Иван Толстой: Петербургское издательство “Алетейя” выпустило книгу мемуаров Филиппа Вейцмана “В фашистской Италии” с подзаголовком “Русские люди без родины”.
Имя Филиппа Вейцмана вряд ли что-то скажет сегодняшнему читателю, даже специально интересующемуся русским зарубежьем. Научный редактор книги историк Михаил Талалай у нашего микрофона.
Михаил Талалай: Иван Никитич, для меня эта книга неожиданная и необычная. Я люблю эмигрантские мемуары, много их публикую, а тут – мемуары человека, которого достаточно хорошо знал: Филипп Моисеевич Вейцман… Мы с ним часто встречались в Италии, обсуждали разное. И теперь, когда я читаю, комментирую, публикую его тексты, я как будто слышу его голос. Для меня это совершенно новое ощущение. Поэтому эта книга какой-то новый важный этап в моей издательской деятельности.
Знакомство с автором мемуаров произошло следующим образом. Тут я немножко в свои собственные воспоминания ударюсь. В первую поездку за границу, в 1988 году, я попал в Швецию. И у одного закрытого шведского храма повстречался с симпатичным итальянцем. Мы вместе подождали открытия этой церкви, где-то часик провели вдвоем. И он мне сказал: "Михаил, а ты не хочешь приехать в Италию?" Я говорю: "Конечно” – “Я пришлю тебе приглашение".
Такой вот сложился треугольник – Россия, Швеция, Италия
И Антонио, так звали моего совершенно случайного знакомого, действительно мне прислал приглашение, но не от себя, а от его друга, русистки, Анны Марии Канепа. Она мне прислала это историческое приглашение в Италию. Я берегу его до сих пор, тот документ 1988 года: в 1989 году я впервые отправился на Апеннины – как ее гость. Анна Мария Канепа тогда жила в Ливорно. Как ни удивительно, она сейчас сама эмигрировала и живет в Швеции. Такой вот сложился треугольник – Россия, Швеция, Италия. И вот в 90-е годы, когда я сам уже основательно оказался в Италии, она в своем Ливорно познакомилась с необыкновенным русским господином, достаточно преклонного возраста. Когда же теперь я подошел к публикации мемуаров, я, конечно, обратился к Анне Марии и попросил ее написать несколько слов об этом человеке.
Из предисловия Анны Марии Канепы-Мордаччи:
Мы познакомились у Тирренского моря, в Ливорно. Он являл собой тип того джентльмена, которого итальянцы определяют как «господин прошлых времен»: джентльмена не только во внешнем виде, но в первую очередь – в манерах, мягких и утонченных. Возможно, скажу банальность, но мне Филипп Моисеевич Вейцман свой мягкостью и меланхолией напоминал своего земляка, уроженца Таганрога, врача и писателя Чехова (кстати, Вейцман тоже имел две ипостаси, инженера и поэта). С Чеховым его сближала и особая, деликатная ирония.
Итальянский язык Вейцмана был совершенным. Возможно, в нем некогда присутствовал генуэзский акцент, теперь совершенно исчезнувший и сменившийся на легкую офранцуженность, но не в акценте, а в манере произношения.
Вскоре дом Филиппа Моисеевича стал для меня уголком покоя и культуры посреди сумбурного портового города.
Через его тексты я как будто познакомилась с ним вновь, узнала жизненные маршруты автора, который пролегли вдоль морских берегов – Азовского, Лигурийского, Средиземноморского и даже вдоль берега Атлантического океана. Маршруты эти напоминают странствия Одиссея, плававшего по эйкумене в поисках утраченной родины.
Где же она, эта родина ливорнийского джентльмена? В итальянском удостоверении личности у него стояло «родился в 1911 году в Таганроге, бывшем европейском Советском Союзе» – перл нашей бюрократии, неспособной познать географию и историю.
В действительности, Филипп Моисеевич родился в бывшей Российской империи, став юным свидетелем драматического появления на карте мира Советского Союза.
В 1927 г. Филя, как его называли домашние, вместе с родителями выехал из Москвы в Геную. Никто из этих трех людей не предполагал, что на родину они уже не никогда вернутся.
Михаил Талалай: В итоге и я сам стал часто ездить в Ливорно к Вейцману. Особенно я любил бывать на его днях рождения: Филипп Моисеевич широко их отмечал. Он был действительно в хорошем возрасте. Представьте, родился в 1911 году! Ему было уже под 90, когда мы с ним сошлись.
Ливорно – город малозначительный. Туристы там почти не бывают. Они приезжают, ну, разве что поехать на Эльбу, навестить места ссылки Наполеона, откуда он бежал, знаменитый его стодневный эпизод. Но, тем не менее, я стал достаточно часто там бывать именно с тем, чтобы повстречаться с Филиппом Моисеевичем.
Вейцман был страстным библиофилом
Я с огромным наслаждением его слушал. Он был блестящим рассказчиком. Перемежал разного рода анекдоты с широкими обобщениями по XXвеку. А он увидел его в разных странах и с разных точек. И, конечно, в его доме было полно книг. Вейцман был страстным библиофилом и гордился тем, что в Париже (а он пожил немало и в Париже) у него была даже своя собственная букинистическая лавка. На дни рождения мы ходили в трактир, зажигали свечи. Ну, конечно, не точное их число. Иначе пришлось бы каждый раз ставить штук 90. А порой просто ничего даже не ставили в его праздничный торт.
Ну и, конечно, беседы, беседы. Его удивительная память сохранила множество деталей XXвека, и он их изложил в своих воспоминаниях. Эти воспоминания он, сразу оговорюсь, опубликовал, но самиздатовским способом. Будучи в Израиле, он просто из своего собственного кармана выложил там какие-то шекели и их напечатал, без издательств, без каких-то копирайтов, просто такой самиздат, ну, или тамиздат. Тут мне трудно подыскать точный термин для такой публикации. Написал он целых три тома с заголовком “Без отечества. История жизни русского еврея”.
Не раз Филипп Моисеевич говорил мне при наших встречах, что он бы очень хотел, чтобы его мемуары прочитали и на его родине, в России. Тут сразу я должен вставить комментарий, потому что мемуарист, на мой взгляд, изящно обыграл эти два русских слова: родина для него – это Россия. Он родился в России. А отечеством он все-таки считал Израиль, страну его отцов или праотцов, куда он идейно стремился и прожил там несколько лет.
Я вот из его трехтомной автобиографии, где он описывает и русскую часть своей жизни, и израильскую, и Францию и прочее, признаться, взял исключительно одну Италию. И думаю, что автор одобрил бы мой выбор, потому что это моя тема, итальянистика, и я там все внимательно прокомментировал, отследил. И по сути, сделал вот такой отдельный важный итальянский корпус, очень цельный.
Но за рамками этого корпуса осталась, естественно, российская часть. И поэтому вкратце, пунктирно, перескажу его доитальянскую жизнь.
Филипп Моисеевич родился в 1911 году в Таганроге в культурной еврейской семье. Но уже спустя два месяца после его рождения семья переехала в Геническ. И поэтому самой первой страницей этих трехтомных мемуаров стала гражданская война и революция именно в Геническе. Анна Мария, которая познакомила нас с Филиппом Моисеевичем, интересным образом сравнила Вейцмана с Чеховым, уроженцем Таганрога. Однако в отличие от Антона Павловича Филипп Моисеевич, повторю, провел в Таганроге всего лишь два своих первых месяца.
В двадцать седьмом году он покидает родину, как оказалось, навсегда, и уезжает в Италию
Отец нашего мемуариста, Моисей Давидович, принадлежал к той части российской интеллигенции, которая, не разделяя радикальных большевистских взглядов, все-таки посчитала необходимым трудиться над построением, как тогда объявляли, справедливого будущего общества. Семья перемещалась по стране. Вейцманы жили в Ростове, Одессе, затем обосновалась в Москве. Моисей Давидович успешно работал в Министерстве торговли. Он из купцов, и его финансовые способности не остались незамеченными: советские власти решили отправить его в длительную командировку за границу.
В двадцать седьмом году Филя, ему 16 лет, покидает родину, как оказалось, навсегда, и уезжает в Италию.
Прощай, родина! Из мемуаров Филиппа Вейцмана.
…В 1927 году общее положение в стране стало вновь ухудшаться: сказывались первые сталинские мероприятия. В Москве, перед булочными и некоторыми другими магазинами, появились «хвосты». Проходя по улице мимо одного из таких «хвостов», мы с мамой услыхали крик какой‑то бабы: «Опять хлеба нету. Это все жиды проклятые! Они весь хлеб забрали, да в Кремле спрятали».
Отец нам сказал, что его, вероятно, в этом году пошлют за границу, в Италию, хотя он предпочел бы оставаться еще один год в Москве, чтобы дать мне время окончить девятилетку.
Когда летом мы были у бабушки в Одессе, пришла телеграмма от отца, из Москвы: «Через десять дней уезжаем Италию выезжайте Москву первым поездом Моисей». Все были взволнованы, бабушка плакала.
– Мама, чего ты плачешь? – уговаривала ее моя мать, – ведь я уезжаю только на год.
Но бедная бабушка была безутешна:
– Знаю я, что значит – на год. Шутка ли: в Италию! В такую даль. Ведь я так стара, и тебя, наверное, больше никогда не увижу.
Бедняжка! Она не ошиблась!
Последняя неделя прошла быстро, и как бы в полусне. В Москве стояли ясные, теплые и тихие дни конца лета. Утром, в канун отъезда, я отправился в Александровский сад, и там провел с час, любуясь Кремлем. Наступило 29 августа. Наш поезд отходил с Варшавского вокзала ровно в 17 часов. Мы совершили последние сборы. Я взял с собой несколько учебников, чтобы иметь возможность, во время моего пребывания в Италии, повторять пройденные предметы.
«Смотри, не сделайся в Италии фашистом!» – закричала мне дочь наших друзей
Наш проезд тронулся. «Смотри, не сделайся в Италии фашистом!» – закричала мне дочь наших друзей. Провожавшие нас засмеялись… Прощай, Москва!
Проснулся я довольно рано, и моей первой мыслью было: мы едем за границу. Но вот, во мраке, замелькали редкие огоньки еще спящего города. Я поспешно соскочил с моей койки и прильнул к окну. Заскрипели буфера. Ярко освещенный перрон. Минск. Засуетились около поезда железнодорожники. К нашему вагону подошли двое в военных формах и беретах – чины пограничного ГПУ. Постояв минуты две, они поднялись к нам в вагон, и пошли по коридору, открывая все двери, зорко и подозрительно вглядываясь в полусумрак каждого купе. Поезд тронулся, и вскоре послышались их голоса: «Граждане, паспорта! Паспорта! Граждане, пожалуйте ваши паспорта!»
Наш багаж осматривает какая‑то женщина. Она любезна, но с упорством педанта роется во внутренностях наших чемоданов. Нашла мои учебники: «Учебные пособия вывозить из СССР запрещено, но, впрочем, вы, вероятно, скоро вернетесь. Можете их везти с собой». У нашего соседа по вагону нашли советский юмористический журнал «Крокодил». Таможенный чиновник предупредил: «Поляки его не пропустят».
Поезд шел все медленней и медленней и наконец остановился перед небольшим белым зданием, с маленькой четырехгранной колонкой на крыше. На верхушке этой колонки виднелись скрещенные серп и молот. Впереди, на дороге, стояло нечто вроде арки. На одной из ее сторон было написано: «Коммунизм сотрет границы». А на другой стороне: «Привет рабочим Запада».
И вот за окном снова появилось такое же белое здание, с четырехгранной вышкой, но на ней виднелся, растопырив крылья, белый польский орел. «Господа, паспорта, паспорта! Господа, пожалуйста, предъявите ваши паспорта!» Как непривычно звучало слово: «господа». Два польских жандарма вошли в вагон, отбирая у всех пассажиров их документы. Говорили они по‑русски, безо всякого акцента, и я от них не слыхал ни одного польского слова. Польский таможенный осмотр оказался под стать советскому. У пассажира, везшего юмористический советский журнал «Крокодил», он был, несмотря на все просьбы и протесты, отобран. Поезд тронулся. Было утро, 30 августа 1927 года.
Прощай, родина!
Спустя пять лет отцу мемуариста приказали срочно вернуться в СССР
Михаил Талалай: В Италии произошли драматические события. Спустя пять лет отцу мемуариста приказали срочно вернуться в СССР – на отдых, как ему объявили. Отец уже знал, что шли репрессии, вычищали его сотрудников, и решил стать невозвращенцем. Понятно, что главным последствием такого выбора стала немедленная потеря советского гражданства для всей семьи. И в тридцать втором году мемуарист (ему уже было за 20) тоже стал, вслед за отцом, аполидом, апатридом и прочее. Но несмотря на то, что он не имел гражданства и несмотря на муссолиниевский фашистский режим, он благополучно окончил инженерный факультет и даже получил итальянское подданство, в отличие от своих пожилых родителей, им не дали из-за возраста.
Это – пример успешной интеграции. Но успех был обманчивым. В сентябре тридцать восьмого года дуче издал расовые законы, которые отбросили местных евреев на обочину общественной жизни. А евреям-иностранцам было предписано в краткий срок покинуть страну. У Филиппа изымают его новенький итальянский паспорт: всего несколько месяцев он побывал итальянцем. И вся семья была вынуждена снова отправиться в эмиграцию.
Это было легче сказать, чем сделать. Им нигде не были рады. Кое-где их не принимали, потому что они казались советскими коммунистами, “красными”. Кое-где, например, в Китае, им отказывали, наоборот, потому что “у нас так много белых и они мрут от голода”. После долгих мытарств Вейцманы нашли убежище в марокканском Танжере. Это было странное государственное образование. С 1912 года здесь действовал международный режим нейтралитета под совместным европейским контролем, то есть протекторатом, в котором участвовала и Италия. Вейцманы случайно узнали об этом, и в итоге итальянцы выписали им визы в Танжер. В семью Вейцманов надолго вошла Африка.
Из мемуаров Филиппа Вейцмана: “Прощай, Италия”
Если поезд летит в пропасть, едущие в нем пассажиры прыгают из него на полном ходу. Они могут убиться, искалечить себя или тяжело ранить, но для них это единственный путь спасения. Так сделали и мы: прыгнули в неизвестность. Подумайте только: тишайшая и архибуржуазная семья Вейцман, из уездного русского города Таганрога, отправляется жить в Африку, в какой‑то там Танжер, расположенный на берегу Гибралтарского пролива! Едет она туда без денег, без всяких видов на заработки, и, быть может, на долгие годы; и, что всего удивительней – безгранично счастлива при этом. Мой отец любил цитировать чьи‑то строфы:
«Жизнь: это серафим и пьяная вакханка;
Жизнь: это океан и тесная тюрьма»
В первые дни января мы с отцом пошли в морское агентство справляться о пароходах, идущих в Танжер. После некоторых затруднений нам удалось купить три билета второго класса на пароход «Город Флоренция». Пароход отходил из Генуи 15 марта 1939 года, т.е. через три дня после легального срока, но мы не очень боялись этой ничтожной просрочки. Местные итальянские власти, где только могли, смягчали, а подчас и просто игнорировали преступные расистские законы.
Незадолго до нашего отъезда, я получил повестку явиться в военное присутствие, но я не пошел. Вскоре получилась и вторая повестка, угрожавшая мне арестом, по обвинению в дезертирстве. Последний срок для моей явки был назначен на 14 марта, т.е. накануне нашего отъезда. Я пошел. Меня встретил какой‑то сержант.
«Что же вы, до сих пор, не являлись? Ждали, когда за вами карабинеров пошлют?»
Тем и кончилась моя итальянская военная карьера
Я сказал ему, что я – еврей. Он сразу переменил тон:
«Это другое дело! Напишите мне заявление, что вы действительно принадлежите к еврейской расе».
Я такое заявление написал, и он мне выдал свидетельство о том, что я нахожусь во временном, но бессрочном отпуске. Тем и кончилась моя итальянская военная карьера.
Настал день отъезда. Наш пароход отходил в полночь. Часов в шесть вечера мы отправились в порт. Нас провожали некоторые из наших друзей. Из порта я протелефонировал еще одной нашей знакомой даме.
– Вы хорошо делаете, что уезжаете, – сказала она мне, – вы читали сегодняшнюю газету?
– Нет, мне было не до того.
– Немцы вошли в Чехословакию. Прага взята.
Прощания с нашими друзьями, поцелуи, слезы…
В полночь пароход покинул генуэзский порт. На борту пели хором разные модные песни. Прощай, Италия! Я полюбил тебя и надеялся стать твоим сыном. Судьба решила иначе, но я тебя все‑таки люблю и искренне тебе благодарен. Прощай!
Один за другим, во мраке ночи, угасали далекие огни Генуи.
Михаил Талалай: Итак, Африка. В Танжере общительный Филипп быстро сошелся с колонией иностранцев. И это уже другая часть воспоминаний, которые я оставил за рамками. В той итальянской, опубликованной мною, части Филипп Моисеевич дал блестящую галерею с юмором, с иронией, с любовью, иногда и без оной, своих соотечественников в Генуе. Они жили в Генуе, в столице Лигурии. Сначала как советские люди, поэтому сначала это галерея сотрудников торгпредства. Потом Вейцманы – беженцы, и они уже входят в белое эмигрантское сообщество, не без проблем.
Поэтому уверен, эта книга станет интересным подспорьем для моих коллег-эмигрантоведов.
Танжер, понятно, это не Италия. Но тем не менее они спасли свою жизнь. Родители Филиппа, как и в Генуе, стали держать пансион со скромным ресторанчиком, и они прожили достойную жизнь и скончались там, в Северной Африке. После неудачных попыток найти работу инженера в Танжере (инженеры были не нужны) Филипп нашел малооплачиваемую и трудоемкую работу учителя математики в итальянском лицее.
Тут – один интересный момент, который не попал в публикуемую мною итальянскую часть. После кончины родителей, в послевоенную эпоху у мемуариста растет ностальгия, тогда у не одного его. И в пятьдесят пятом году, когда в СССР был принят известный закон об амнистии советских граждан, сотрудничавших с оккупантами в период Великой Отечественной войны, распространявшийся и на невозвращенцев, он решает вернуться на родину. Из Африки, из Танжера, он едет в Париж, приходит в советское консульство, оформляет все необходимые документы на репатриацию. Но вот тут – какой-то, наверное, древний инстинкт, думаю, еврейского народа. На следующий день, когда он уже должен прийти с документами оформлять поездку, его охватывает странная паника, и он тут же возвращается обратно в Африку… Там он женится, его избранницей становится французская еврейка, родившаяся в Оттоманской империи. Они переезжают в Париж, потом они едут в Израиль, затем все-таки – Италия. Они возвращаются в благословенную страну, которую они любят оба, и селятся в Ливорно.
Почему Ливорно? Ливорно – торговый, купеческий город, порт. Здесь еще с позднего Средневековья возник островок веротерпимости, образовалась богатая еврейская община, которая, естественно, помогала своим. С помощью этой общины Филипп восстановил итальянское гражданство, восстановил все свои документы и уже навсегда остался в Италии.
Один маленький момент, который я не отразил в своем предисловии, но о котором Филипп Моисеевич всегда любил рассказывать. После кончины своей супруги свое небольшое жилище, итальянское, ливорнийское, он продал, но с особыми условиями. Этот тип договора называется по-итальянски "голая собственность" или "чистая собственность". То есть Филипп Моисеевич оставался жить в квартире, которая теперь стала чужой собственностью, до самой смерти он оставался там, но при этом получал ежемесячную субсидию от новых хозяев его жилья. А он прожил еще 20 лет после подписания такого договора. Поэтому на каждом своем дне рождения он с удовольствием рассказывал о так называемой “голой собственности”.
Иван Толстой: Михаил Григорьевич, а использовали ли вы какие-то архивы при работе над этой книгой?
Михаил Талалай: Да, конечно, Иван Никитич. Без архивов мне уже жить невозможно, тем более, что я знал, куда обратиться, где искать. Я понимал, что семья Вейцманов находилась под колпаком итальянских служб сразу по двум параметрам. Во-первых, они первоначально были советские граждане, во-вторых, они были евреями. Естественно, я обратился в Государственный архив Генуи и нашел в Фонде префектуры, в папке номер 190, особое на них досье. Ну, представьте мое волнение после того, как я лично знал этого человека, сидел на его банкетах, а затем над его мемуарами, я открываю досье, на котором написано: Weizman. Нашел я там, к сожалению, немного, потому что, скажем, о его бегстве, о его невозвращенстве почему-то в этом досье бумаг не было. То есть тридцать второй год, когда они стали аполидами и отказались от советского гражданства, почему-то куда-то ушел, в какие-то другие сусеки. И основное ядро их дела сформировалось уже после принятия расовых законов в 1938 году – после того, как Вейцманам было предписано в срочном порядке покинуть Италию. В частности, я нашел и опубликовал письмо отца нашего мемуариста, Моисея Давидовича, к итальянскому правительству, в Рим. Я его перевел с итальянского на русский.
Документ из полицейского досье Генуэзской префектуры:
Я, нижеподписавшийся ВЕЙЦМАН Моисей, сын Давида, родившийся в Таганроге (Россия) 20 июля 1877 г., АПОЛИД, бывший русский, проживающий в Генуе со 2-го сентября 1927 г. с семьей, состоящей из жены Анны Цейтлиной и сына Филиппа, будучи под ударом Декрета от 1-го сентября 1938 г., обращаюсь в уважаемое Министерство внутренних дел с покорной просьбой учесть особые обстоятельства моего положения.
Сбежав со своей семьей от большевистского режима, я нашел в Италии, предоставившей мне любезное и щедрое гостеприимство, новую Родину. В самом деле, мой сын Филипп, прибывший в Италию подростком, получил тут диплом инженера, а в прошлом году даже имел честь получить итальянское гражданство.
Будучи аполидами, у нас нет никакой другой Родины, кроме той, которую мы избрали, то есть ИТАЛИИ, к которой мы также привязаны чувствами глубокой признательности.
Учитывая наше положение АПОЛИДОВ, не имея никакой возможности уехать в другую страну, обращаюсь в уважаемое Министерство внутренних дел с живейшей просьбой остаться в ИТАЛИИ вместе с моей семьей.
Дата заявления: 11 февраля 1939 г.
Михаил Талалай: После этого письма вступила в ход бюрократическая машина. Надо сказать, достаточно динамично, на мой взгляд. Из Генуи письмо Моисея Давидовича отправили в Рим. В Риме запросили характеристику, “облико морале”. В Генуе составили в целом положительную справку.
Я сделал, понятно, выписки. Некоторые фразы, выражения звучат, скажем так, своеобразно. В частности, они пишут о Моисее Вейцмане как о “представителе еврейской расы русской национальности”. Вот такие перлы фашистской бюрократии. Он “не владеет недвижимостью, не получает из-за границы денежные переводы, живет скромно на средства, которыми располагает. Учитывая его пожилой возраст” – я подсчитал, что тогда отцу мемуариста было 61 год, так вот, “учитывая пожилой возраст и доброе чувство итальянскости, мы считаем возможным разрешить продление проживания в Генуе”. Сроки продления не указаны. Но Вейцманов тогда уже не было. Они не дождались ответа и воспользовались вот той лазейкой в Африку, в Танжер. Они уплыли.
Но в той же папке был еще любопытный небольшой корпус документов сорок первого года, после того, как Италия вступила в войну против Советского Союза. Очевидно, итальянские власти решили проверить, кто из бывших советских граждан остался в стране. И из Рима отправили снова запрос в Геную – с просьбой проверить проживание и нахождение в Италии “иностранного еврея, бывшего русского” Моисея Вейцмана. В ответном письме префектура сообщила, что таковой уже давно покинул Италию вместе со своей семьей. И слава Богу, хочется добавить сегодня нам.
Родители мемуариста сюда не вернулись. Сам Филипп Моисеевич, как я уже говорил, приехал обратно в Италию. Она была не его родиной, она была не его отчизной, она была просто его любимой страной.
