Игорь Петров: "Наконец-то я был представлен ему. Это случилось 18 августа 1933 года, когда нарком Ворошилов привел к нему нашу группу из 18 курсантов летной школы. Я был единственным иностранцем. Сталин пожал мне руку.
– Ого, турка, этак мы скоро докатимся до бедуинов и папуасов.
Он рассмеялся.
– Что ж, посмотрим, что из вас выйдет".
"В начале 1935 года меня снова вызвали к Поскребышеву… Он вынул из ящика стола Наставления для внутренней службы Кремля и передал их мне. Наконец, все формальности были выполнены. Я последовал за Поскребышевым в служебные комнаты Центрального Комитета, которые находились под квартирой Сталина…
Сталин сидел в кресле. Он приподнялся и протянул мне руку
Надеюсь, мне представляться не надо, – сказал он с улыбкой – До меня вы уже со многими поговорили, а я не любитель повторяться. Тем не менее, я сразу поясню главное. Мы верим только человеку, который верит в свое дело. Рекомендации не защитят никого. Мы все должны постоянно доказывать свою состоятельность… Вероятно, вы подумали о том, что случилось несколько недель назад (убийство Кирова – примечание автора). Не спускайте с меня глаз, а я буду приглядывать за вами".
Автор, который назвал себя Ахмед Амба, оказался в хорошей компании
Это отрывки из вышедшей в 1951 году в Германии в реанимированном издательстве Эрнста Ровольта мемуарной книги под названием Ein Menschsieht Stalin (я бы перевел как "Имярек видит Сталина"). После войны Ровольт печатал, к примеру, Эриха Кестнера или Курта Тухольского, так что автор, который назвал себя Ахмед Амба, оказался в хорошей компании.
В первой главе книги была кратко изложена биография автора. Он родился 29 февраля (примечательная високосная дата) 1912 года в турецком Измире. Имя его отца, сообщает читателям Ахмед, хорошо известно всем мусульманам, он считался "мусульманским Лютером и оставил после себя – а умер он в 1949 году в Каире – более 40 теологических и философских работ". Автор еще до достижения 15-летнего возраста успел побывать в Индии. Германии, Италии, Франции, Швейцарии, Америке, Японии, Финляндии, Швеции, Аргентине, Бразилии и Египте. В начале 30-х он отправился в Москву, где поступил в аэроклуб имени Косарева. Там он выучился на летчика, но вскоре начался еще более удивительный этап его карьеры – этот отрывок я только что и цитировал, Ахмеда приняли в личную охрану Сталина. Впрочем, это не помешало ему параллельно закончить военную академию. С июля по октябрь 1936 года он воевал в качестве военного летчика в Испании.
После возвращения в СССР его арестовали, в феврале 1937 года военный трибунал приговорил его к десяти годам заключения. После смерти Ежова Ахмеда принял лично Лаврентий Берия и дал обещание перепроверить дело бывшего начальника кремлевской охраны. Я уже упоминал, что Ахмед еще до Испании стал начальником охраны Сталина? Если нет, то только потому, что наши слушатели и сами могли об этом догадаться.
В середине 1939 года его реабилитировали, и он немедленно отправился на Халхин-Гол, где был назначен командиром эскадрильи и свел личное знакомство с Жуковым. Разумеется, он участвовал и в финской войне, в мае 1941 года снова побывал в Кремле и по личному указанию Сталина был отправлен в распоряжение первого заместителя наркома ВМФ СССР Исакова. Уже в пять утра 22 июня 1941 года Ахмед вступил в первый бой с немецкими летчиками.
За первым последовали следующие, а в апреле 1942 года турецкоподданный Ахмед Амба был назначен командующим пятой истребительной авиационной дивизией Балтийского флота и получил звание полковника. 14 июня его сбили над Финляндией. Имам хельсинкской мусульманской общины Вели-Ахмед Хаким договорился об освобождении бравого летчика и отправке его домой в Турцию. Путь на юг лежал через Германию, где Ахмед был арестован за участие в испанской гражданской войне и отправлен в концлагерь Маутхаузен.
Он нелегально полетел на самолете в СССР, после чего еще более нелегально вернулся в Мюнхен
В ноябре 1944 за Ахмеда пытался вступиться Амин аль-Хусейни, муфтий Иерусалима, во время войны активно сотрудничавший с нацистами. Ахмеда привезли в Дрезден, но присягать делу муфтия (и фюрера) он отказался, после чего был увезен назад в Маутхаузен. 4 мая 1945 года Ахмеда освободили американцы. При росте 180 см. он весил 42 килограмма и был нетранспортабельным.
В начале 1946 года поправившийся Ахмед узнал, что его мать обманом заманили в Москву и нелегально полетел на самолете в СССР, после чего еще более нелегально вернулся в Мюнхен, где и написал книгу, чтобы поведать миру, каким он видел Сталина в течение двух лет службы в Кремле.
В 50-х годах выходило немало поддельных воспоминаний, один только беглый советский дипломат Григорий Беседовский, о котором мы упоминали в прошлой передаче про Артура Бая, после войны написал мемуары генерала Власова, записки племянника Сталина (в двух томах), дневник бывшего наркоминдела Литвинова и еще с десяток мнимых первоисточников, изданных на французском, а в отдельных случаях и переводившихся на другие языки. Воспоминания Ахмеда Амба немного отличаются от литературы такого толка, процент выдумки в них меньше 100, может быть, даже меньше 90. В частности, автора действительно звали Ахмед и он действительно родился 29 февраля 1912 года, правда, не в Измире, а Чистополе.
О его подлинной биографии нам расскажет мой дорогой коллега Павел Гаврилов.
Фамилию – в русифицированном виде – писали и как Бигеев, и как Бигиев, традиционная тюркская форма – Биги
Павел Гаврилов: Да, действительно, Ахмед Бигеев родился в России, в городе Чистополь, 29 февраля 1912 года. Его отец, в это время находившийся в Петербурге – известный татарский богослов и общественный деятель Муса Бигеев. Фамилию – в русифицированном виде – писали и как Бигеев и как Бигиев, традиционная тюркская форма – Биги.
О биографии Мусы Бигеева много писала Альмира Наимовна Тагирджанова, его родственница, петербургская исследовательница и краевед, и я опираюсь в дальнейшем на ее работу "Книга о Мусе-эфенди". Муса Джарулла Биги был человеком с прогрессивными взглядами и активно участвовал в политической жизни революционной России. В 1917 году он стал имамом соборной мечети Петрограда. Семья – а всего у него было шестеро детей – также переехала в столицу. Активная деятельность Бигеева, публиковавшегося за границей, ездившего по миру, и имевшего массу связей среди татарских общин, уже в 20-е годы стала вызывать у советской власти беспокойство. К 1929 году он уже пережил ссылку (правда, весьма мягкую, на два года в Москву), затем, как член духовенства, оказался среди "бывших людей" – без работы и средств к существованию. В конце 1930-го года Бигеев, отчаявшийся найти работу в СССР, бежал из страны через Западный Туркестан и Кашгар. Беглец обрек семью на неприятности, но, вполне возможно, спас от гибели. Шансов уцелеть в грядущих чистках у него не было, зато были все шансы потянуть за собой родных. Он начал долгие странствия по миру, а его семья, ставшая ЧСИР, отправилась на три года в ссылку в Вологду.
его мать была "одной из первых среди татар женщин-учительниц".
Его мать была "одной из первых среди татар женщин-учительниц"
Восемнадцатилетний Ахмед Мусович, комсомолец, выпускник техникума, работавший кузнецом на заводе "Северная верфь", судя по всему, был совершенно советским юношей – впрочем, такими выглядят все дети Асьмы и Мусы Бигеевых. В конце концов, отец Ахмеда был, в первую очередь, прогрессистом, выступавшим за развитие образования и общее обновление жизни мусульман в духе нового мира. Позднее Ахмед отдельно подчеркнет в автобиографии, что его мать была "одной из первых среди татар женщин-учительниц".
Ахмед был арестован в мае 1931-го года и обвинялся по статье 17-58 УК РСФСР. Ссылка, однако же, его не сломала. В Вологде он работал на заводе "Коммунар", сумел заочно закончить МММИ им. Баумана, стал начальником цеха. Там же, в Вологде, женился, причем, как пишет А. Тагирджанова, против воли матери. В 1934 году у него родился первый сын. В том же 1934 году он вернулся в Ленинград, устроился на Невский завод, а затем на Ижорский, взялся одновременно за диссертацию и книгу "Кузнецы Советского Союза". Как металлург, он работает в оборонной промышленности и имеет дело с флотом. Ахмед успел пройти курсы среднего начсостава как вневойсковик и летные курсы при аэроклубе. Казалось бы, жизнь и карьера шли в гору.
Виртуальный Ахмед Амба в это время еще воевал в испанском небе
Однако набиравшая обороты борьба с внутренним врагом сделала свое. 8 августа 1936 года (виртуальный Ахмед Амба в это время еще воевал в испанском небе) Ахмед Бигеев был вновь арестован как член контрреволюционной националистической организации. В это время Ленинград уже охватывают репрессии – скорее всего, Бигеев угодил в кампанию "вредительской деятельности троцкистов в военной промышленности", как раз в это время в Ленинграде ее обнаруживают в том числе и на судостроительном заводе имени Жданова, то есть Северной верфи, где он в свое время работал. Конструктор Магдесиев, арестованный по этому делу, упомянут в мемуарах Ахмеда Амба как его руководитель в тюремном ОКБ.
Действительно, реальному Бигееву и на этот раз повезло, в феврале 1937 года он получил два года шарашки, то есть лишения свободы с отбыванием в особом конструкторском бюро УНКВД ЛО. Судя по упомянутой в мемуарах Ахмеда Амба работе над корабельной артиллерией, он был направлен в ОКБ-172 в Крестах, формально созданное в декабре 1937-го, но существовавшее и до того.
Казалось бы, ему удастся пережить Большой Террор в относительно безопасных условиях, но перед самым освобождением, на фоне уже намеченной ликвидации Ежова и ежовщины, его снова арестовывают – практика такая существовала, уже осужденных приговаривали повторно, иногда – в нарушение всех норм, за то же самое преступление.
В ноябре Ахмед пишет матери, что его ждет расстрел, и прощается с родными
В августе 1937 года А.М. Бигееву предъявили обвинения по двум уже имеющимся статьям, 58-10, 58-1, добавив к ним 58-6, шпионаж. В ноябре Ахмед пишет матери, что его ждет расстрел и прощается с родными следующими словами: "Не могу завещать вам идею. Она – советская – и так во всех вас есть, надеюсь, когда-нибудь признаете ее и за мной" (цитирую по книге Альмиры Тагирджановой). Нельзя не отметить, что и в книге Амба присутствует параллельный эпизод с повторным арестом и расстрельным приговором, вынесенным автору и его 16-ти товарищам 21 ноября 1938 года. 24 ноября товарищи якобы были расстреляны. Именно в этот день было написано процитированное выше реальное письмо.
И все же счастье определенно улыбалось этому человеку. Хотя Берия и не вызывал настоящего Ахмеда (в отличие от его альтер-эго Амба) к себе, перемены, связанные с его приходом на место Ежова, уже начинают ощущаться. Если Бигееву действительно был вынесен приговор "списком", то такую практику как раз в это время тормозят. Уже в декабре 1938 года часть дел была пересмотрена. 21 июня 1939 года дело в отношении Ахмеда Бигеева было прекращено за отсутствием состава преступления, он вышел на свободу практически в тот же день, что и его альтер-эго из мемуаров.
Он здоров, занимается нужной и увлекательной работой, чему не мешает даже тюрьма
И снова, казалось бы, удается вернуться к нормальной жизни. Герою всего 27 лет, он здоров, занимается нужной и увлекательной работой, чему не мешает даже тюрьма – одно из двух изобретений, указанных в личном деле Бигеева, зарегистрировано 21.06.1938. Он устраивается начальником цеха на завод "Красный металлист" и живет почти напротив, в квартире сестры и ее мужа на 16-й линии Васильевского острова. У него двое сыновей, 2 и 4 лет. Жена развелась с Бигеевым в 1937 году, пока он сидел, но какие-то отношения удалось сохранить. Ахмед видится с сыновьями, строит планы на дальнейшую жизнь с матерью и сестрами. Видимо, ищет, куда приложить энергию: в апреле 1940 года, по его собственному признанию в автобиографии, он ушел с завода и собрался ехать в полярную экспедицию физиком, но остался из-за необходимости ухаживать за матерью.
Тем временем возможностей для вынужденного авантюризма вокруг становилось все больше. Финская кампания как будто ничем не задела Бигеевых. В 1940 году Ахмед Бигеев был приписан к техническому составу авиации Балтфлота и получил звание воентехника 2-го ранга. В написанной его рукой автобиографии можно видеть первый пример складного, но, скорее всего, вынужденного фантазерства. Говоря об отце, Бигеев утверждает, что тот после бегства за границу "жил в разных странах и погиб в 1939 году в японо-китайской войне на стороне китайцев". Разумеется, о судьбе Бигеева-старшего могли ходить самые фантастические слухи, в том числе и такие. Но для анкеты павший в борьбе с японским империализмом беглец из страны – это гораздо безопаснее, чем просто беглец.
Муса Бигеев был жив и какое-то время даже жил совсем рядом, в Финляндии. В 1933-34 году он работал в Тампере, с финской татарской общиной у него были давние дружеские связи. В свое время Бигеев даже способствовал бегству в Финляндию опального мусаватиста Расулзаде. В 1938-39 году Муса действительно ездит по Дальнему Востоку – Японии и Китаю, а потом уезжает в Индию. Там он был задержан британскими колониальными властями и до конца Второй Мировой просидел под арестом, а затем под надзором.
Здесь сюжет приобретает некие оттенки шпионского детектива, никаких подробностей ареста и деятельности Бигеева-старшего мы не знаем, и заниматься ими следует отдельно. Безусловно, Муса Бигеев был фигурой, весьма заметной на международном фоне, и его биография здесь впутана в целый клубок – Вторая Мировая в Центральной Азии и на Ближнем Востоке – это особая огромная тема. Для нас важно, что в условиях 1939 года и сам Муса Биги и его родственники, вне зависимости от их личных намерений и желаний, приобретали особое значение на политической шахматной доске. Вероятно, поэтому Бигеев-старший и был арестован британцами – как потенциальный проводник опасных для империи идей. Точно так же советские органы сохраняли интерес к той части семьи, что осталась в СССР.
Для семьи Бигеевых Великая Отечественная началась с мрачной загадки
Для семьи Бигеевых Великая Отечественная началась с мрачной загадки. Старший сын, Мухаммед, живший в Свердловске, был вызван в военкомат повесткой, и больше никто его не видел. Жене сообщили, что он покончил с собой, выходя из военкомата, – не то бросился под трамвай, не то прыгнул в лестничный пролет, – так пишет Альмира Тагирджанова. Самоубийство могло быть на самом деле, хотя причиной его мог стать и арест, так как с началом войны началось и "изъятие разрабатываемого контрреволюционного и шпионского элемента".
Ахмед Бигеев, по воспоминаниям родственников, первый день войны встретил уже во флотской форме – он служил в авиамастерских Балтфлота. На последней мирной фотографии он стоит в форме с матерью и племянницей на фоне петергофских фонтанов.
К сожалению, нет точных данных о прохождении Ахмедом Бигеевым службы в 1941 году, личного дела офицера и учетной карточки в архиве ЦВМФ не обнаружено. Но на фото 22.06 он со знаками различия капитан-лейтенанта или военинженера 3 ранга, в личное дело 1940 года позднее внесена запись об участии в войне и даже о награждении медалью За оборону Ленинграда. То есть и документы, и воспоминания родственников подтверждают, что он воевал под Ленинградом в техническом составе авиации Балтфлота, начал войну примерно в чине армейского капитана. Скорее всего, служил в 61-й авиационной истребительной бригаде КБФ.
Дальше мы снова погружаемся в мир шпионов. Из сборника документов "Органы госбезопасности в Великой Отечественной войне" можно почерпнуть, что 5 декабря 1941 года начальник УНКВД по Ленобласти Кубаткин сообщил в Москву:
"На оседание в Финляндии подготовлено для переброски два агента:
1. Агент "Оиль" – сын известного татарского националиста, бежавшего в 1930 г. нелегально за кордон.
"Оиль" имеет большие связи среди татарской эмиграции в Финляндии, Германии и других странах.
Переброска рассчитана на внедрение в разведорганы Финляндии и в татарские эмигрантские круги.
Переброска (…) будет произведена в ближайшие дни".
Агент Оиль вполне однозначно опознается, как Ахмед Бигеев, к такому же выводу (как оказалось, независимо от нас) ранее пришла финская исследовательница Ида Суолахти, которая занимается советскими военнопленными в Войне-Продолжении. Вскоре Бигеев был арестован Особым отделом КБФ, что вполне укладывается в предписанную директивой Меркулова – "в качестве одного из методов зашифровки агентуры (…) практиковать фиктивные аресты".
27 января 1942 года дело по статье 121-й УК РФ было прекращено, но
переброска произошла далеко не в ближайшие дни, как обещал Кубаткин. В Финляндии Бигеев оказался лишь 15 июня 1942 года.
Представляется, что вербовка Бигеева выглядит довольно логично, ему можно было сделать то самое предложение, от которого не отказываются. Органам было, на что надавить – как с угрозами, так и с лестью. Было что предложить как в материальном, так и в психологическом плане.
Крайне деятельный человек, способный держать удар, с амбициями, широким кругозором и тягой к сочинительству
Все, что известно об Ахмеде Бигееве, дает нам портрет крайне деятельного человека, способного держать удар, с амбициями, широким кругозором и тягой к сочинительству. Для такой активной натуры предложение уйти в чужую страну, стать тайным агентом, внедряться и перевоплощаться было бы соблазнительно само по себе, даже не учитывая обстановку Ленинграда декабря 1941 года. Когда он был завербован – вопрос открытый.
Упомянутые Кубаткиным "большие связи среди татарской эмиграции в Финляндии, Германии и других странах" – как минимум натяжка. Ахмед мог рассчитывать на то, что многие вспомнят его отца, но не более. Однако далее подобные натяжки и фантазии станут постоянным лейтмотивом, агент Оиль войдет в роль.
Из данных карточки военнопленного, заведенной финским Красным Крестом, известно, что в плен Ахмед Бигеев попал 15.06.1942 года на Карельском перешейке, на участке Мертуть – Черная речка, это район под Белоостровом, самый ближний к Ленинграду участок советско-финского фронта. Где конкретно и как конкретно инженер-капитан из 61-ой авиабригады КБФ был взят в плен – не совсем ясно. Финские 18-ая и 2-ая пехотные дивизии в это время вели там позиционную войну, в их документах неоднократно упоминаются диверсанты, но сведений именно о Бигееве там нет. Вообще в финских сводках Группы Перешейка отмечена активная разведдеятельность советской стороны, за первую половину июня было взято 9 переброшенных агентов, шестеро из них – парашютисты.
Бигеев, как видно из более поздних документов, выдавал себя за перебежчика, но с самого начала попал под подозрение как шпион. Его многократно допрашивали в ставке в Миккели, а затем, в ноябре 1942 года посадили в офицерский лагерь №1. Показания Бигеева из Финского Национального Архива нам удалось получить благодаря Карлу– Фредрику Геусту, за что ему большое спасибо. Показания довольно подробные, одно описание Красной Армии и ее высшего руководства занимает 24 страницы машинописью.
Бигеев приводил довольно неочевидные и не общеизвестные подробности Он довольно резко (и, как кажется, правдоподобно) рассказывал о коменданте Кронштадтского гарнизона Иване Дмитриевиче Терещенко. То, что кадровый советский офицер требовал от инженеров по-стахановски пренебрегать нормативами при варке корабельной стали, к сожалению, не выглядит фантазиями. Бигеев подробно перечислял высших офицеров армии и флота, называл десятки фамилий, должностей и имен, ориентировался в запутанной эволюции званий и знаков отличия РККА, то есть был в самом деле очень хорошо информирован. Сам он признавал, что не принадлежит к летному составу, но утверждал, что разбирается в командовании авиаполком. И во время плена дважды обращался с предложением использовать его в борьбе с большевизмом, обещая "выполнить любую задачу немецкого и финского командования, если это послужит военному и политическому поражению большевиков и приведет к освобождению мусульман".
В марте 1943 года второе его обращение возымело действие, но не совсем то, на которое он, наверное, рассчитывал. Документы Бигеева были переданы немецкому представителю, немцам сообщили о возможности экстрадиции ценного пленного. Всего Финляндия передала немцам 2276 советских военнопленных из примерно 70 тысяч, больше половины – в 1942 году. Обмен был взаимным: немцы были готовы передавать взятых в плен советских финнов-ингерманландцев, карел, ижорцев и вепсов, а взамен проявляли интерес к пленным восточных национальностей. И, конечно, ко всем, кто представлял ценность для разведки. Дело шло небыстро, пересылка в Германию была согласована к августу. Сам Бигеев против отправки в Германию протестовал, но вынужден был смириться. 19 сентября 1943 года его отправили с полуострова Ханко в составе одной из партий пленных.
Пересылка в Германию поставила его в новые условия
Бигеев так и не признался, что является агентом НКВД. И действовал вполне в соответствии с заданием, полученным агентом Оилем: пытался войти в доверие и внедриться "в разведорганы Финляндии и в татарские эмигрантские круги". Однако финны ограничились снятием допросов и использовать сами разговорчивого пленного не решились. Пересылка в Германию поставила его в новые условия.
Вкратце дальнейшее выглядит так:
14.10.1943 Ахмед Бигеев поступает в качестве военнопленного в шталаг 367 близ польского города Ченстохова, военное звание майор, гражданская профессия металлург (ученое звание доцент), место рождения Измир, национальность турок, рост действительно, как у Ахмеда Амбы, 180 см. В марте 1944 года о нем информируют немецкую разведку, спрашивая, не представляет ли он для нее интереса. Судя по тому, что уже 13 апреля его переводят в другой лагерь, такого интереса не возникло – перевели его в лагерь IXA близ Цигенхайма, это уже на территории Германии.
Стоит отметить, что немецкое заключение в какой-то степени оказывается отражением советского, и здесь Бигеев тоже попадает в шарашку, на этот раз в эсэсовскую. 13.08.1944 его освобождают из плена и направляют в особый лагерь СС Зандберг в Верхней Силезии, а уже оттуда он направлен в так называемый особый лагерь Л. предприятия "Цеппелина". Вообще "Цеппелин" был организацией, созданной РСХА для подготовки агентов и диверсантов и заброски их на территорию СССР. Но со временем предприятие расширялось, а задачи умножались, и вот в середине 1943 года была создана специальная группа по сбору и обработке разведданных о советской промышленности. Источником разведданных были советские военно-технические специалисты, оказавшиеся в немецком плену.
Лагерь Л располагался сначала под Бреслау, а в сентябре 1944 года переехал в Бад-Блюмау на юго-востоке Австрии. Согласно ориентировке советских чекистов, Ахмет Мусович Бигеев был сотрудником лагеря Л. и руководил в нем картотекой черной металлургии.
Это последнее, что достоверно известно о судьбе Бигеева в конце войны.
Игорь Петров: Если верить его послевоенной анкете, с мая по сентябрь 1945 г. он работал в Линце автомехаником, а в сентябре 1945 перебрался в Мюнхен, где освоил ту же самую специальность. Действительно, в архиве Бад Арользена сохранились списки турецкоподданных, живших после войны в Мюнхене, в одном из них встречаем автомеханика Ахмеда Ибн-бея. В том, что это именно Бигеев, нас убеждают неизменная дата рождения 29.02.1912 и место рождения Измир. В других анкетах он называет себя доктором, вероятно, имеется в виду доктор наук. В 1946 году он, согласно все той же анкете, преподает физику в мюнхенском университете, в 1948 году отправляется в Висбаден, где трудится на американской авиабазе, затем возвращается в Мюнхен, где работает свободным журналистом. Примерно с 1946 года он снова живет под собственной фамилией, избавив ее от русского окончания: Биги. Ахмед Муса ибн Асьма бей Биги.
Очевидно, к этому времени он уже хорошо владеет немецким, ибо сотрудничает с немецкими газетами. В конце 40-х – начале 50-х его имя всплывает в ряде скандалов, причиной чему, вероятно, два обстоятельства: с одной стороны, о скандалах больше пишут, что способствует сохранению информации, с другой стороны, Ахмед Биги, к этому времени уже доктор А. М. Биги охотно добавляет "свои пять копеек" к самым разным темам, чаще всего связанным с СССР. Например, в 1947 году он пикируется с Эрихом Волленбергом. Волленберг – немецкий коммунист, который в конце 20-х и начале 30-х жил и работал в СССР, был обвинен в троцкизме, но ему удалось покинуть СССР. Он жил в Праге, Париже, во время войны в Касабланке, а после войны перебрался в Западную Германию, и работал журналистом. Как известно, в середине 20-х Блюхер был в Китае советником Сунь Ятсена под псевдонимом Гален. Биги, желавший знать все лучше всех, этот псевдоним оспаривал, а Волленберг, как мы увидим, оказался злопамятным
В сочетании имени и фамилии псевдонима игра слов, фамилия переводится как "оставайся верным"
В августе 1949 года мюнхенская "Зюддойче Цайтунг" опубликовала в качестве читательского письма антисемитский текст некоего "Адольфа Бляйбтроя", в сочетании имени и фамилии псевдонима игра слов, фамилия переводится как "оставайся верным". Эта публикация вызвала протесты еврейской диаспоры Мюнхена, было открыто уголовное дело, а доктор Биги написал письмо в прокуратуру, где сообщал, что хорошо знает внутреннюю кухню газеты, письмо было напечатано не случайно, а сотрудники редакции знают имя автора, что следует из разговора, который он слышал своими ушами. Биги просил не предавать его данные огласке, но был готов повторить их под присягой.
Возможно, причиной того, что Бинеев активно выступил против антисемитского выпада стало его знакомство с одним инженером-архитектором из Львова. Инженера, на начало 1949 года жившего в Линце и занимавшего пост вице-председателя еврейского комитета в американской зоне Австрии, звали Симон Визенталь. После войны Визенталь весьма активно интересовался личностью муфтия Иерусалима Амина аль-Хусейни, того самого, к которому якобы ездил в конце 1944 года лирический герой Бигеева Ахмед Амба. В 1947 году в Австрии Визенталь издал книгу "Великий муфтий – крупный агент стран Оси", где попытался реконструировать деятельность муфтия во время войны и без экивоков намекал, что место муфтия на скамье подсудимых.
Согласно Визенталю, Биги связался с ним вскоре после выхода книги и (вероятно, вспомнив неудавшуюся роль агента Оиля) предложил сыграть роль своего среди чужих. В своей книге "Я охотился за Эйхманом" Визенталь многократно упоминает Биги, но скрывает его под псевдонимом. Он пишет в частности, что получил известия от
"моего бывшего товарища по Маутхаузену Мусы Али Бея. В письме он рассказал о своем знакомстве как с муфтием, так и с Эйхманом. Он был крымским татарином и военнослужащим советской армии в ранге майора, находился в лагере для военнопленных в Восточной Пруссии, в котором также находился сын Сталина. После того, как партизаны выкрали сына Сталина из лагеря, комендант лагеря в качестве наказания отправил группу советских и французских офицеров в концлагерь, откуда они и попали в Маутхаузен. Откуда Муса Али, как и я, был освобожден американской армией".
Не очень понятно, откуда взялась вся эта цветастая и абсолютно несоответствующая истине история с сыном Сталина и партизанами, то ли Визенталь таким образом пытался замаскировать свой источник, то ли просто некритично изложил байки, рассказанные ему Бигеевым.
В своих послевоенных анкетах Бигеев излагал более последовательную историю, которую мы уже знаем из книги Ахмеда Амба. Он был арестован и отправлен в концлагерь в качестве Rotspanier (красного испанца). Что интересно, в Маутхаузене было действительно много красных испанцев, но это были настоящие испанцы. После гражданской войны они бежали во Францию, а после оккупации Франции были нацистским режимом арестованы и отправлены в Маутхаузен.
Проблема тут заключается в том, что, согласно послевоенной анкете, Бигеев попал в концлагерь в марте 1943 года, как мы уже знаем из рассказа Павла, это никак не может соответствовать действительности. Если Бигеева в середине августа 1944 отправляют в лагерь в Зангдберге, оттуда он попадает особый лагерь Л., где успевает стать заведующим картотекой, то на это все нужно минимум несколько месяцев. И очевидно, история о поездке в Дрезден к муфтию в мемуарах вымышлена, по крайней мере, в части пребывания в концлагере до поездки.
Но не могли ли его отправить в Маутхаузен после поездки, если она была, или за какое-то прегрешение в особом лагере Л.? Теоретически это возможно, но практически этому нет доказательств. Я написал запрос в мемориал Маутхаузена и получил ответ, что у них нет никаких документов о заключенном Ахмеде Бигееве или Биги. Причем, судя по скорости ответа, я был не первым, кто задавал этот вопрос.
Сам Симон Визенеталь прошел несколько концлагерей и попал в Маутхаузен уже в самом конце войны, 15 февраля 1945 года. Его концлагерная карточка доступна в архиве Бад Арользена, концлагерный номер 127371, сразу по поступлении в лагерь его отправили в Кранкенревир, т. е. в лазарет, что ко всему прочему ограничивало его свободу передвижений и возможность знакомиться с другими узниками.
Чтобы окончательно запутать слушателей, укажу, что в Маутхаузене был и узник по фамилии Бигеев, причем его звали Али, как и в книге Визенталя, концлагерный номер 83581. Но это был совершенно другой человек, сохранилась его карточка военнопленного, рядовой 1901 года рождения, попал в немецкий плен в июле 1942.
Если строго следовать имеющимся документам, то получается, что Бигеев вовсе не сидел в Маутхаузене и обманул Визенталя. В качестве контраргументов, хотя и слабых, укажу два: мы знаем, что первые месяцы после войны Бигеев провел в Линце, а Маутхаузен располагается под Линцем. Но, повторю, это аргумент слабый, Бигеев мог просто попасть в Линц, убегая от наступающих советских войск и не желая оказаться в советской зоне оккупации.
Второй аргумент и вовсе этический, это воспоминание Ахмеда Амбы, что он в мае 1945 года весил 42 килограмма. Даже будучи редким фантазером, такие детали психологически трудно выдумывать.
Но вернемся к сотрудничеству Визенталя и Бигеева. Как пишет биограф Визенталя Том Сегев, это была вовсе не дисциплинированная совместная работа двух тайных агентов, а встреча двух людей, лишенных своих корней посреди развалин разбомбленного Мюнхена. В их поступках авантюризма было куда больше, чем прагматизма. Сегев разговаривал в конце 90-х с вдовой Биги. Ахмед женился после войны на немецкой девушке, беженке из Западной Пруссии. Фридль Баллевски, так звали его жену, вспоминала, что Визенталь часто посещал их мюнхенскую квартиру, был приятным собеседником, кладезем остроумных шуток и анекдотов.
Визенталю удалось передать Бигееву свою обсессию поимки Эйхмана
Как пишет Том Сегев, Визенталю удалось передать Бигееву свою обсессию поимки Эйхмана, и они действительно верили, что муфтий Иерусалима Амин аль-Хусейни поможет вывести их на правильный след. В 1949 году Бигеев вступает в немецкую Лигу Молодых Мусульман, общество, близкое муфтию по идеологической направленности и вступает с аль-Хусейни в переписку. По версии Визенталя муфтий интересовался библиотекой Бигеева старшего, умершего в октябре 1949 года в Каире, и это стало крючком. Визенталь держал в руках письма муфтия к Бигееву, но так как они были на арабском, содержание их он знал только со слов Бигеева. Якобы в одном из этих писем муфтий интересовался, где находится Эйхман.
Том Сегев подтверждает, что вопрос о судьбе бывших нацистов, скрывающихся от правосудия, в том числе Эйхмана, действительно задавался, но не самим муфтием, а одним из его помощников. Визенталь подозревал, что муфтий оказывал материальную помощь жене Эйхмана и в частности, помог ей перебраться в Аргентину. Словом, знакомство с Биги стало одним из этапов охоты Визенталя на Эйхмана, которая закончилась известной операцией Моссада в Аргентине.
В сентябре 1951 года Биги под псевдонимом Ахмед Амба издает свою книгу "Имярек видит Сталина", с которой мы начали эту передачу. Надо сказать, что хотя Бигеев никогда не был в Испании, советский летчик Павел Агафонов действительно воевал в испанском небе под псевдонимом Ахмед Амба. Биги использовал для сцепления своих фантазий маленькие фрагменты реальности.
Биги сообщил оппонентам, что предисловие к его книге, которая готовилась к выходу в СССР, писал лично Максим Горький
Годом позже вышло английское издание. Книга была разгромлена критикой, одну из самых саркастических рецензий написал Эрих Волленберг, указавший на многочисленные фактологические ошибки мемуариста и окрестивший его Мюнхаузеном-беем. Писатель Герхард Поль в открытом письме издателю назвал мемуар рафинированной фальшивкой, призванной парализовать ужасом и без того запуганный народ Западной Германии. Личность настоящего автора книги была, разумеется, секретом Полишинеля, турецкоподданного бывшего советского летчика доктора Б. знал к тому времени весь журналистский и литературный Мюнхен. Перейдя в оборону, Биги не стал размениваться по мелочам и сообщил оппонентам, что предисловие к его книге, которая готовилась к выходу в СССР, писал лично Максим Горький.
По схожему шаблону развивалось сотрудничество Биги с Радиостанцией Освобождение, как раз наши пять центов к юбилею радиостанции. Биги написал для радио несколько скриптов про Лаврентия Берию и Георгия Маленкова, это было весной 1953 года, еще до ареста Берии.
Скрипты встретили резкую критику Бориса Ивановича Николаевского, как раз в то время находившегося в Мюнхене. В его архиве сохранились письма, адресованные Виктору Семеновичу Франку, сыну известного философа, который курировал русскую редакцию. Процитирую письмо Биги Николаевскому на красивом бланке с псевдорукописным оттиском Dr. A.M. Bigi в левом верхнем углу.
"Г-н В.С. Франк, один из руководителей Радиостанции "Освобождение", сообщил мне только что о Вашей негативной критике моих биографических эскизов "Г.М. Маленков" и "Л.П. Берия". Негативная критика моих попыток мне не в новинку, и она не побуждает меня к каким-либо дискуссиям; к тому я никогда не считал себя писателем и тем менее психологом-биографом. Мои публикации суть не что иное, как подача фактов и только фактов, разве что с честолюбием – подавать эти факты такими, как я их знал и уверовал, и не так, как их хотят видеть".
Ответ Николаевского Франку:
"Считаясь с самолюбием г-на Биги, я предпочитал не фиксировать в письменной форме моего отзыва об его статьях о Маленкове в надежде, что он сам их выправит, устранив наиболее вздорные части (…). Историк, привыкший иметь дело с мемуарами, знает, что фактические ошибки в таковых встречаются почти всегда: человеческая память всегда дает перебои. Но значение разных ошибок различно: одни ошибки естественные погрешности в рассказе свидетеля, субъективно остающегося вполне правдивым повествователем, другие, наоборот, показывают внимательному читателю, что автор по тем или иным соображениям не стесняется к правде примешивать элементы заведомого вымысла. Для меня несомненно, что г. Биги относится ко второй категории авторов и потому на слово ему ни в чем верить нельзя. В частности, я лично из всех его рассказов о Маленкове не нашел ни одного указания, которое заслуживало бы доверия".
Он отказывается явиться в суд, указывая на то, что он турецкоподданный и не попадает под юрисдикцию немецкого суда
Фигура доктора Биги встречается и в других сюжетах 50-х: вот его вызывают в суд, судя по всему, опять в результате журналистского конфликта, но он отказывается туда явиться, указывая на то, что он турецкоподданный и не попадает под юрисдикцию немецкого суда. Вот он участвует в конференции мюнхенского Института по изучению СССР, излагая свои сведения о состоянии советской авиации. Вот он пытается помочь шведскому журналисту искать следы Рауля Валленберга…
Удивительно, но с середины 50-х подобные следы иссякают. Вполне вероятно, Биги и дальше зарабатывал свой хлеб в качестве журналиста, но из скандальной хроники его имя исчезает.
По данным А.Н. Тагирджановой, в 1957-58 годах Бориса и Искандера, сыновей Бигеева, вызывали в КГБ, предлагая выйти на связь с отцом. Сестра Ахмеда Фатима вспоминала, что в начале 60-ых к ним приходила некая женщина с предложением написать брату письмо для передачи через Финляндию.
Биги дожил в Мюнхене до перестройки, но когда в 1991 году в Мюнхен из России приехала его родственница, то встречаться с ней он отказался, подозревая, что она подослана КГБ. Умер Ахмед Биги в 1994 году.
Его сын Икарос Биги, родившийся после войны в Мюнхене стал известным физиком-теоретиком, занимается физикой элементарных частиц. Несколько лет назад немецкий историк Томас Грасбергер, писавший статью про историю с антисемитским письмом Адольфа Бляйбтроя, о который мы упоминали, связывался с Биги-младшим, но воспоминания сына повторяют хорошо известную нам биографию альтер эго Бигеева Ахмеда Амбы: война в Испании, служба в советской армии в звании полковника, Маутхаузен.
По иронии судьбы, единственным, что оставалось неизменным в постоянно менявшейся личности Ахмеда Мусовича Бигеева, стал его день рождения, павший на самую ненадежную дату в календаре.
