Ссылки для упрощенного доступа

"В России вообще опасно жить". Личная борьба с трансфобными законами


Один из пикетов Елены Иоффе
Один из пикетов Елены Иоффе

20-летняя Елена Иоффе стала одним из немногих людей, которые открыто выступили против принятия законов, запретивших гендерный переход. До окончательного принятия этого закона студентка вышла в центр Петербурга с плакатом, на котором было написано "Дайте людям быть собой. Нет запрету трансперехода. Нет закону об "ЛГБТ-пропаганде". Ее задержали и обвинили в "пропаганде смены пола". Заседание суда над активисткой состоится 15 августа.

О том, зачем большинству вступаться за меньшинства, Елена Иоффе рассказала Радио Свобода

– Почему вы, человек, не принадлежащий к ЛГБТ-сообществу, вышли в пикет против трансфобии?

– Многие мои друзья и близкие люди принадлежат к ЛГБТ-сообществу. У меня есть однокурсник – трансгендерный мужчина, который хотел совершить переход и поменять гендерный маркер в паспорте. У него до принятия закона из-за возраста не было такой возможности. Он сейчас ищет способы уехать из России в страну, где сможет сделать гендерный переход.

Этот закон лишил трансгендерных людей базовых прав. В первую очередь – права на медицинскую помощь. У трансперсон отняли возможности жить наиболее естественным для них образом. Эти законы приведут к суицидам трансперсон и плохо отразятся на всем обществе. Трансфобные законы – часть общей линии закручивания гаек. За сексуальным, национальным и гендерным меньшинствами приходят первыми. Дальше репрессии захватывают все больший круг людей.

Трансфобные законы – часть общей линии закручивания гаек

– Трансфобный закон, несмотря на протесты трансперсон, врачей и психологов, окончательно приняли. Надеялись ли вы, когда выходили на пикет, связанный с большими рисками для вас, что чиновники отменят свое решение?

Я знала, что мой пикет не изменит решение властей. Я видела, что о законопроекте мало говорят. Им возмущались, как правило, только ЛГБТ-организации. Крупные российские политики на момент, когда я вышла в пикет, не упоминали трансфобный закон. Среди российской оппозиции далеко не все адекватно относятся к ЛГБТ-людям. Среди противников власти есть и гомофобы, и трансфобы. Их число уменьшается, потому что такие взгляды становятся все менее приемлемыми. Трансгендеры – это самая угнетаемая группа среди ЛГБТ-сообщества. Очень узкий круг людей поддерживает трансперсон. До меня в Санкт-Петербурге на пикеты против трансфобного закона вышел только один человек. И я решила привлечь к трансфобной юридической инициативе внимание, чтобы вызвать общественный отклик. Я надеялась, что благодаря вниманию людей удастся отменить этот законопроект. Власти публично называли трансгендерных людей чуть ли не извращенцами. В риторике власти по отношению к трансперсонам была откровенная трансфобия. Это меня возмутило. И я была очень зла на этот закон и на то, как его продвигали.

– Было ли вам страшно стоять в центре Петербурга в пикете?

Я не могу сказать, что мне было очень страшно выходить на пикет. Я, конечно, нервничала. Но несравнимо меньше, чем когда я вышла первый раз в моей жизни на массовую протестную акцию. У меня тогда ноги подгибались. Когда я стояла в пикете, то не боялась агрессии со стороны людей. Я видела от большинства из них позитивную реакцию на пикет. Мне говорили слова благодарности и поддержки. Люди, которым не нравился мой пикет, проходили мимо. Пикет подтвердил мое мнение, что российское общество не такое уж трансфобное и гомофобное. Трансфобные настроения искусственно создают и подогревают.

– Государственная трансфобия и гомофобия, по моим наблюдениям, увеличивает в обществе нетерпимость в целом. И это приводит к тому, что случайных людей начали преследовать за внешность. Экс-студента Краснодарского вуза недавно обвинили в пропаганде так называемой "смены пола" из-за аккаунта в социальной сети, где он рассказывал о макияже, а в Свердловской области люди, заявившие, что они недавно вернулись с войны против Украины, избили девушку из-за синего цвета волос. Что вы думаете об этом явлении?

Понятно, что волосы синего цвета не обозначают какую-либо национальность, гомосексуальную ориентацию или трансгендерность. Но гомофобная и трансфобная пропаганда работает так, что люди связывают неформальный внешний вид и трансгендерность. Эта связь нам навязана сверху. В России сейчас люди живут не очень хорошо, растет уровень агрессии. И его выливают на условного Другого, чем-то непохожего на большинство.

Елена Иоффе
Елена Иоффе

– Нельзя сказать, что оппозиция выступила массово против закона, запрещающего гендерный переход. Как вы думаете, приведет ли это к каким-то последствиям?

В целом представление, что транс-собщество – это очень маленькая группа и не надо за нее вступаться, потому что у нас якобы есть более глобальные проблемы, очень опасно. Каждый новый виток угнетений начинается с самых незащищенных групп. Возможно, если бы российская оппозиция с 2012 года или раньше обращала бы внимание на притеснение ЛГБТ-людей, то мы не находились бы сейчас в таком печальном положении.

Каждый новый виток угнетений начинается с самых незащищенных групп

– Пытаетесь ли вы помогать трансперсонам после принятия закона?

Я пытаюсь распространить информацию среди своих знакомых о способах помощи. Финансово поддерживать транс-сообщество я сейчас не могу. Своим знакомым трансперсонам я помогаю финансово, но на большее я сейчас не способна. ЛГБТ-организации, в свою очередь, предложили мне юридическую помощь и собрать деньги на штраф.

– Как ваш отец Виталий Иоффе, известный в Петербурге оппозиционер и участник большого количества антивоенных акций, воспринял вашу идею выйти в пикет в поддержку трансперсон?

Я не могу назвать отца человеком, глубоко погруженным в правовые вопросы ЛГБТ-сообщества. Но он против репрессивных законов, неважно, на какую группу они направлены. Отец стоял недалеко от моего пикета, вступал в диалоги с людьми, которые говорили мне что-то агрессивное. Он поехал в отдел полиции после моего задержания, позвонил адвокату, встретил меня из отделения полиции.

– Он боялся за вас?

Боялся, конечно, и нервничал больше меня. Все в нашей семье выходили на какие-либо протестные акции. Нельзя останавливать человека, если он хочет выразить свою гражданскую позицию. Это вопрос совести и личных убеждений. Но если кто-то из членов нашей семьи решит сделать что-то неоправданно опасное, то другие его, как я думаю, остановят.

– Вы не считаете, что сейчас в России опасно участвовать в публичных протестных акциях?

В России сейчас в целом опасно жить. Людей, которые не участвуют в протесте, задерживают на улицах и в кафе за критику Путина и войны. Нужно совсем молчать на политические темы, чтобы полностью избежать рисков. Но и это не гарантирует безопасности: в России людей приговаривают к большим срокам за то, чего они не совершали. Я выхожу на акции из-за желания жить в мире с самой собой. В ином случае я бы чувствовала себя ни на что не способной трусихой. Хуже всего будет, если государство задавит мою внутреннюю свободу. Я в начале войны решила вести себя как обычно, словно мне ничего не грозит. Я не буду оглядываться и принижать голос в общественных местах и не стану отказываться от того, что считаю правильным. Иначе я была бы уничтожена морально.

Я выхожу на акции из-за желания жить в мире с самой собой

– Виталий Иоффе рассказал в интервью изданию “Бумага”, что после одного из задержаний лейтенант Корнев А. Н., отбил ему печень, когда он был закован в наручники. Этот полицейский, как рассказал ваш отец, орал своим подчиненным, что Виталий якобы враг и его нужно уничтожать. Как вам удается справляться с чувствами, которые у вас возникают, когда вы узнаете о подобном?

Я узнала об этом постфактум. О таком мучительно было слышать. Когда я понимала, что с близким человеком делает ужасные вещи сила, с которой я не могу ничего сделать, то я испытывала яростное бессилие. Но это было далеко не самое ужасное из того, что происходило в эти полтора года. Отца моей лучшей подруги недавно осудили на полтора года колонии за повторную дискредитацию армии.

– Как повлияло на вас то, что вы росли в семье буддистов?

Благодаря этому у меня буддийские взгляды. Для меня буддизм – это о том, что все не случайно, о единстве мира и свободе. Буддизм мне сейчас помогает отстраниться от происходящего, с другой стороны, он помогает чувствовать, что моя жизнь принадлежит мне, а не турбулентности происходящего. Научное восприятие мира, которое я приобретаю в вузе, и буддийское восприятие мира сливаются и дают мне больше спокойствия и принятия.

– Не кажется ли вам ваше участие в публичных акциях напрасной жертвой?

Все, что я делаю, я делаю ради себя. В буддизме идея жертвенности играет меньшую роль, чем в христианстве. Мои моральные принципы альтруистичны, но в конечном счете все, что я делаю, я делаю, потому что иначе буду чувствовать себя плохо. До войны я думала, мол, какой ужас, что люди ничего не делают. После войны я с этим смирилась, почувствовав свою слабость перед лицом происходящего. Я не поддерживаю бездействие, но я стала его понимать. И я не одна: у меня есть семья, друзья и широкое сообщество активистов.

Моя жизнь принадлежит мне, а не турбулентности происходящего

– Как вы представляете свою жизнь в России ближайшем будущем?

Я бы хотела в России остаться. Горизонт планирования россиян снизился до 10 минут. Мне сложно планировать что-то масштабное. Я хотела бы развиваться в науке на российской почве. И сейчас этому ничто не мешает. Если меня посадят, то, конечно, помешают, но лишь на время. Я знаю, что меня в этой ситуации будут поддерживать близкие люди. Но обстоятельства так могут сложиться, что нашей семье придётся уехать.

– Вы уже за участие в антивоенных акция отсидели 20 суток в общей сложности. Каким для вас стал этот опыт?

Пребывать в неволе неприятно. Тем более я отчасти клаустрофоб. Но я смогла побыть среди единомышленников и провести информационный детокс.

– Какой наукой вы бы хотели заниматься в России?

Мне интересна социальная антропология и метод включенного исследования когда антрополог внедряется в какое-то общество. Например, некоторое время живет в племени, которое населяет острова Тихого океана, или устраивается с исследовательской целью работать в Russia Today. Студентка из нашего вуза так сделала, чтобы изучить эту организацию изнутри. Как антрополог я бы хотела не просто изучить общество, но и понять его. Я бы хотела работать в сфере образования. Потому что образование должно быть главным в прекрасной России будущего. Мне интересна историческая память и сообщества, живущие на границе, на стыке различных культур, где складываются необычные формы памяти. Это в том числе люди, которые уехали из России после войны. Они такая же пограничная группа. У этих людей нет постоянного статуса. И социального, и статуса, который касается самоощущения.

– Вы наблюдаете какие-либо плюсы в таком пограничном положении людей, покинувших Россию?

Человеку тяжело жить без постоянного социального статуса, но необходимость все время адаптироваться дает большую открытость новому, побуждает заниматься творчеством. Обычно по своей воле эмигрируют наиболее активные и творческие люди. Но если человек вынужденно уехал из своей страны, то ему придется проявлять эту активность. Он привыкает расширять собственные границы, и в этом есть большая ценность.

– Почему, как вы понимаете, российское общество пришло к войне с соседней страной?

Не уверена, что у нас было много других вариантов. После распада СССР у людей, долго живших в авторитарном государстве, было слишком мало времени, чтобы понять, как обращаться со свободой, как создавать самим горизонтальные связи. В результате у власти оказались автократы, и вот мы здесь. Это не случайность, и ее вряд ли можно было бы так легко избежать.

– Есть ли у вас слова поддержки живущим в России людям, которые не согласны с действиями власти?

Сейчас, когда все происходящее вокруг вызывает страх, злость и неприятие, важнее, чем когда-либо, не начинать ненавидеть. В том числе глубинный народ и людей, которые хотят оставаться вне войны. Чем больше мы ненавидим какие-либо группы людей, тем бедственнее наше положение.

Партнеры: the True Story

XS
SM
MD
LG