Кузбасс затапливает. Губернатор Курганской области призвал эвакуировать жителей правобережной части Кургана из-за угрозы затопления. Губернатор Оренбургской области просит не искать виновных в прорыве дамбы в Орске. Оренбургская область была в списке регионов, в которых МЧС прогнозировало подтопления. Ущерб от наводнения в области составил 40 миллиардов рублей – это второй по разрушительности паводок в современной истории России.
Власти обещают мизерные компенсации. Впрочем, многие жертвы наводнений прошлых лет до сих пор ждут помощи. Почему Россия всегда не готова к паводкам? В прямом эфире разбираемся с главным редактором "Новой газеты Европа" Кириллом Мартыновым и политологом Никитой Савиным. Ведущий – Артём Радыгин.
Артём Радыгин: МЧС еще в прошлом году выпустило прогноз по наводнениям. В документе 35 регионов, среди них и Кемеровская, и Оренбургская области. МЧС предупреждало, что паводки приходят каждый год, а в этом году будет еще и рекордно много снега и регионы надо готовить к наводнениям. Но, как мы видим, все повторяется. В Орске, который уже семь дней под водой, вода отступает, сообщает мэр города. По его словам, в восьми сотнях домов из шести тысяч эксперты уже оценивают ущерб.
Власти обещают мизерные компенсации
Ущерб от наводнения они насчитали в 40 миллиардов рублей. "По региональному закону при потере жилья предполагается компенсация в почти 70 тысяч рублей за квадратный метр", – цитирует "Интерфакс" пресс-службу Министерства строительства. Хватит ли у чиновников денег на компенсации и как государство помогает (если вообще помогает) пострадавшим от природных катастроф – смотрите в нашем сюжете.
Артём Радыгин: "Где-то вода не пришла еще, где-то еще не ушла", – говорит Путин на совещании по паводкам. Чиновники отчитываются, что с крестьянами все в порядке, а лучше всех работают госструктуры.
Артём Радыгин: Глава МЧС Куренков несколько дней назад газлайтил жителей Орска за то, что те не предсказали будущее и сами не уехали из города до прорыва дамбы. По его словам, Россия страдает от паводков, потому что люди сами к ним не готовы. То, как в этом году власти противостоят стихии, мы обсудим с политологом Никитой Савиным и главным редактором "Новой газеты Европа" Кириллом Мартыновым.
Власти обещают компенсацию в 70 тысяч за квадратный метр. Если представить, что дом метров сто или двести, то это довольно серьезная сумма. Дадут ли ее вообще?
Кирилл Мартынов: Я думаю, часть людей получит часть компенсаций. Уверен, что им придется для этого долго просить и унижаться. Очень показательны слова министра по чрезвычайным ситуациям, что "Госуслуги" работают прекрасно. Мне кажется, "Госуслуги" становятся основным медиумом для властей, все граждане РФ должны быть просто цифрами на "Госуслугах", никаких реальных человеческих судеб и проблем быть не должно. Главная причина, почему путь к компенсациям будет очень долгим, заключается том, что помощь пострадавшим – не приоритет для российского правительства.
Людям придется долго просить и унижаться, чтобы получить компенсации
В России складывается своеобразное сословное общество, где есть силовики и в особенности участники войны, для которых государство готово стараться, им оно предоставляет приоритетные льготы, начиная от обучения в университетах и заканчивая повышенными денежными выплатами. Все остальные – это обуза для государства, от которой оно с радостью избавилось бы, потому что пользы эти люди не приносят: они не добывают нефть, не воюют в Украине, следовательно, на них не нужно обращать особого внимания.
Артём Радыгин: Но они же платят налоги!
Глава Оренбургской области на том же совещании с Путиным сказал, что две тысячи человек уже получили компенсации по 20 тысяч рублей.
Кирилл Мартынов: Это как раз и есть остаточный принцип, примерно так это и будет происходить дальше. Я думаю, потом мы увидим, к сожалению, движение обманутых жертв наводнения, которые будут долго записывать видеообращения к российскому диктатору и требовать, чтобы на них обратили внимание. Мы знаем, что налоговая структура в России зависит практически исключительно от экспорта сырья, все остальное – это такой Дом культуры при нефтеперерабатывающем заводе. А сейчас у нас два завода – нефтеперерабатывающий и тот, который делает снаряды и ракеты.
Артём Радыгин: Должно ли вообще государство помогать в таких условиях?
Никита Савин: Авторитарное государство имеет в своем арсенале два механизма борьбы с такими ситуациями – это механизм кооптации (грубо говоря, подкупа) и механизм репрессий. В случае ЧС режим Владимира Путина комбинирует эти два механизма в зависимости от ситуации. Когда речь идет о пожарах, режим больше обращается к репрессиям. Репрессии в основном отражаются на бизнесе, как, например, было в Перми в 2009 году, или на местных властях, как в Кирове в 2018-м. В случае природных катаклизмов режим чаще использует стратегию кооптации, выделяет бюджетные средства на помощь пострадавшим, на восстановление.
Государство готово стараться только для силовиков и участников войны
Да, местным жителям предстоит столкнуться с большим количеством трудностей, связанных с получением этих средств, однако деньги, скорее всего, будут выделены. Местные власти уже рапортуют о выделении дополнительных средств. Наверное, самое удивительное в этой ситуации то, что мэр города Орска уже обещает гражданам деньги, которых у него нет. Бюджет Орска – семь миллиардов рублей, из них резервный фонд на случай чрезвычайных ситуаций – это один миллион рублей. Те цифры, которые уже прозвучали в вашем сюжете, 20 тысяч рублей на две тысячи человек – это 40 миллионов рублей. То есть у администрации Орска этих денег нет, она сейчас раздает деньги, которые им пообещали либо региональные, либо федеральные власти. И это уже наводит на мысль, что, скорее всего, местные власти в этой ситуации будут выведены из-под удара.
Артём Радыгин: Наверное, какие-то деньги должны были тратиться на предотвращение этой катастрофы. Перед эфиром мы поговорили с экологом Евгением Симоновым, спросили: есть ли какие-то объективные предпосылки, по которым Россия почему-то каждый год оказывается не готова к потопам?
Наводнение – это образец для всего, что происходит в России
Артём Радыгин: В последние дни появляется много видео, показывающих, как люди сами организовываются, берут лодки, спасают животных и так далее. Разве это не задача государства? Ему же все-таки деньги за это платят.
Кирилл Мартынов: Любопытная версия, что люди сами виноваты в том, что все так сложилось. Конечно, мы все хозяева собственной судьбы, каждый несет ответственность за свою безопасность. Но все-таки не люди строили дамбу, которая была прорвана, и не люди заявляли о том, что все будет в порядке. Накануне была странная сцена, когда пытались с помощью священника добиться того, чтобы паводка не было, дамбу не прорвало.
Если смотреть с политической точки зрения, то это про разрушенное общество. Диктатура всегда строится на том, что люди друг другу не доверяют, не могут действовать совместно. Если люди умеют организовываться, вести переговоры с властью, то сначала они говорят про дамбу или про последствия наводнения, а потом у них появляются вопросы про условия их жизни, потом – всякие политические вопросы, потом они, не дай бог, захотят сменить губернатора или даже президента. В этом смысле диктатура, сложившаяся в России, как раз и построена на том, что каждый должен жить абсолютно изолированной и безответственной жизнью. Государство делает все для того, чтобы люди оказались в ситуации, где моя хата у воды, фактически с краю, где каждый сам за себя.
Важно вспомнить, что десять лет назад очень мощный всплеск гражданского движения в России был связан как раз с наводнением в Крымске и с тем, как активисты поехали его устранять. На этом было построено множество команд, которые потом занимались частной благотворительностью.
Это история про разрушенное общество
Все это через десять лет было практически уничтожено, несмотря на то что люди были готовы самостоятельно брать ситуацию в свои руки, ничего особенно не ожидая от государства. По многим другим вопросам происходит примерно то же самое. Наводнение – это такая ролевая модель, образец для всего, что происходит в России.
Артём Радыгин: Пока, как говорят российские власти, у них все в порядке, все стабильно, все хорошо работает. Путин на совещании говорил мало, очень скучное было совещание, но самое главное он сказал: про деньги, про запас прочности.
Денег режиму, судя по всему, хватает
Артём Радыгин: Похоже, что Россия находится в ситуации идеального шторма: на юге у нее война, в Москве произошел теракт, на востоке начинаются подтопления. Не хватает еще какого-нибудь пожара, не дай бог. Как при всех этих проблемах, когда надо тратить деньги сразу на много фронтов, до сих пор никак не разваливается режим?
Никита Савин: Денег режиму, судя по всему, хватает. Вы только что показали рапорт Антона Силуанова, который утверждает, что деньги в резервном фонде есть. Особенность российского режима в том, что он на протяжении 25 лет неплохо инвестировал в собственную устойчивость и безопасность. Действительно, у режима есть запас прочности в виде резервного фонда, бюджетных средств. В ходе последнего послания Владимир Путин анонсировал усиление налоговой нагрузки на граждан. Я бы не переживал за российский режим, что ему не хватит средств в краткосрочной или среднесрочной перспективе.
Артём Радыгин: 400 тысяч рублей – это максимальная компенсация, если человек получит тяжелый вред здоровью от наводнения, и три миллиона рублей – максимальный порог, если человек тоже получает тяжелое ранение, но на войне. Такие приоритеты мы видим сейчас в России. Сколько человек должны пострадать от наводнения, чтобы у государства как-то поменялись приоритеты?
Никита Савин: Я надеюсь, что в ходе этого наводнения пострадает как можно меньшее количество людей. Но какое бы количество ни пострадало, на приоритеты государства это вряд ли повлияет. Война в Украине является абсолютным приоритетом для Владимира Путина, все остальные задачи вторичны по отношению к ней. Внимание к Оренбургской области, к паводку имеет место в контексте растущего недовольства граждан и рисков усиления этого недовольства. Поэтому режим попробует достичь некоторого баланса, нащупать некоторые оптимальные суммы, достаточные для купирования недовольства в Орске и Оренбурге.
Артём Радыгин: Путин обычно все проблемы игнорирует, а здесь он вроде как высказался про потоп, показал свою заинтересованность, но только по видеосвязи. Все чиновники из МЧС выходят с ним на связь из Оренбурга, а он остался в Ново-Огареве. О чем это говорит?
Похоже, что Россия находится в ситуации идеального шторма
Никита Савин: Это как раз довольно типично для Владимира Путина. Он, как правило, приезжает на места природных катаклизмов тогда, когда интрига уже отходит на второй план, горячая фаза катастрофы уже преодолена, идет восстановление, соответственно, Путин наведывается с инспекторским визитом, и происходит раздача слонов и наказание виновных. Владимир Путин, как правило, выдерживает некоторое время перед визитом. В Крымск после наводнения он приехал спустя несколько месяцев, в Хабаровск приехал в 2013 году после большого паводка в Сибири, записал оттуда новогоднее обращение. Так же Владимир Путина приезжал и в Кемерово, и в Пермь спустя какое-то время. Я думаю, здесь мы тоже можем ожидать визита Путина в Оренбургскую область в каком-то временном горизонте.
Артём Радыгин: Я подсчитал очень грубо: 27 миллиардов рублей в день тратит Россия на войну. 40 миллиардов ущерба в Орске – это примерно два – два с половиной дня войны. Пойдет ли Путин на такие жертвы: всего два дня войны?
Кирилл Мартынов: Для российской диктатуры это сейчас просто бессмысленная постановка вопроса. Никита сказал, что война является главной и единственной ценностью, все остальное не имеет особого значения. Этот вопрос предполагает, что надо на два дня прекратить войну, отложить ее, не дай бог, заключить перемирие. Конечно, на это Путин пойти не может, у него это идея-фикс, то, на чем он зациклился.
Когда мы видели кадры с его дистанционного совещания, я подумал, что сейчас складывается некий новый канон последних лет или десятилетий путинской власти, которая рано или поздно закончится, хотя бы по физическим причинам. Путин время от времени будет выступать с угрожающими речами, объявлять войну всему миру, хотя бы риторическую, говорить, что мы самые великие, предлагать строить очень дорогие высокоскоростные магистрали куда-нибудь, куда ему приятно. Обязательно нужно за какой-нибудь миллиард построить мост на Сахалин.
И потом Путин время от времени будет выходить на такие грустные совещания, когда страна, фактически брошенная этой властью, разваливается, разваливается инфраструктура, разваливаются дамбы, прорываются теплотрассы, по Москве ходят вооруженные террористы и их никто не может остановить. Путин будет говорить: да, на месте работают медики, МЧС, все в порядке, все компенсируем, выплаты будут через "Госуслуги". А потом – "мы опять самые великие, должны продолжать нашу войну до победного конца".
Война является единственной ценностью, все остальное не имеет значения
Артём Радыгин: "В любви счастье – это ненормальное явление" – так вольно я перефразирую Марселя Пруста. В его концепции любовь уходит из отношений, как только пропадают эмоциональные качели. Может быть, это и есть главный секрет успеха Путина, того, как держится его власть? Возможно, россияне просто боятся выходить из этих токсичных отношений с авторитарным государством, чтобы не потерять любовь к родине?
Кирилл Мартынов: Вы нашли очень возвышенную метафору и цитату из Пруста. Я думаю, в случае с Путиным происходящее во много раз проще и страшнее. Наверное, мы можем говорить о явлении, близком к коллективному стокгольмскому синдрому. Людей в России более-менее держат в заложниках, даже если они сами этого не понимают, даже если им это нравится. Им годами доказывают, что никакой альтернативы нет, жить они могут только при этом правительстве, только с этим президентом и только в таких условиях, когда сначала происходит катастрофа, а потом вспоминают, что на этой территории живут какие-то люди.
Боюсь, что стокгольмский синдром – это в первую очередь результат очень тяжелой травмы и страха. Я думаю, мало какая страна (в Европе, по крайней мере) настолько травмирована, как наша, всеми этими войнами, революциями, репрессиями, событиями ХХ века, очень тяжелой постсоветской травмой 90-х годов.
