не злорадными свидетелями, а сочувствующими соучастниками. В отличие от горя и счастья стыд поддается делению, и гласность уменьшает остаток.

Довлатов и окрестности. "Все мы не красавцы"

Любуясь загадочностью нашей природы, Довлатов признавал лишь ту тайну, которая была рядом. Он не слышал о Бермудском треугольнике, не читал фантастики, не интересовался переселением душ и не заглядывал в рубрику гороскопов. Довлатов пожал плечами, когда я написал статью о снежном человеке. По-настоящему таинственными Сергею казались не снежные люди, а обыкновенные.

Довлатов и окрестности. "Поэзия и правда"

Глупость советской власти - не в идеологической ревности, а в чисто практической недальновидности: ни один режим не относился так снисходительно к безделию и так безжалостно к делу. Сергей хотел писать хорошо, но власть терпела только тех, кто писал, как получится.

Довлатов и окрестности. "TERE-TERE"

Как многие пьющие люди, Довлатов панически любил порядок. Он был одержим пунктуальностью, боготворил почту, его записная книжка походила на амбарную книгу. При этом, будучи главным возмутителем покоя, Сергей прекрасно сознавал хрупкость всякой разумно организованной жизни. Пытаясь разрешить основное противоречие своей жизни, Довлатов воспринял Эстонию убежищем от хаоса.

Довлатов и окрестности. "Щи из Боржоми"

Обычной советской оппозиции "Восток-Запад", Довлатов предпочитал антитезу из русской классики - "Север-Юг". Кавказ у него, как в "Мцыри" - школа чувств, резервуар открытых эмоций, попрек тусклым северянам. "В Грузии - лучше. Там все по-другому", - пишет он почти стихами в "Блюзе для Натэллы", рассказе, напоминающем тост.

Довлатов и окрестности. "Пустое зеркало"