– Ой, женщина, да вы не сидите прям так на корточках передо мной, мне аж неудобно! – женщина берет меня за руки и поднимает. – Вот так, лучше сюда сядьте, рядышком, так-то лучше будет.
Она одной рукой убирает со стоящего рядом стула сумку с большим пушистым котом, осторожно ставит её на чемодан. Кот не двигается, не мяукает, не мурлычет, только глаза светятся из сумки перепуганными зелёными огоньками. Женщина усаживает меня на стул рядом, не выпускает мою руку из своей руки, внимательно смотрит мне в глаза и улыбается. Можно подумать, что я к ней приехала в гости, она рада меня видеть, вот она сейчас вспорхнёт и начнет накрывать на стол.
За время разговора она ни разу не говорит "Россия", "русские". Она говорит "он", "его солдаты" или "оккупанты"
Суббота, 9 часов утра, я на Восточном вокзале в Париже, я приехала помогать Красному Кресту с переводом. Целый день на Восточный вокзал приходят поезда из Германии и Польши с украинскими беженцами. В основном женщины и дети. Мужчин очень мало, либо очень пожилые, либо молодые подростки лет 17, есть ещё иностранные студенты. На всех вокзалах Парижа дежурят сотрудники Красного Креста и волонтёры-переводчики. Они распределяют беженцев: одних отвозят в центр помощи, где они могут принять душ, поесть и отдохнуть; другим, транзитникам, выдают билеты на поезда. Для украинцев поезда бесплатные по всему Европейскому союзу, на каждом вокзале есть специальные стенды с билетами для беженцев. Центров помощи беженцам в Париже несколько, в основном это спортивные залы с раскладушками и душевыми комнатами. В одних принимают с животными, в других не принимают.
Женщина едет с кошкой в Барселону. В Испанию едут очень многие, в Португалию тоже. Говорят, там многочисленные украинские диаспоры, можно быстро найти работу, а жизнь не такая дорогая, как во Франции.
Женщина слушает меня и держит за руку, крепко-крепко. Переводчикам нельзя задавать вопросы. Если людям надо выговориться, конечно, ты слушаешь, но сам разговоры не заводишь. Несколько лет назад я так же волонтёрила в центре для беженцев, переводчиков тогда отправляли на специальные курсы по "дистанцированию". В моём опыте переводчика-волонтёра в ассоциациях по правам человека – вторая чеченская война, вопросник о пытках в Беларуси, трансгендеры из современной России, принудительное лечение в психушках. Я не новичок в этом деле.
Но на Восточном вокзале, среди женщин, тихих детей и перепуганных животных, у меня всё время щиплет в горле и в глазах. Женщина всё ещё держит меня за руку и говорит мне про кошку:
– Старенькая она у меня стала, куда же бы я её оставила, там бомбят...
– Вы откуда? – вдруг говорит она.
– Я… – В горле жжёт ужасно. – Я живу во Франции уже 24 года.
Сказать, что я из России, у меня не получается, я расплачусь.
– А приехали откуда ?
– Из Иркутска, из Сибири.
– Ой, да ! Я-то думала, с Украины...
– Я – нет, но бабушка моя – из-под Полтавы.
Но думать о бабушке совсем невыносимо.
Нас пять переводчиков, две молодые девочки-студентки, одна из Украины, другая из Казахстана, женщина моего возраста, я и франко-украинская пара, он из Гренобля, она из Киева, несколько лет назад вышли на пенсию и уехали жить в Украину. Он не говорит ни по-русски, ни по-украински. Она очень энергично переводит и беженцам, и Красному Кресту, и… своему мужу. Они приехали через Молдавию и Румынию, но в Гренобль не поехали, остались у знакомых в Париже, чтобы помогать беженцам.
– А у вас нет ничего горяченького попить? А то неделю уже на сухопае, невозможно уже, – говорит пожилая женщина, они с мужем только что получили билеты на юг Франции. Семья тамошних фермеров предложила взять к себе пожилую пару. Мы приносим ей кофе с молоком.
– Ой, как хорошо, посидите со мной пожалуйста, пока я попью. Мы, знаете, как ехали, как долго ехали!.. Стоя в поезде – до Польши, без света, чтобы не бомбили. А у мужа ноги больные, я так боялась, что он ходить потом не сможет. Всю ночь стояли в поезде. Думали, в Польше переждём. Думали, что через несколько дней это всё закончится. Не знали, что это только начало. А знаете, как у нас Киев бомбили, мы в центре в самом живем. И всё летают, летают эти… оккупанты. Взрывы везде. Мы до последнего не хотели уезжать. У нас сын в Китае живет уже третий год. Он нас заставил. Звонит, плачет, умолял, чтоб мы уехали. Волнуется за нас. И правда, потом страшно стало, мы три дня в подвале просидели, а потом решили поехать. Собрали быстро, что можем. Вот у меня сумка, я хоть фотографии собрала старые. Останется разве что, когда мы вернемся? – она так на меня смотрит, как будто я должна знать ответ.
– Не знаю, – кое-как отвечаю я.
– А мародёров там сейчас сколько, ой, как страшно, как страшно! И зачем это ему надо всё? Ведь так жили хорошо, процветали, никого не трогали. Город у нас такой красивый. Весна скоро. И зачем, это ему? Зачем он нас бомбить стал, зачем он нас убивает?
Она говорит много и долго, рассказывает, как они были в Польше, как им сказали про этого фермера, и они вот поехали во Францию. Несколько дней были в Германии, их поселили на какой-то бывшей военной базе, а там "сухопай и двухъярусные кровати". "А у мужа ноги больные, а я тоже не могу наверх подняться. Так и просидели рядышком все ночи".
Я слушаю и киваю. За время разговора она не разу не говорит "Россия", "русские". Она говорит "он", "его солдаты" или "оккупанты". Я так ей благодарна за это, что опять едва сдерживаю слезы.
– А у вас нет какого-нибудь супа? – говорит молодая очень красивая женщина. Рядом с ней сидят две хорошенькие девочки и маленькая собачка в переносной сумке. – Мы с 3 марта в пути, на одних бутербродах. Без супа, без борща...
Я улыбаюсь, потому что вспоминаю бабушку, какой же может быть обед или ужин без борща? Борща у нас нет. Красный Крест занимается только административной помощью, всю еду, напитки и предметы первой необходимости выдают в центрах для беженцев. На вокзалах этим занимаются волонтеры, обычные граждане собирают деньги, готовят, привозят, раздают. Вообще-то из-за санитарных ковидных правил раздавать еду на вокзалах запрещено, но Красный Крест делает вид, что не видит бегающих людей, раздающих бутерброды, чай и кофе. Если приедет полиция, то мы все сделаем вид, что видим друг друга впервые. Вокзальные бутики разрешают набрать у них воду и согреть чайник.
Я смотрю на девочек, они ровесницы моих детей. Надо найти суп, пока их не увезли на автобусе на другой вокзал. Я бегу до первого супермаркета, нахожу суп-пюре в индивидуальных упаковках. Объясняю продавцам, почему мне надо его разогреть. Продавцов двое, девушка и парень. Парень молча берет у меня картонные супницы и уносит в зал для персонала. Через пять минут он возвращается с горячим супом, ложками и салфетками.
Красивая женщина и две её девочки ещё не уехали. Дети набрасываются на суп с такой радостью, будто я им принесла самое изысканное лакомство. Я отхожу, чтобы дать им спокойно поесть.
Меня просят проводить семью в центр помощи. В семье трое: пожилая женщина, молодая мама и маленькая девочка. Девочка уснула на вокзальной кушетке, бабушка осталась с ней, а мы с молодой мамой переносим вещи в центр помощи недалеко от Восточного вокзала. Всю дорогу она говорит: "Я до последнего не хотела мужа оставлять. И родителей. У меня папа не переносной, и мама с ним осталась. Мы две недели все жили в коридоре между двумя несущими стенами, мы из Киева. А когда дом рядом с нашим рухнул, муж мне сказал, что я обязана дочь спасти. И мы со свекровью уехали. Мы три дня из города выбирались, от подвала к подвалу под бомбёжками. Они там всё-всё бомбят, и в Харькове тоже, никого не жалеют, прямо по жилым домам. Мы долго не могли из города выйти. А потом смогли сесть в поезд до Польши. Зачем всё это, Оль?"
Когда я возвращаюсь на вокзал, красивая женщина с девочками и собачкой подходит ко мне поблагодарить за суп, она плохо говорит по-русски, украинская речь мешается с русской: "Знаешь, у нас так всё хорошо было, только живи и радуйся. Мы с мужем вместе с 17 лет, мы все сами сделали. Мы 13 лет на квартиру копили, купили два года назад, а прошлым летом купили участок, недалеко от города. Девочки вон у нас каки ! Только живи и радуйся! А теперь что? Наш дом весь разбомбили, у нас ничего не осталось. А верить кому? Нашему президенту? Или вашему? Я знаю, что у вас говорят, что нас спасать пришли. Только я не пойму, от чего нас спасают? Только почему же вот так всё? Как будто по-другому нельзя решить. У мужа день рожденья завтра. Мой муж не пошел воевать. Он в монастырь ушел. И его взяли. Он сказал: не пойду я братьев убивать. Ведь русские нам братья. Братья ведь!?" – и она крепко обнимает меня, и мы долго плачем.
Мне уже не до профессионализма, не до курсов по дистанцированию, я утешаю её, как могу, и говорю, что всё будет хорошо, а она твердит: "Мы же братья, братья!" – "Мы сестры!" – говорю я ей, и мы обе начинаем истерически смеяться.
Ольга Кокорина – волонтёр
Высказанные в рубрике "Блоги" мнения могут не отражать точку зрения редакции
