Почему в США не заметили начало Февральской революции? Была ли политика Запада одной из причин провала первого демократического эксперимента в российской истории? Мог ли верный батальон спасти российскую монархию? Была ли обречена Февральская революция? Каковы ее уроки?

Эти и другие вопросы мы обсуждаем с американскими историками: профессором Аризонского университета Марком фон Хагеном и автором книги "Падение царизма: нерассказанные истории", профессором университета Нотр-Дам Семеном Ляндресом.

Кто-то в свое время парадоксально заметил: "12 марта 1917 года западные газеты писали о падении Багдада, не заметив падения Петрограда". Разгром британскими войсками армии Оттоманской империи в битве за Багдад был значительным событием Первой мировой войны. Выход на улицы Петрограда учебной команды запасного батальона Волынского полка, убившей своего командира и подбившей к мятежу солдат других полков, находившихся в соседних с ними казармах, остался для иностранной прессы незамеченным. Лишь через четыре дня газета The New York Times вышла под гигантской шапкой: "Революция в России. Царь отрекается. Михаил стал регентом. Императрица скрывается. Прогерманские министры, как сообщается, убиты". На первой странице – четыре фотографии. Николая Второго, его брата великого князя Михаила Александровича, сына Алексея и председателя Государственной думы Михаила Родзянко. Из подписей к фотографиям следует, что 12-летний Алексей наследует престол, Родзянко назван газетой вождем революции и главой Временного правительства. Ни та, ни другая подпись не соответствовали истине. Судя по всему, в Вашингтоне поверхностно представляли, что происходило в Петрограде. Согласно доступным архивным материалам, одним из первых 17 марта о событиях в российской столице сообщил в Вашингтон посол США в Стокгольме со слов представителей России. Он извещает, что революционное движение, судя по всему, охватило всю Россию. И добавляет мнение, сложившееся в дипломатических кругах Стокгольма, что если правительство России останется в руках умеренной партии, как в настоящее время, то это развитие событий будет благоприятным для страны и мира. Если власть перейдет экстремистской партии, исход будет более сомнительным.

Именно очень приблизительное представление о событиях в России, надежды на создание демократического режима и заинтересованность в сохранении России как союзника в Первой мировой войне и сформировали отношение Соединенных Штатов к власти, пришедшей на смену монархии, говорит профессор Марк фон Хаген.

– Это была настоящая демократическая революция, – говорит Марк фон Хаген. – Февральская революция была узурпирована демагогами, диктаторами и большевиками. Америка сама была под президентством Вудро Вильсона, он был демократом, но называл себя прогрессистом. Хотя он был профессор и политик, он явно мало что понимал о большевиках, и это было очень типично. Когда Февральская революция была объявлена и стала известна миру, Америка решила вступить в войну не только потому, что Россия стала более-менее демократичной, но Америка стала частью Антанты: Великобритании, Франции и России. Америка признала новое демократическое государство Россия сразу. И держалась этого признания. Даже когда большевики пришли к власти, были сторонники признания нового режима, потому что они думали, что это новый вариант старого друга или совсем нового друга. Были переговоры с американскими представителями и представителями большевистского режима в самом начале, но потом это все прервалось. То, что большинство американских историков считают началом Гражданской войны – это мятеж чехословацкого легиона в Сибири, который открыл волну антибольшевистских восстаний в Российской империи и был началом Гражданской войны. Вильсон пользовался случаем чехословацкого легиона для оправдания американской интервенции в большевистскую революцию. Сначала Америка была заинтересована в том, чтобы Россия осталась на стороне Антанты в войне против Германии и Австро-Венгрии, но после свержения Временного правительства и царского правительства большевики уже представляли другую Россию. Американские представители в Петрограде с трудом стали понимать, что там такое происходит.

– Словом, американцы, не очень понимавшие и представлявшие, что происходит в России, не обратили особого внимания на февральские события и даже сохраняли иллюзии относительно тех, кто пришел после царя: кадетов, эсеров, а затем и большевиков, усмотрев во всем этом демократическую революцию?

– Свержение самодержавия, одиозного царства Николая II и Распутина, встретили как праздник свободы. На самом деле с февраля по ноябрь 1917 года в силу того, что цензура была объявлена уже недействительной, Россия была самая свободная страна в мире за эти 6–8 месяцев, когда демонстрации, все собрания, рабочие встречи – все это было легализовано первый раз и последний раз в истории. Это действительно была самая свободная страна в мире, даже военная цензура была почти полностью снята. Это была демократическая революция точно.

– Почему она потерпела провал, с вашей точки зрения, потому что, вопреки тезису Ленина, она не смогла или не хотела защитить себя?

– Революция произошла на фоне мировой войны, которая длилась три года, и которая была самой тотальной войной за историю человечества, в которой участвовали миллионы людей, которые уничтожали народное хозяйство, транспорт, продовольствие. Эта война создала поляризированное общество, вооруженное поляризированное общество. Так что умеренные люди имели очень хороший шанс для победы в этой ситуации. Война во многом победила революцию.

– Помнится, в своих воспоминаниях Керенский жалуется, что западные страны не поддержали российскую демократию, не поддержали его правительство, что они ставили на другие силы. Были у него основания для таких упреков?

– Опять-таки Россия была не только самой свободной страной, но та страна, где был настолько ясно сформулирован план на мир или требование мира. Американцы знали об этом, тем не менее они хотели, чтобы российские войска воевали против немцев, несмотря на то что все говорили, что это уже невозможно, что армия уже не выдержит такой кампании. Но Америка действительно, я думаю, несет какую-то вину за то, что они были частью давления со стороны Антанты за то, чтобы Россия осталась в войне, не только осталась в войне, но вела новую кампанию. Керенский одобрил новое наступление против немцев. Это был крах, это привело к новым беспорядкам в России и новым антивоенным выступлениям. Так что Антанта была виновна в том смысле, что она ожидала от России того, что Россия не могла дать.

– Профессор фон Хаген, как пишет российский исследователь Игорь Торбаков, Кремль предпочел бы замять юбилей двух русских революций по простой причине: они демонстрируют, сколь шатким был фундамент того, что выглядело великим государством. Российские оппозиционеры давно говорят о шаткости нынешней российской системы. А вообще есть у историков общий взгляд на то, что Ленин назвал революционной ситуацией?

– Так называемая революционная ситуация – это целая историография. Там упоминаются социальные и общественные критерии, поляризация общества, ухудшение уровня жизни, политическое насилие и другие дестабилизирующие моменты, которые подрывают легитимность руководителей страны. Но революция – это дело людей, и людей непредсказуемых. Каждая ситуация совсем новая. Мы можем видеть что-то из старого в сегодняшней ситуации, но не все и не в такой форме. Опыт и наши знания по истории революций говорят лишь о том, что революции были разные. Например, бархатная революция в Чехословакии была более-менее мирной. Это тоже дает, я думаю, надежду этой великой стране на оппозиционную деятельность, на диссидентство. Это тоже нужно в год столетия революции напоминать, что были такие люди от декабристов до диссидентов сегодняшних.

– Нынешняя система авторитарной власти в России значительно отличается от того, о чем вы говорите. Видимо, она гораздо более жизнеспособна?

– Она, по-моему, имеет более народную базу. Если все опросы общественного мнения более-менее достоверные, что люди все-таки поддерживают Путина, большинство, наверное, – это существенная разница. Это не вечно, какой-то кризис может все изменить в этом плане. Но Путин – это не Николай Второй, его герой, кажется, Николай Первый, Крымская война для него тоже важный момент. Портрет Николая Первого висит у него в кабинете. Тот император был крепкий, решительный, я не думаю, что удачный, все-таки Крымская война была проиграна в конце концов. Так что все тоже сложно. Как Путин интерпретирует карьеру Николая Первого – это тоже, наверное, сюжет для пары диссертаций докторских.

– Профессор Ляндрес, сто лет назад в эти дни Николай Второй отрекся от престола. Трехсотлетняя династия, казалось, могучая монархия рухнула без боя в течение считаных дней. Прошу прощения за наивный вопрос, но уж очень соблазнительно спросить: была ли она, по вашему мнению, обречена, или случайность или их набор резко перечеркнул ход истории России? Вы исследовали эти события очень подробно.

– Ничего не предопределено, по крайней мере, так мне кажется, – говорит Семен Ляндрес. – Исследования мои не отвечают на этот вопрос ни прямо, ни косвенно. Можно повторить еще раз старую мысль о том, что будь у сторонников старого режима, старой власти надежный батальон или два, то, наверное, они навели бы в столице порядок. Но ход истории не приводит к революции, это совершенно необязательно. Потому что договорись думская оппозиция с царем, дал бы царь в последний момент ответственное перед Думой министерство, скорее всего, ничего бы не было. Есть какая-то логика этих событий, наверное, но мне она неизвестна. Совершенно очевидно, что могли бы договориться. С другой стороны, если посмотреть на фигуру Николая и все, что мы о нем знаем, на его характер, на его воспитание, на его мысли, на то, как он обдумывал свои поступки, и то, что произошло в феврале после того, как он оказался под домашним арестом, даже дальше, когда он сидел в подвалах екатеринбургских у большевиков, не говорили о том, что он особенно пересматривал свое поведение и считал, что он многое сделал неправильно. Нет у него этого, что сейчас часто называют рефлексией. Можно сказать, что этот человек не пошел бы на компромисс. С другой стороны, 28 февраля он был готов уступить, дать ответственное министерство, но это уже по тому, как шли события, то, что хотели от него лидеры Думы, не получалось.

– В отличие от вас, Александр Солженицын в своей статье, посвященной Февральской революции, довольно убежденно говорит, что если бы власть действовала гораздо тверже, что если бы власть воспользовалась возможностями, которые у нее были, то все эти революционные события были бы предотвращены.

– Это опять же из этой серии гадания на кофейной гуще. Если бы эта власть была сильнее, более действенной, более умной и так далее – это была бы уже другая власть, они бы не допустили до этого.

– Еще один тезис Солженицына заключается в том, что единственным реальным врагом монархии или Николая Второго был российский парламент – Государственная дума. Именно она нагнетала недовольство, она вела громкую антимонархическую пропаганду и агитацию. Звучит несколько парадоксально: один из компонентов государственной власти является ее врагом.

– Я вину ни на кого не возлагаю. Несомненно, Дума сыграла здесь роль такого подстрекателя отчасти. А кто, собственно говоря, должен был эту роль играть? Это и был политический класс, это и были реальные политики. Были государственные служащие, были бюрократы, были представители народа так называемые избранные, в любом случае это были депутаты. Естественно, как всякие депутаты во всяком парламенте, везде, они хотят больше власти. У них власти было не много, они хотели больше власти. Особенно учитывая то, что война шла для России не очень хорошо, хотя с 1916 года немножко ситуация изменилась после брусиловского прорыва и по другим причинам. В 1917 году, возможно, был бы с точки зрения военной переломный год, но мы этого не знаем. По крайней мере, стабилизировалась ситуация. Тем не менее с 1916 года было совершенно четкое представление в стране, что с этой властью, с этим царем и с этим правительством войны не выиграть. Поэтому что было ждать от оппозиции в тот момент, когда появилась возможность как-то немножко расширить свои полномочия – это вполне естественно. Поэтому мы видим во главе оппозиции не просто каких-то радикалов и того же Керенского общеизвестного, а людей-монархистов, которые считали себя монархистами и действительно были монархистами, Родзянко, Шульгин. Шульгин, который поехал с Гучковым принимать отречение, Родзянко, председатель Государственной думы, они действительно были монархистами. У меня нет оснований не верить текстам их заявлений и до, и после революции. Они защищали свои интересы, а их интересы были думские. Родзянко, будучи председателем Думы, хотел расширить полномочия института, которым он руководил. Им хотелось принимать участие в управлении страной, они считали, что правительство не справляется, такова была атмосфера, которую создали они, пресса и так далее. Я не вижу в этом расшатывания устоев обязательно. Если бы они договорились с царем, если бы они пошли на компромисс, если бы он пошел на компромисс, то, возможно, они смогли бы договориться. Но для Николая Второго тот компромисс, который устраивал часть Думы, по крайней мере, то есть ответственное министерство, министерство, которое бы создавалось из числа думских депутатов и отвечало бы перед большинством Государственной думы, перед Думой в целом, для него это был шаг на тот момент неприемлемый, а они хотели сразу многого. Это достаточно резкое изменение государственного управления, думская монархия с 1906 по 1917 год, а тут она бы сразу превращалась в конституционную монархию, причем полноценную.

– То есть, не будь Думы, которую, как считал Николай Второй, ему навязали в 1905 году, ситуация в стране была бы стабильней. Напрашивается параллель с Владимиром Путиным, который сделал все, чтобы полностью нейтрализовать свою Думу.

– Да, конечно, в этом смысле да, если бы не было перемен в 1905 году. Но, как известно, страну подставили всеобщей забастовкой в то время, когда армия была на Дальнем Востоке и невозможно было вовремя перегнать достаточное количество частей для успокоения. В то время, когда Николай Николаевич, когда ему предложили стать военным диктатором, отказался и так далее. Тут как раз в 1905 году объединились все силы, от либералов до самых левых, то есть был единый фронт здесь. Единый фронт был не настолько объединен, я имею в виду в 1914-й, особенно в 1915-м, 1916-м, 1917 годах. То есть, конечно, если бы не было Думы, все бы продолжалось в исконном виде, но насколько это реально, раз это случилось.

– Профессор, вы уделили много времени изучению участников этих событий, того, что привело, видимо, к этим событиям. Какой самый сильный и самый неожиданный вывод вы сделали?

– Мне кажется, что основное заблуждение историков или, скажем, отсутствие внимания к такому важному вопросу, который, на мой взгляд, является ключевым для понимания действия политиков оппозиционных, думских в первую очередь, конечно, во время тех дней, то, что называется Февральской революцией, – это то, что лидеры Думы, лидеры думских фракций имели достаточно определенное представление о том, какой должна быть переходная власть. То есть переходная власть, Временное правительство в данном случае создавалось не под давлением улицы, не под давлением Петроградского совета, как это считается, а как раз исходя из политико-юридических соображений и представлений о форме переходного правления, которое разрабатывалось в кадетских кругах, в частности, начиная с 1906 года.

– Когда происходили эти события, был у главных действующих лиц какой-то план действий, что делать, как делать, к чему стремиться?

– Да, конечно, несомненно. Во-первых, был план действий. Я не имею в виду чисто заговоры, хотя и заговоры были. Заговор, как недавно выяснилось, в частности, заговор Гучкова зашел достаточно далеко. Не он сделал Февральскую революцию, но, несомненно, некоторые этапы заговора Гучкова были приведены в исполнение, начиная с 26 февраля и плоть до 2 марта.

– В чем заключался заговор?

– Заговор заключался в смене Николая на Михаила Александровича. В этом смысле и заговорщики, это была пятерка под руководством Гучкова, и более широкая оппозиция из среды прогрессивного блока, и более левые фракции, в частности, Керенский, который не входил в прогрессивный блок, они имели представление и были согласны с этим планом в целом, не знаю, насколько они были посвящены в конкретные детали, но общее представление у них было о том, что Николай и Александра Федоровна уходят, Николая заменяет его брат, который становится регентом, а молодой царевич, мальчик, становится наследником. До совершеннолетия при нем существует регентский совет, в регентский совет входит не только Михаил Александрович, но и ряд очень крупных лиц. Нам пока известно наверняка только об одном лице – это Родзянко, председатель Государственной думы. Он, исходя из разных источников, нескольких источников, точно должен был входить в состав этого регентского совета. Если в него входил Родзянко, то можно предположить, что скорее всего, речь шла о создании ответственного правительства, то есть думского правительства. Как известно, что произошло 2 марта, было создано Временное правительство внедумское. Заговор на этом кончается, и начинается вторая часть вашего вопроса – какие были планы. Планы у разных лиц были разные. Если, грубо говоря, разделить на два лагеря, хотя, наверное, их было три, лагерь элит, которые делали февральскую политику. Первое – это думский лагерь, чисто думский, который стоял за думский вариант власти. Во главе него стоял председатель Государственной думы Родзянко. Он однозначно хотел расширения полномочий Думы, реального создания полновластного парламента. Его главным соперником был не князь Львов, как считается, а как раз Милюков, лидер кадетов. Для Милюкова как раз было очень важно создать внедумскую власть, что он и сделал, он победил в данном противостоянии, ненадолго он победил, до 3 марта. Он хотел создать внедумскую власть из лиц, пользующихся доверием страны. Поэтому там оказывается и Керенский, поэтому предлагали портфель министра труда Чхеидзе, лидеру Петроградского совета и так далее. То есть, надеясь как можно больше разбавить думское представительство в думском правительстве, ни в коем случае чтобы это правительство не было ответственным перед Думой, перед Родзянко и перед руководством Думой.

– Почему они этого не хотели? Это что, борьба каких-то личных амбиций?

– Это борьба и личных амбиций, несомненно, и борьба представлений о том, каким правительством лучше выходить из монархического правления и переходить к демократическому конституционному строю.

– Профессор фон Хаген замечает, что Россия в эти несколько месяцев после Февральской революции была одним из самых свободных государств мира, как получилось, из чьих рук россияне получили весь набор личных прав, отмену цензуры и другие атрибуты демократического общества?

– От безвластия. У Временного правительства, во-первых, не было власти, чтобы заниматься серьезными реформами, а во-вторых, были представления. А представления у них были самые благие. Конечно, они вводили и ввели очень много указов, поскольку Думы уже не было – это было указное правление. Временное правительство издавало десятки указов, в итоге сотни даже в конце. Есть специальное издание даже, собрание узаконений и постановлений Временного правительства. Они все это вводили, они хотели как можно быстрее ввести демократический строй. То есть дело в не в том даже, что они хотели ввести демократический строй, тут я, может быть, немножко не соглашусь с профессором фон Хагеном с точки зрения объяснения мотивов, мне кажется, им было важно как можно дальше убежать от старого, то есть отказаться от старого полностью и окончательно путем любой, самой крайней демократизации. Тут еще, конечно, вопрос о том, что им нужно было дискредитировать монархию как форму правления. Потому что, если бы Учредительное собрание собралось, когда оно собралось в итоге, уже было поздно или раньше, неважно, ведь оно должно было решить форму правления. И в общем не было резко отрицательного отношения населения к монархии как таковой, было отрицательное отношение возможно к тому времени, после революции, я имею в виду, к династии Романовых, к фигуре Николая Александровича – это возможно, но не к монархии как форме правления. А для демократов, в первую очередь демократов, не либералов, а демократов, Керенского и компании, им было очень важно, чтобы сама идея монархии была дискредитирована. И поэтому они сделали все возможное, чтобы соединить в одном лице монархию и монархию Николая Второго. Если монархия, то это обязательно такая, как была при Николае Втором.

– Можно ли сказать, что по сути Февральская революция, эти февральские перемены были обречены и приход какой-то другой, более жесткой власти, неважно, большевиков или нет, был неизбежен?

– Возможно, что приход большевиков был неизбежен. Я не рассуждаю в этих категориях, к сожалению, при всем желании не могу этого сказать. Вроде бы все так шло к большевикам, действительно все катилось. Но мне кажется, что в каком-то смысле можно говорить о том, что процесс был предрешен, так называемый процесс, с отречением Николая Александровича. То есть та же мысль, которую я высказывал ранее. Я все-таки, как и Милюков в данном случае или как Маклаков, очень много внимания уделяю именно подрыву пирамиды власти. Слишком централизованная власть, когда пропадает то, что держит эту власть, этот символ, этот авторитет, то и вся власть рушится. Мне кажется главным то, что не получилось перехода монархии как формы правления, необязательно, что это была монархическая власть, а именно переход формальный от Николая к Михаилу Александровичу. Скорее всего, должно было быть, как они все и предполагали, все ожидали – от Николая к сыну, к Алексею. Но Николай, как известно, выбрал сына, пожертвовав страной или благополучием, скажем так. Кто его может за это винить? Это отцовские чувства, он так об это и написал в своем манифесте об отречении.

– Но винят, например, такие люди, как Солженицын, которые говорят, что у него была более высокая ответственность за государство и монархию.

– Можно сказать так. Это же личная драма, личная трагедия очень многих людей, начиная с Николая Второго и кончая последним рабочим и крестьянином. Не было победителей, все были только проигравшими.

– Что вам видится главным уроком Февральской революции?

– Скажем так, Временное правительство могло бы выиграть, если бы оно полагалось на Думу. Мне кажется, отказавшись от преемственности традиционной власти, будь то Дума или монархия, Временное правительство повисло в воздухе. Это не новая мысль, но, скорее всего, это главный вывод Февральской революции для меня. А еще, может быть, более удачным было бы основываться на Думе, Дума была достаточно в тот момент еще престижна в стране – это был представительный орган. Когда нужно было вводить серьезные реформы, когда нужно было принимать решение о продолжении военных действий и так далее, всегда можно было положиться на Думу в данном случае.

– Вот и президент Путин полагается на нынешнюю Думу во всех своих инициативах. Действует по вашим рекомендациям.

– Та Дума не была Думой, которая подмахивала любой законопроект. Там был правобокий, как тогда говорили, но тем не менее вполне действующий парламент. Создав из его недр ответственное министерство, которое бы назначало министров и могло заниматься управлением страной, возможно, это могло быть одно из решений. Насколько это можно было сделать в реальности – это уже другой вопрос.