Анатолий с позывным Трумэн – боец Русского добровольческого корпуса (РДК) родом из Сибири. Вот уже два года он живет в Украине, куда с юных лет мечтал переехать: он пытался получить украинское гражданство еще до начала полномасштабной войны. В 2024 году ему удалось обрести украинский паспорт. За год до этого Трумэн приехал в Украину, что встать на её защиту, вступив в ряды РДК. Анатолий воевал под Авдеевкой, Волчанском, Купянском, где получил тяжелое ранение и потерял ногу.
В интервью украинской службе Радио Свобода Анатолий рассказывает о жизни в России, выборе воевать за Украину, о своём опыте службы, реабилитации после ранения, а также о том, каким он видит будущее после окончания войны и послевоенные отношения украинцев и россиян.
– Вопросы во время интервью я буду задавать на украинском языке. Я знаю, что вы уже выучили украинский, хорошо его понимаете, пишете в социальные сети на украинском языке. Но ответить вы можете на том языке, на котором вам удобно.
– Я с детства слушал песни, читал на украинском, смотрел YouTube, различные телепередачи на украинском языке, поэтому в целом я понимаю и могу общаться на украинском.
– Вы уже два года живете в Украине, воюете в рядах Российского добровольческого корпуса, и вы из Сибири. Расскажите, пожалуйста, о себе, своей семье и своей жизни в России.
– Я родился в Сибири, в одном из сел Казачинско-Ленского района Иркутской области. А потом мы переехали в Усолье-Сибирское. Там я окончил школу, 9 классов, потом техникум. Как только начался ковид – я переехал в Иркутск. Поступил в ВУЗ, история и право, но учебу не закончил. Когда люди узнают, что я из Сибири, то у них сразу возникает ассоциация, что это медведи, балалайки, что-то в этом роде, и что там все время лежит снег. Это обычный постсоветский регион, там все однотипное, сталинки или хрущевки.
– Расскажите о своей семье.
– Обычная семья: папа – учитель истории и обществознания, мама – учитель русской литературы. В общем, достойная семья, достойный пример. У меня есть две сестры и брат, но я с ними не общаюсь.
– Я знаю, что у вас – украинские корни.
– Мой прадед по материнской линии родился в Украине и жил где-то во Львове. Прабабушка жила в Одессе. А в Сибирь они попали для тех лет обычным образом – мой прадед в 1937 году был сослан в Сибирь. У него была статья "10 лет без права переписки". А потом, когда прошло 10 лет, он написал письмо моей прабабушке, и она приехала к нему в Сибирь.
– Когда в вашей личной жизни появилась Украина? Почему вы заинтересовались прошлым своих родных?
– Не знаю, как так получилось. Я смотрел украинские сериалы, слушал музыку. Мне почему-то понравилось. Но более или менее серьёзно – когда началась АТО (так называемая антитеррористическая операция была объявлена украинскими властями в 2014 году, когда Россия стала поддерживать сепаратистов в Донбассе с целью захватить эти территории – Прим.РС). Я начал следить за новостями. И думал: "Хочу в АТО, хочу воевать". Но в то время мне было 12 лет, и я не мог этого сделать. Тогда я стал следить за различными подразделениями, в том числе за "Азовом" и им подобными.
Когда мне было 12 лет, я приходил к отцу и маме и говорил, что не вижу своего пути в этой стране (в России – Прим.РС), не хочу здесь жить. Вот и всё. Как-то так это было. А потом я пытался уехать. Возможно, украинская кровь... это как-то повлияло, или ещё что-то. Не знаю, как это произошло, но так получилось. Я рад, что это так.
– Вы писали в социальных сетях, что с ранних лет слушали украинского исполнителя Ярмака, который стал вашим кумиром. Почему именно он? Почему его песни вас так зацепили?
– Да. Во-первых, он мне чем-то меня самого напоминал. То есть ответственность за слова, за поступки, которые он совершал, это как-то меня задело, а его песни во мне резонировали. Например, "22" – это когда случился Майдан он записал эту песню. Там были строки на русском языке: "Я пойду под пулями с братьями в одном ряду". А когда произошли дальнейшие события, он пошёл (в армию, Ярмак является командиром роты 412-го полка беспилотных систем – Прим.РС). И для меня это пример. Я безгранично уважаю Ярмака, и он меня уважает тоже. И мне это действительно очень приятно.
– Вы виделись с ним?
– Да. Я ему написал. Я писал ему, ещё когда жил в Сибири. Однажды он это увидел, ответил мне и подписался на меня в инстаграме. Когда был День флага, я просто сделал фотографию и опубликовал пост. Он тоже это увидел и написал мне: "Давай встретимся". Так мы и познакомились. Этот человек оказал на меня большое влияние, и этот человек познакомил меня с Украиной в целом.
– Как вы оказались в Украине? Вы приехали самостоятельно? И что стало для вас решающей мотивацией? Расскажите, пожалуйста, об этом пути.
– Я сам сюда приехал, то есть не из-за плена или чего-то в этом роде. Я приехал сюда, потому что верил, что это моя страна и я хотел бороться за неё.
И если я всем говорил, что пойду воевать за Украину, что я украинец, что у меня был трезубец на телефоне, на часах, где его только не было, то по-другому я не мог. То есть тогда я бы не отвечал за свои слова и, скорее всего, тогда я бы сам себя возненавидел. Я хотел получить гражданство Украины еще в 2020 году, но начался ковид. Мне написали, что давайте сделаем это позже. Я такой: "Хорошо". И я не хотел идти в российскую армию, потому что не хотел иметь такой траектории, иметь какой-то красный флаг. Зачем мне это нужно? Я решил поступить в ВУЗ, и я поступил на бюджет, история права, и всё было, в принципе, нормально.
– В Иркутске?
– Да, Иркутский государственный университет. Папа был рад, потому что он тоже его заканчивал. Но я сказал отцу: "Ну, ты же понимаешь, что это только для того, чтобы выиграть время". Отец говорит: "Да, но я хотел бы, чтобы ты закончил". Но случилось то, что случилось. Началось полномасштабное вторжение. А 24 февраля 2022 года я уже практически договорился с консульством Украины в Новосибирске, что я приеду. У меня уже были все документы...
– Вам должны были выдать паспорт?
– Подавать документы. Но началась полномасштабная война. Я в шоке, не знаю, что делать, как попасть в Украину, но потом я нашёл способ.
– Вы говорите, что у вас были трезубцы, украинская символика. Вы в России носили украинскую символику?
– Не то, чтобы я носил украинскую символику. У меня на телефоне был герб. То есть там, где я мог поставить герб, я его и ставил. Во-первых, он мне нравится, а во-вторых я всегда высказывал свою позицию, я всегда говорил и в Российской Федерации, что Крым – это Украина и всё остальное. А когда началась "полномасштабка", то я сказал, что пойду воевать за Украину.
– Как это было воспринято? Какие были реакции на это?
– Не знаю, как это было воспринято. Может быть, они думали, что я какой-то пи*****л. Ну, то есть говорить – это одно, делать – другое. Но я всегда считал, что если я что-то говорю, то это делаю. И мне было действительно больно, что такое происходит и что я не могу в этом участвовать. В то время я не мыслил, может быть, рационально, но я был упрямым, и пошёл по этому пути.
– Не боялись ли вы, что, открыто высказывая свои мысли, зная как устроена российская система и как наказываются проукраинские взгляды в России, с вами может что-то случиться, если об этом узнают?
– Для меня вообще загадка, что меня не посадили за решётку, потому что то, что я говорю, ну... люди там и за меньшее сидят. Но каким-то образом мне это удавалось.
– А что в вашей семье говорили по этому поводу?
– Ничего особенного. Мама к тому времени уже умерла от рака, в 2017 году. Мне было 16 лет. Отец всегда меня поддерживал. К сожалению, он тоже в 2023 году умер. Он меня поддержал, сказал: "Если это твой путь, ты считаешь это правильным решением, если ты действительно этого хочешь, то так и делай".
– Вы приехали после того, как началось полномасштабное вторжение в Украину. Как это произошло?
Меня спрашивали: "Цель поездки?", и я ответил: "Отдохнуть". Это было 13 февраля 2023 года
– Когда началось полномасштабное вторжение, появился легион "Свобода России". Они меня мурыжили: туда-сюда, туда-сюда, что "сейчас будет, сейчас будет, всё будет". Но ничего не произошло. В РДК я писал, тоже подавал все документы, подавал и ждал, ждал, ждал. Потом они мне написали, что я должен покинуть Российскую Федерацию. Я такой: "Если я уеду из Российской Федерации, попаду ли стопроцентно в Украину?". Они такие: "Именно". Я такой: "Хорошо". И поехал в Казахстан.
Когда я выбрал страну, в которую собирался, у меня было много разных вещей во "ВКонтакте", которые нужно было удалить. Например, у меня была картинка на русском языке: "Мы русские, пусть запомнит враг, встаём на колени, когда целуем украинский флаг".
То есть это была экстремистская картинка, и я её удалил на всякий случай. Я был подписан на "Азов" и все остальные подразделения. Я тоже отписался, потому что, если они проверяют мой телефон или ноутбук, меня просто оп, и всё. Меня в таком случае даже не нужно ловить, я уже у них. Было интересно, когда меня спрашивали: "Цель поездки?", и я ответил: "Отдохнуть". Это было 13 февраля 2023 года.
– Вы какое-то время были в Казахстане, ждали ответа от РДК?
Меня совсем не интересует, что будет на России. Меня интересует, что будет происходить в Украине
– Да. И я ждал, ждал, а у меня уже заканчивались деньги. Я такой: "Мне нужно где-то устроиться на работу, потому что я не выживу, если буду просто ждать". Я устроился на работу в маркетинговое агентство, меня как-то заметили и сделали третьим человеком в компании. Я был менеджером по обслуживанию и кризисным менеджером. Потом мне (из РДК – Прим.РС) написали, что всё, можно приезжать. Шёл седьмой месяц моего пребывания в Казахстане. Я тогда подумал: "В моей жизни всё круто, у меня есть компания, есть деньги, знакомые". Но потом я рассказал об этом своему начальнику, рассказал про Украину, и понял, что по-другому не могу. Я готов к этому шагу, не знаю, что будет, но будь что будет, и я поеду. Я не могу рассказать, как я добирался до Украины, но это было легально.
– Что для вас значит воевать в Русском добровольческом корпусе? Это война против российского режима или за Украину? Как вы к этому относитесь?
– Для меня это в первую очередь война за Украину. Русский добровольческий корпус – это военное формирование, действительно крутое формирование, которое выполняет разные задачи, и мне это нравится. Но по большей части для меня важна Украина, и я приехал воевать за Украину. Меня совсем не интересует, что будет на России. Меня интересует, что будет происходить в Украине.
– Когда вы поехали на войну в Украину, что говорил ваш отец, когда вы уже решились на этот шаг?
– У меня есть письмо, которое написал мой отец. Он писал, что гордится мной, что это, скорее всего, единственный способ. Мне было очень приятно это услышать. Что он мной гордился.
– А друзья? У вас, наверное, остались друзья в России?
– Нет. Например, когда я учился в ИГУ, они (одногруппники – Прим.РС), как я уже упоминал, думали, что я пи*****л или что-то в этом роде, и я не пойду воевать за Украину, но я поехал. А потом они увидели мой инстаграм, когда я был ещё в Казахстане, и там написали "фашист, нацист, бандеровец". Меня удалили из чата нашей совместной группы. Поэтому у меня там никого не осталось.
– А как ваше окружение относилось к Украине до 2014 года и после начала войны в Донбассе?
Меня всегда бесило в России то, что она всё делает, как будто пытается напакостить, сделать исподтишка
– По-разному, большинство… это все-таки пропаганда, это работает. Да и вообще, всегда было так, что Украина – младший брат, мы имеем право им там что-то сказать. Они "русские, просто неправильные русские", и всё в том же духе. То есть в целом отношение всегда было таким же, как и сейчас. Когда началась полномасштабная война, большинство людей говорили: "Все, украинцы – враги, всё плохо, говорят на украинском, запрещают русский".
– Вы написали в соцсетях, что активно следили за событиями Революции достоинства и полюбили Украину в тот момент.
– Я посмотрел фильм об этом. Это в духе Украины, это в духе украинцев. Были и печальные, конечно, моменты – расстрел студентов снайперами. Меня всегда бесило в России то, что она всё делает, как будто пытается напакостить, сделать исподтишка: "зеленые человечки" и всё остальное… когда их войска, офицеры снимают свои шевроны и играют, что они "зеленые человечки", а потом говорят: "а это были мы, мы захватили это, мы захватили всё остальное".
– Вы имеете в виду захват Россией Крыма после Революции достоинства?
– Да, это пытались сделать и в Одессе. Меня от этого тошнит. Если вы уже что-то делаете, то делайте это открыто. А они это скрывали: "Донецкие шахтеры нашли оружие"...
– Но россияне это нормально восприняли...
– Для них это правильный поступок. Им всю жизнь говорят: "Мы ни на кого не нападаем, мы только защищаемся, мы хорошие, а они злые". Человек уже воспринимает это именно так. А если он как-то включит мозг, то мне кажется, что сломается. И именно поэтому действительно легче принять это, чем тот факт, что вам лгали всю вашу жизнь.
– Давайте поговорим о вашем боевом опыте. В частности, вы были под Авдеевкой, служили на "дороге жизни". Тогда вы получили первое ранение. Это был ваш первый боевой опыт в РДК?
– Да, это был первый боевой опыт. Мы проходили "закалку" в Авдеевке. Мы уже были в штурмовых группах, тренировались, знали, что, скорее всего, скоро куда-то поедем. И буквально через несколько дней нас собирают в главном офисе и говорят: "Вы знаете, что такое Авдеевка?". Мы говорим: "Да". Они говорят: "Отлично, значит, вы там не заблудитесь, мы туда как раз едем". Это был наш первый боевой выход, мы к нему готовились. Но есть, конечно, не только страх. Одно дело, когда тренируешься, всё остальное, а второе – когда ты реально попадаешь туда, где идет война.
Задачи нам ставили разные. Сначала мы занимали окопы, которые уже были нашими, а мы были подкреплением. А когда окопы не наши, и там уже враги, то их надо было зачищать. Позже это были уже не окопы, а посадка, потому что противник прошёл уже дальше. Там всё было неожиданно, там просто постоянно что-то происходило. Эти п****ы постоянно пытались куда-то продвинуться. Мы в лесу, в посадке. Мы тогда не знали, как мы это сделаем, потому что это был первый выход. И очень сложный. Враг начинает работать. То ли снайпер, то ли кто-то другой убил Немца, Крюка. Он убил одного из наших побратимов Ганса. В этот момент я залёг, понизил силуэт, и немного подполз наверх, чтобы открыть огонь на подавление. И я не вижу, что происходит, потому что это посадка, там деревья, ничего не видно. Ну, я просто стреляю на звук, в ту сторону. Хоп, и мне прилетает в бороду. В то время я еще не понимал, что прилетело по подбородку, но понял, что в меня прилетело, потому что я вырубился, а потом проснулся. Увидел кровь на рукавицах, на коллиматоре, на "калаше", то есть кровь везде. Тогда я понял, что ранен. И я думал, что умру там, когда меня ранили. Но так сложилось, что нет. Мы начали отходить.
Был такой интересный момент, когда все взрывается, все стреляет, и какой-то тип из тройки, механизированного батальона… там дерево было поваленное, а он просто курит, курил сигарету. Для меня это был шок.
И я иду, башка идет кругом, это как нокаут, состояние не самое лучшее. Но как-то иду, пытаясь выжить. Мне оказали первую помощь. А потом какое-то время, часов шесть, может быть, восемь, мы держали эту, скажем так, линию траншей, эту посадку. Тогда ранили моего побратима, и командир решил, что мы эвакуируемся вместе с ним.
– Потом вы воевали в Харьковской области под Волчанском.
– Ну, это уже было немного по-другому, потому что уже знаешь, что такое война. Действительно знаешь, потому что прошёл через "закалку". Но всё равно я постоянно тренировался. Когда начинался Волчанск, в Главном разведывательном управлении знали, что скорее всего п****ы будут заходить. Это тоже была посадка. Я не люблю посадки, если честно (смеется). Где-то возле границы с Российской Федерацией, примерно в четырёх километрах. Нам сказали, что мы вторая линия, что первая линия сейчас там стоит и всё, типа, готовимся, копаем окопы и всё остальное.
Там постоянно летают дроны, FPV, постоянно работает артиллерия, то есть всё это - постоянно. Стреляют п****ы, что-то кричат. Они постоянно пытаются как-то кричать, там "сдавайся, говори по-русски, с***а", то есть вот что там происходит. И в какой-то момент я слышу FPV. И это тот звук, когда прицельно целится в вас. А я сажусь под деревом и копаю яму. Я слышу это и думаю: "Вот и всё. Я уже устал, значит, так и должно быть". В этот момент мой командир нажимает кнопку, срабатывает РЭБ, где-то над ветками взрывается FPV и остатки дрона падают рядом со мной, я думаю: "Ладно, не сегодня". А потом стемнело, постоянная стрельба. И стало ничего не понятно, потому что это началось резко, и никто не готовил ни обороны, ни чего-то подобного, и как-то все так сумбурно. Мы уже были в полукольце. И командир решил, что мы немного "откатимся". И нам повезло в том смысле, что у нас не было никаких... зеленых лент или синих или желтых. Потому что всё началось быстро, и никто не мог договориться, какую ленту мы будем носить. Мы пошли навстречу врагу и оттуда уже шли к своим. Их дрон вел нас, следил за нами. Возможно, они думали, что мы – их войска. Мы ушли в целом спокойно, без стрельбы, без всего этого. Это был наш первый день в Волчанске.
– Хотелось бы спросить про российских военных. Я обратила внимание, что во время интервью вы называете их нецензурными словами. Вы когда-нибудь встречались с ними? Что это за люди и какие впечатления у вас остались о бывших соотечественниках?
– Например, на агрегатном заводе, который мы прошли, и на заводе закрепились. А потом, когда мы взяли определенную часть завода, там были первые пленные, какой-то тип, которого бросили, и он лежал там в развалинах. Мы его привезли, накормили, напоили чаем. Он офигел. Я поделился с ним шоколадкой, сникерсом. Почти всю свою жизнь он провел в тюрьме. Потом его, так сказать, мобилизовали. Он думал, что из этого что-то выйдет, но попал в плен. Он ничего не понимает. Когда мы ему сказали, что мы из РДК, он такой: "Что это?". Мы объяснили, а он такой: "Это как?". И всё, в принципе. Они все одинаковые, все они думают одинаково. И вообще, они все даже не за Путина и не за Россию. Они идут за деньгами, и всё.
– Когда вы сказали, что тоже из России, как они отреагировали? Их удивил этот факт?
– Да, они были удивлены. И удивлялись, что когда их бросали, они пили мочу и все остальное, а мы им даём еду, шашлыки, сникерсы. Может быть, это не совсем правильно, но мы прежде всего люди, а люди так и поступают.
– Вы говорили, что на агрегатном заводе были три самых сложных километра в вашей жизни, можете ли вы рассказать почему? Что там происходило?
– Почему? Поскольку я РПГ-шник, у меня есть РПГ, который весит 7 кг. Снарядов у меня много, один весит 2 килограмма. Это большой вес, не учитывая того, что у меня бронежилет и каска. Было действительно очень сложно идти с этой трубой, которая постоянно мотыляется, она нестабильная и совсем непрактичная в моем понимании. Нам нужно было выходить сразу как начался рассвет, примерно в пять часов утра, потому что нас заметил дрон и по нам начала работать артиллерия. А я только сел отдохнуть, а тут надо идти и сел нет. Ещё нужно было переходить через переправу. А переправа… там болотистая местность и мост из канистр. Где-то погнулись эти канистры, где-то в них вода натекла, а тебе нужно через всё это пройти. Я понимал, что перепрыгнуть с весом не смогу, застревал там в этом болоте: прогнулась у меня нога, и в это время начала бить арта, била метрах в 15-20 от меня, и справа, и слева. Как-то я достал эту ногу, но дальше надо было идти по протоптанной тропинке, но если бы мы по ней шли, по нам бы скорее всего ударила артиллерия. И нам пришлось идти по полю, а там везде валяются мины-лепестки, трупы, к сожалению. Это было рискованно, но другого выхода не было, и мы пошли. Это было 3 километра. Потом мы спрятались в ткацкой фабрике, а потом оттуда постепенно просочились и на агрегатный завод.
– Оттуда вы переместились в Купянск, и там, в Купянске, тоже потом получили ранение, потеряли ногу.
– Когда я услышал, что мы собираемся штурмовать посадку и что в этой посадке еще нет зелени, я понял, что что-то должно произойти. А работу нужно выполнить. Начинаем заходить в эту посадку, стреляем. Я стреляю из РПГ. А РПГ и пулеметчик – приоритетная цель для противника. Там уже летали дроны, они всё это видели. И дроны начали охоту на меня. Какие-то скиды в меня не попали, а потом они в меня попали по всем конечностям. Эта рука, как видите, неполноценно работает. Я ей ничего делать не мог, она просто упала. А из ноги текло, потому что осколок попал в артерию, а это массивное кровотечение. И остановить его было довольно сложно. Мне оказывают первую помощь, накладывают жгут. Первый жгут не работает и кровь продолжает течь. Только тогда мне помог Ямал, он меня спас. Все было зажато, все было очень больно. Еще один жгут мне наложили на руку, потому что там тоже была кровь. Когда я лежал там, надо мной висел дрон. Я думал: "Б***ь, добей уже". Мне было всё равно тогда, когда я получил ранение, было всё равно, что происходит, потому что уже было мало крови, уже был слабый, было плохо. Но потом я вспомнил, что у моего друга был день рождения, и я хотел его поздравить. Я хотел сказать по рации, что люблю его и поздравляю с днем рождения. Поэтому я подумал: "Может быть, я ещё выживу".
Я начинаю смотреть на свою руку, понимаю, что со своей ногой я ничего не могу сделать, но спасти свою руку я могу. Начинаю понемногу откручивать, то есть считаю 501, 502, 503, 504. То есть должен быть один оборот в минуту. А для этого нужно, чтобы не сразу резко, потому что кровь может начать течь и потом не успеешь закрутить обратно, постепенно, постепенно. Смотрю – как будто крови нет. И я сделал еще один поворот, и всё. Потом я ложусь и слышу по рации, что готовится эвакуация.
Они сажают меня на квадроцикл. Логично, что той рукой, которая не работает, я должен был держаться, а другой рукой держать сетку, которая стоит на квадроцикле. Ну, то есть как-то держаться. Но это не сработало. И, когда мы въехали в поворот, я упал. Я тогда думал, что всё, вот и конец. Летает какой-то дрон, я его слышу, но нас это даже не зацепило. В этот момент был адреналин, я как-то встал, но нога уже ватная, рука тоже, но я как-то встал, зацепился за эту сетку, залез на квадроцикл, и мы уехали.
Мы поехали в деревню, и там тоже не вписались в поворот, снова падение и снова FPV прилетает.
Ну, а потом мне оказали помощь, залили плазму, как-то стабилизировали, но к тому времени, когда мы приехали на точку, у меня был турникет уже 10 часов. Я понимал, что время очень важно и его нельзя терять, но мы постоянно его теряли. Потом я отключился. Меня привезли в другую больницу. И прошло 15 часов с тех пор, как мне наложили жгут на ногу. Потом я ждал очереди и мне отрезали ногу. Я уже сам хотел, потому что она действительно очень болела. Жгут прижимает. Нога уже относительно мертва, но это давление неприятно. А проснулся я в больнице от того, что мне делали перевязку. Больно было. Когда мне делали перевязку, то сказали, что меня будут эвакуировать на вертолете. Мне рассказали, что это первый раз с 2022 года, когда вертолет взлетает из Харькова. И я такой: "Вау, это круто". Вот и всё. Так я оказался в Superhumans. Superhumans – это прекрасное место, где все сделано правильно, грамотно.
– Это центр реабилитации?
– Да, это реабилитационный центр, который действительно ставит тебя на ноги. Я хожу на протезах. Мне уже сделали такую накладку, она неплохая, копирует мою ногу.
– Как вы восприняли потерю ноги?
– Поначалу у меня была неоднозначная реакция, потому что осознать потерю ноги сразу довольно сложно. Мозг не может этого осознать. Он посылает импульсы в ногу, которой нет. Он постоянно фантомируется. То есть чувствуешь ногу, я всё ещё чувствую её. Примерно через неделю я смирился с тем, что всё, ноги нет. С этим надо как-то жить. Если я выжил, то я для чего-то нужен.
И был момент, когда я уже более-менее преодолел свои фантомные боли. Это произошло, когда мне пришлось вставать с матраса и пересаживаться на инвалидную коляску. В тот момент я забыл, что у меня нет ноги. И я упал, упал на культю. Культя – это то, что у меня осталось. Я упал на неё сверху. Это было больно. Не оттого, что я упал на культю, а потому, что это было больно, и то, что раньше я бегал, стрелял, что-то делал, крутые вещи… а тут не могу встать, чтобы сесть в инвалидную коляску. Меня это сильно потрясло, это был сильный шок. И я понял, что ещё не принял это на 100%. Я начал над этим работать. Я разобрался, что больше ничего не могу с этим поделать. Значит, так надо. Я сильный человек, я смогу.
– Вы пожалели о своем решении пойти на войну после ранения?
– Я понял, что нет. Потому что я не мог поступить иначе. Я был готов умереть, я не был готов потерять конечности, но это случилось, и я никак не могу на это повлиять. Я до сих пор жив. У меня в целом всё хорошо.
– Задумывались ли вы над тем, что бы вы хотели делать дальше? Идти на военную службу или вернуться к гражданской жизни?
– Это сложный вопрос в том плане, что я сейчас прохожу и буду проходить реабилитацию. Я сейчас в части и, скорее всего, буду там и потом, потому что пока идёт война, есть чем заняться, я могу рассказывать о войне, вот, например, как сейчас. Это тоже необходимо. А вообще Украина держится на людях, без людей её не будет.
– Вы стали украинцем не только по духу, но и по паспорту.
– Да, я получил украинское гражданство в 2024 году, как раз после агрегатного завода. Я уже когда там был, то узнал, что получил гражданство, и мне нужно было его забрать, а для этого – выжить. Я подался на гражданство в 2024 году, когда у меня на руках был контракт и другие документы, и месяца за три мне гражданство дали.
– При этом у вас все ещё есть российское гражданство, потому что мы знаем, что избавиться от него не так-то просто.
– Не то, что оно остаётся, ведь в Украине в то время действовал закон, что может быть только одно гражданство. То есть для Украины моего другого гражданства не существует. А так – избавиться от российского гражданства невозможно, в том плане, что этого они не делают, гражданства не лишают.
– Каким вы видите будущее России? Задумывались ли вы о том, что ждет эту страну в будущем?
– Это моё мнение, но мне всё равно, что там будет происходить, только чтобы они от нас отстали, потому что они з*****и, если честно. Я не знаю, что там происходит. Я не думаю, что там что-то кардинально изменится, потому что многие обвиняют Путина, что это война Путина, что Путин её устроил и т.д. Но не Путин идёт штурмовать посадку, а русские идут штурмовать посадку. Поэтому так всё происходит. Я не думаю, что там что-то действительно изменится, но я знаю, что наше подразделение хочет что-то изменить. А если получится, то скорее всего это будет круто. Но это не мой путь. Мой путь – это Украина.
– Какова роль РДК в прекращении войны, какой вы эту роль видите?
– Это сложный вопрос. Сейчас вообще непонятно, как эта война остановится. Но я верю, что скорее всего мы останемся в Украине. У нас есть бойцы, которые тоже получили украинское гражданство. У нас есть бойцы, которые уже получили УБД (удостоверение участника боевых действий – Прим.РС). То есть в целом украинское общество нас приняло. Поэтому я думаю, что мы останемся и будем нести службу. Сейчас наше подразделение сделало так, что вы можете получить украинское гражданство, если отслужите год по контракту в Украине. Не важно, есть у вас российское гражданство или нет, вы можете получить украинское гражданство и у вас будет два гражданства.
– Рано или поздно война закончится. Если говорить о будущем, видите ли вы шанс, что народы России и Украины найдут взаимопонимание через какое-то время?
– Я не хочу, чтобы это произошло, но это может произойти потому, что люди устали от войны. У людей там есть родственники, это рядом. Ну, и все эти нарративы. Но мне бы хотелось, чтобы мы жили отдельно, чтобы мы сделали защитные сооружения, чтобы они не пытались нас каким-то образом уничтожить, и чтобы мы жили по-своему.
