Провалившийся мятеж Евгения Пригожина – тема сложная и многослойная, это событие несомненно войдет в историю, и многие его составляющие несомненно навсегда останутся предметами дискуссии. При этом главные итоги пригожинского мятежа очевидны, уже так или иначе проговорены.
Во-первых, речь идёт о слабости власти. Слабость проявлена публично, и это даёт важнейший сигнал элитам как внутри страны, так и вне её. Даже всенародно объявленные угрозы мятежникам оказались неисполненными. Это десакрализация власти, утрата основы того имиджевого образа, который в Кремле лелеяли почти четверть века.
Во-вторых, обнаружилась неспособность разрешения внутренних конфликтов между элитными группами. Наличие сложных механизмов балансов в структуре власти ведёт к тому, что полное уничтожение одного из игроков и его союзников оказывается невозможным, нарушается равновесие системы. В результате возникает патовая ситуация бездействия (или запоздалого действия) на фоне нарастающих внутренних конфликтов. Наиболее агрессивные игроки могут в такой ситуации играть ва-банк.
В-третьих, стали очевидными риски утраты контроля за ситуацией внутри страны при мобилизации новых ресурсов на продолжение украинской кампании. Попытка усиления репрессивных органов неизбежно ставит вопрос приоритетов финансирования и технического обеспечения внешней и внутренней безопасности.
Чиновники и обыватели молчат только по одной причине: чтобы не потерять то, что имеют
В-четвертых, стало наглядно видно: искренних фанатов ни у системы власти, ни у её лидера практически нет. Основа системы – не обожание и фанатизм, а конформизм и конъюнктурность элит и зависимых групп населения, фактически получающих от власти плату за лояльность (бюджетники, пенсионеры, силовики). На самом деле общество атомизировано, и коллективистские ценности (в том числе готовность рисковать личным благом ради интересов некой группы, в которую вроде бы входишь) ему глубоко чужды. Чиновники и обыватели молчат только по одной причине: чтобы не потерять то, что имеют. Рисковать ради других, и в том числе ради начальников, они не готовы. Они могут терпеть то, что им не нравится, но не поднимутся на защиту власти. Они просто дождутся результата и поддержат сильнейшего. При таком уровне конформизма трудно сформировать сильную оппозицию, но и поддержка власти оказывается бутафорской. Именно поэтому власть так и не смогла мобилизовать население в поддержку своих действий в Украине, которые многие воспринимают как "причуду барина, которую надо пережить". Именно поэтому и при мятеже никто на улицы защищать власть не вышел – слышались лишь верноподданнические заявления чиновников, тон и смысл которых мгновенно изменились бы при ином исходе бунта.
Сейчас идёт публичная война интерпретаций и спихивания с себя ответственности: системе нужен крайний, чтобы хоть как-то продемонстрировать свою "грозность". Одни комментаторы винят Николая Патрушева, другие его защищают, одни винят Алексея Дюмина, другие – наоборот, кто-то оправдывает действия Министерства обороны... Эта война интерпретаций лишь еще больше усиливает ощущение слабости системы и нерешаемости её нарастающих проблем. Какие же можно сделать из произошедшего выводы – на дальнюю и ближнюю перспективу?
Урок первый. В авторитарных режимах у власти, которая решает заменить электоральную легитимность на силовую (выборы формально остаются, но все больше являются принуждением в условиях ограничения политических свобод и манипуляций ими), нет хорошего сценария. Одна большая силовая опора (армия или некая спецслужба) слишком опасна, так как делает лидера режима полностью от неё зависимым: в таких случаях перевороты почти неизбежны, и одних военных сменяют другие. Одна мощная силовая структура может подмять под себя гражданскую власть и при слабых демократических традициях в переходных режимах. Чтобы избежать этого риска, в демократических странах власти ставят силовые структуры под жёсткий гражданский контроль. В любых системах силовые структуры (армия, спецслужбы и другие) балансируют влияние друг друга, но при авторитарном режиме "разделение силовиков" заменяет разделение властей – исполнительной, представительной, судебной – вообще. Слабость институтов публичной власти чревата тем, что конкуренция силовиков может выйти из-под контроля и вылиться в открытое противостояние. Ликвидировать кого-либо из игроков авторитарный лидер не может, так как нарушится общий баланс сил во власти; институтов для разрешения конфликта нет. Выходит, слишком зависеть от силовиков опасно что при одной большой силовой структуре, что при конкуренции нескольких.
Урок второй. Публичный конфликт при авторитарном режиме – признак слабости, а не силы. Публичность есть элемент конкурентной политики при борьбе за электоральную легитимность. В демократическом обществе апелляция к гражданам через средства массовой информации естественна, при авторитарном режиме борьба за реальную власть ведётся кулуарно: принятие решений "в тишине" лишь усиливает сакральность происходящего. Как раз утечки в публичную сферу могут сорвать лоббистский процесс: раз уже узнали, то это может выглядеть как слабость системы, а слабость показывать нельзя. Тот, кто может добиться реальных решений в свою пользу, обычно делает это тихо, публичность ему ни к чему. Многие годы ни Пригожина, ни ЧВК "Вагнер" в "паблике" не было. Наоборот, Пригожин избегал публичности и даже судился с теми, кто приписывал ему какое-то влияние. Резкий выход в общественную сферу выглядит как следствие тупикового конфликта и жест отчаяния, как акт публичного давления, который система ради сохранения своей репутации вынуждена игнорировать. Это случилось и в случае конфликта Пригожина с питерским губернатором Александром Бегловым, и в случае конфликта ЧВК с Министерством обороны. Именно это – основной аргумент в пользу того, что мятеж Пригожина – это его отчаянная попытка защитить свои политические и финансовые интересы, а вовсе не реальное намерение захвата власти (другой вопрос, что иные силы могли манипулировать конфликтом). Именно поэтому так быстро всё и закончилось.
Урок третий. Всё это – лишние доказательства того, что нынешняя элита никуда так просто не денется, никому никакой власти добровольно не отдаст. Конфликты и борьба будут вестить внутри нынешней власти и её групп, а оппозиция не имеет значимых ресурсов для того, чтобы принимать в этом участие. Новая система родится внутри системы нынешней и в результате её внутренней эволюции, и никак иначе.
Что касается выводов не долгосрочно-стратегических, а ситуативно-утилитарных, то они вполне практичны, мы всё увидим в ближайшее время. Власть будет снижать влияние слишком сильно ею же ранее усиленных "радикальных патриотов", поняв, что они выходят из-под контроля и что они намного опаснее тихих интеллигентных либералов. Излишне радикальные фигуры будут оттесняться, их будут лишать финансирования, исключать из партийных списков, они исчезнут из СМИ. На выборах станет ещё меньше независимых от местных властей финансовых источников (структуры Пригожина хоть и зависели от финансовой поддержки власти, на региональном уровне были вполне самостоятельны и неподконтрольны губернаторам, будучи одним из источников местной конкуренции). Монополизируется ситуация в СМИ (опять-таки дело не в том, плохой Пригожин или хороший, а в том, что конкуренция в медиапространстве, связанная с разными элитными группами, давала больше зазора для разнообразной информации и защиты интересов разных групп). Постепенно будет усиливаться внимание к внутренней политике, оказавшейся в тени из-за Украины.
Система в нынешнем виде слабеет и клонится к своему закату, но легче нам от этого прямо здесь и прямо сейчас не станет. Страна будет меняться сложно, тяжело, с большими издержками.
Александр Кынев – московский политолог
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции
