Русская революция вытолкнула в эмиграцию людей самых разных профессий. Многим пришлось начинать жизнь на пустом месте. Никита Балиев, создатель первого русского кабаре, решил продолжить свое занятие в Париже. Мало кто верил в успех этого предприятия: Париж – родина кабаре, а 20-е годы – расцвет жанра эстрадного ревю. Однако он и его артисты сумели покорить парижскую публику, а за ней и лондонскую, и нью-йоркскую. Шоу Балиева Chauve-Souris ("Летучая мышь") оставило глубокий след в истории Бродвея.
Рассказать о Никите Балиеве и его кабаре "Летучая мышь" я пригласил Максима Кравчинского – историка русской эстрады, автора книг "Русская песня в изгнании", "Звезды царской эстрады", "История русского шансона" и других. Он живет в Торонто и собрал уникальную коллекцию грамзаписей и изображений, в том числе о русской эстраде в изгнании.
– Максим, давайте начнем с биографии Балиева. Кто он такой, где родился, где учился? Кажется, 1877 год рождения, купеческая семья...
– Никита Балиев действительно родился в 1877 году. Разные данные есть: по одним данным, он родился в армянском городе, который теперь является частью Турции, Эрзурум, кажется, а по другим данным – в Ростове-на-Дону. Отец его был не просто купец. Он был, как говорили тогда, миллионщик, у него было колоссальное состояние. Все говорило о том, что Никита Балиев должен пойти по стопам отца. Собственно, Никита Балиев – это, естественно, псевдоним, при рождении он получил имя Мкртич Балян, то есть абсолютно армянская семья. Отец хотел, чтобы он учился, он учился в московском коммерческом училище, но его тянуло к театральным кругам. Отец понимал это, и в какой-то момент он порвал с ним отношения даже, потому что видел, что, в отличие от старшего брата, он не будет продолжать его дело.
– Отец умер еще до того, как Никита сделал окончательный выбор в пользу театра. Бизнес перешел старшим братьям. Никиту послали в Москву за товаром. Он нанял помещение для конторы, завел стенографистку, заказал в Европе образцы товаров, но очень скоро остыл к этому занятию. У него вдруг появилась неодолимая страсть к игре, и он забыл о своей конторе.
– Да, он был игроком, до конца жизни он увлекался скачками, всякими азартными играми. Ему никогда не везло, во многом забегая вперед, скажу, что это предопределило его финансовый крах в конце жизни.
– Как раз в тот момент, когда он проигрался до нитки, его мобилизовали на войну с Японией. Правда, пороху он так и не понюхал – покуда его часть добралась до Харбина, война закончилась. Вернувшись в Москву, он и думать забыл о купеческом ремесле.
– Как получилось, что он стал актером? Легенда гласит, что в 1906 году он со своим другом, тоже обрусевшим армянином, очень богатым Николаем Лазаревичем Тарасовым, они сопровождали Московский художественный театр на гастроли в Германии. Гастроли были сколь успешны, столь и выматывающи финансово. В какой-то момент стало понятно, что труппа не тянет. Тогда Тарасов и Балиев просто скинулись и дали им безвозмездно 30 тысяч рублей – это позволило продолжить гастроли, заплатить артистам, за аренду помещения и так далее. Но Станиславский и Немирович-Данченко оценили этот жест, включили их в состав пайщиков театра, а Балиев еще стал секретарем, по-моему, Станиславского, боюсь соврать, может быть, Немировича, а может быть, и того, и другого.
– Немировича все-таки. Молодой богатый красавец Николай Тарасов, ближайший друг Балиева, через несколько лет покончил самоубийством.
– Совершенно отдельная история, она до сих пор будоражит воображение. Потому что друг и многолетний финансовый партнер, творческий партнер Балиева Николай Тарасов, он же не только давал деньги, он писал музыку, он писал скетчи всякие уже в дальнейшем для "Летучей мыши"...
– Там какой-то любовный треугольник вышел.
– Да, там что-то загадочное любовное случилось, потому что в 28 лет на пике и здоровья, и молодости, и успеха он застрелился. И это стало просто шоком. Я читал какие-то статьи, исследования, до сих пор пытаются разобраться, что же там произошло.
– Поступив в театр секретарем, Балиев все-таки стал актером – правда, в очень маленьких ролях, например, прохожего в "Вишневом саде". Минуты на три он появляется на сцене.
– Я читал какие-то кусочки его переписки со Станиславским и Данченко, всегда он просто умоляет их позволить ему выйти на сцену. Он пишет, что понимает всю комичность своего образа: он был очень невысокий, полный, с животиком человек, с круглым лунообразным лицом.
– Но при этом неотразимого обаяния был человек.
– Да, очень обаятельный. Но должно было пройти время, чтобы он понял свое амплуа. Он рвался на сцену, а МХТ – это были прежде всего драматические роли, и это было невозможно, потому что стоило ему появиться, зал ложился, как Станиславский вспоминал, все начинали смеяться. Он в письмах пишет: я буду стараться, я сделаю все...
– Процитируем его письмо Немировичу:
Мое лицо – это моя трагедия. Идет комедия – говорят, Балиеву нельзя дать (Бобчинский) – он уложит весь театр, идет драма – тоже. И я начинаю трагически задумываться, за что меня так наказал Бог… Поверьте раз в жизни, дорогой Владимир Иванович, иначе ей-богу, – ведь мое положение трагическое. То южный акцент, то слишком комическое лицо. Что же делать? Стреляться? В особенности, если любишь театр. Я верю, Владимир Иванович, что в этом году Вы дадите мне роль. Ей-богу, это нужно. Я Вас не осрамлю, дорогой, милый Владимир Иванович.
– В итоге ему сделали вставной номер Хлеба в "Синей птице", и то Станиславский понимал, что он должен пойти навстречу, но в беседах он признавался, что получался не спектакль, а клоунада там, где появлялся Балиев.
– Станиславский все-таки очень любил Балиева.
Мое лицо – это моя трагедия
– Он любил его, видимо, по-человечески, но понимал, что драматическим актером в МХТ ему не стать. Надо отдать должное, Балиев был достаточно образованным человеком, глубоким, который был в состоянии посмотреть на себя со стороны. Те черты, которые никак не помогали его актерской карьере, в итоге помогли его карьере конферансье и создателя... тогда это даже еще не называли кабаре, в первом объявлении в газете 1908 года "Летучая мышь" называлась "интимным кабачком для друзей Московского художественного театра". Слово "кабаре" французское еще не прижилось тогда.
– И публику туда не допускали.
– Действительно так – это был закрытый клуб поначалу. Для самих актеров, для сотрудников и для очень приближенных людей, которые были большими друзьями актеров или как-то помогали театру финансово. Искали помещение, нашли знаменитый дом Перцовой, который до сих пор стоит в Москве возле храма Христа Спасителя. Он был построен в 1907 году и планировался как доходный дом для актеров. Там Балиев снимает подвальное помещение. По легенде, когда они подписывали договор – Балиев, Качалов присутствовал, может быть, Тарасов, – из угла подвала сорвалась мышь и уселась прямо на лоб Балиеву. Он воскликнул: "Эврика! Вот и придумали название театру". Есть другая версия. Летучая мышь на занавесе, считалось, пародирует чайку на занавесе МХТ.
– Насколько я понимаю, программа выступлений представляла собой что-то вроде театрального капустника – такой жанр тогда уже существовал, жанр пародии на серьезный театр. Фишка "Летучей мыши" заключалась в том, что там все выступали в несвойственной себе роли: Станиславский показывал фокусы, Собинова пел репертуар Шаляпина и так далее. Процитирую воспоминания Балиева. Вот что происходило на второй день после открытия кабаре:
Градоначальство было взволновано невероятными слухами о происходившем в стенах подвала
Слухи о том, что творится на этих собраниях, принимали фантастическую форму, и, несмотря на все уверения присутствующих, в Москве говорили, что там творится что-то такое, о чем публика и пресса не должны знать. Несмотря на то что клуб имел официальный устав, градоначальство было взволновано наплывом публики, которую приходилось разгонять чуть ли не силой, а главное, невероятными слухами о происходившем в стенах подвала, и однажды я получил неофициальное письмо от самого градоначальника с просьбой пропустить его на один из вечеров "Летучей мыши", причем в письме он подчеркнул, что он хочет явиться не как официальное лицо, а как друг театра. Ему отказать было никак нельзя ни при каких условиях, и однажды ночью дежурный пристав сообщил по телефону, что через 20 минут градоначальник будет гостем "Летучей мыши".
Коммерческим театр "Летучая мышь" стал только в 1912 году.
– Стала появляться публика самая изысканная. Это было дорогое развлечение, по-настоящему дорогое. Достаточно сказать, что буфет в "Летучей мыши" держал не кто-нибудь, а Щукин, хозяин "Эрмитажа", это был ресторан номер один. Мне доводилось видеть счета из "Летучей мыши": бутылка шампанского там стоила, по-моему, девять рублей, это очень дорого. Туда ходила настоящая элита. Действительно, как вы заметили, артисты известные занимались совершенно несвойственными им вещами. Собинов с Шаляпиным не только пели, но и участвовали в "чемпионате французской борьбы". Публика, конечно, шла посмотреть туда на своих кумиров в таких странных амплуа. Но так как там все это было связано конферансом балиевским, иногда очень острым, они даже давали подписку ни на что не обижаться. Ну и вроде как до нас не дошло никаких воспоминаний, что были какие-то конфликты, все понимали, куда попали. Известная звезда советского кинематографа Игорь Ильинский принимал участие, не на первых, конечно, ролях, Рина Зеленая не на первых ролях, Вертинский. Известна фотография, где он сидит с артистами "Летучей мыши". Где-то до его взлета, Вертинский занимает довольно скромное место на этом снимке.
Спектакли "Летучей мыши" всегда были пародийными. Мне запомнился "Ревизор" – что случилось с персонажами комедии после отъезда Хлестакова, или пародия на "Гамлета", или они делали сценку "Оживший фарфор", или знаменитые малявинские бабы, такой русский лубок, они его оживляли, бабы начинали говорить, действовать.
– На "Гамлета" была не просто пародия, а это была пародия на мхатовский спектакль, поставленный британским режиссером Эдвардом Гордоном Крэгом, где Вахтангов изображал Качалова в роли Гамлета, а Клавдий и Гертруда были загримированы под Станиславского и Немировича.
О том, чем была "Летучая мышь" для богемы Серебряного века, лучше всего говорит стихотворение Валерия Брюсова – кстати, одного из авторов "Летучей мыши".
Весь город в серебряном блеске
От бледно-серебряных крыш, –
А там, на ее занавеске,
Повисла Летучая Мышь.
Мерцает неслышно лампада,
Белеет открытая грудь...
Все небо мне шепчет: "Не надо",
Но Мышь повторяет: "Забудь!"
Покорен губительной власти,
Близ окон брожу, опьянен.
Дрожат мои руки от страсти,
В ушах моих шум веретен.
Весь город в серебряном блеске
От бледно-серебряных крыш,
А там у нее – к занавеске
Приникла Летучая Мышь.
Вот губы сложились в заклятье...
О девы! Довольно вам прясть!
Все шумы исчезнут в объятьи,
В твоем поцелуе, о страсть!
Лицом на седой подоконник,
На камень холодный упав,
Я вновь – твой поэт и поклонник,
Царица позорных забав!
Весь город в серебряном блеске
От бледно-серебряных крыш,
А там – у нее, с занавески, –
Хохочет Летучая Мышь!
Что стало с "Летучей мышью" после революции? Как ему удалось вывезти театр в Париж? Ведь он пытался работать в Советской России, выступал перед красноармейцами.
Страх перед потерей веры в себя заставили его бросить Москву
– Февральскую революцию Балиев, как и многие, как Шаляпин, например, принял. Они думали, что будет свобода, уйдет все плохое из царского режима, останется все хорошее. Но они быстро поняли, что будет совсем иначе. Начались публикации в прессе, где "Летучую мышь" называли "осколком старого быта", "засахаренной мышью", писали, что с этим пора кончать. Балиев пытался лавировать, он выступал в рабочих клубах, в каких-то госпиталях и так далее – ничего не помогало. Его арестовали даже во время одного из вечеров за нарушение комендантского часа на приличные по тем временам деньги.
– У меня тут припасена цитата из воспоминаний Вадима Шверубовича, сотрудника МХТ:
Как-то в декабре 17-го года, когда появляться на улице в погонах стало невозможно, а расстаться с ними "господам офицерам" было очень тяжело и они прятали их под штатскими пальто и солдатскими шинелями, Балиев обратился к своим гостям с просьбой у него в театре погон не носить: "Ведь не хотите же вы, господа, чтобы у меня были неприятности, вы же знаете, что “товарищи” погон терпеть не могут". И вдруг кто-то из публики спокойно и громко спросил: "А вам, товарищ Балиев, они приятны?" Никита растерялся, не зная, что ответить (а это с ним редко бывало), так как не мог догадаться, кто задал вопрос: "свой" – тогда это розыгрыш, кто-нибудь из новых посетителей – тогда это опасно. Конечно, не один этот случай, но ряд подобных, страх перед такими случаями, перед потерей веры в себя (а это катастрофа для конферансье, почти такая же, как для тореадора) – заставили его бросить Москву.
– Балиев оказался в Европе через Константинополь, трудная у него была эмиграция. Ему по старой памяти помог один из друзей отца. Он стал премьер-министром армянским и сделал ему и некоторым артистам армянские паспорта, по которым их приняли во Франции.
– Премьер-министра этого звали Александр Иванович Хатисян или Хатисов. Он вскоре сам потерял свой пост и эмигрировал во Францию, потому что Демократическая республика Армения перестала существовать в декабре 1920 года. Есть также сведения, что с французской визой Балиеву помог армянский патриарх Константинополя Завен Тер-Егиаян.
– В 1921 году они оказались во Франции совершенно нищие. Как гласит легенда, у него только на пальце бриллиантовый перстень оставался, который он заложил, на эти деньги сумел арендовать помещение, собрать труппу.
– Поэт Сергей Горский сочинил по этому случаю такие стишки:
В Праге ли, в Париже ли
Мы повсюду выжили
И в любой дыре
Ставим кабаре.
Как писала Тэффи в своей статье по случаю 20-летия "Летучей мыши", многим эта затея представлялась заведомо провальной. Русское кабаре в Париже, где "Фоли Бержер", где "Мулен Руж" – чем они собираются удивить парижскую публику? И однако же удивили. Чем же?
– Во-первых, банальными вещами – талантом, обаянием, репертуаром. Но он очень активно использовал в своих постановках всякие разные приемы, которые сейчас называются спецэффектами. Я не знаю, что это было конкретно, какой-то дым, свет или цвет, или костюмы, но это было замечено. Один из критиков французских писал в 1922 году, что Балиев, приезжий русский армянин, сделал для французского театра в плане развития технического больше, чем любой француз. Благодаря протекции этого человека Балиев в 1928 году был награжден орденом Почетного легиона, именно за развитие французского театра во всех смыслах.
– Но не одними же сценическими трюками он зрителя подкупил.
Он настоящий кудесник, владеющий тайной колдовского механизма
– 20-е годы – это время, когда русская клюква во всех проявлениях цвела просто буйным цветом. Огромное количество кабаре русских, там и кавказские танцы, и цыганские песни, и борщ, и блины, и кулебяка, и так далее. Конечно, на благодатной почве Балиев появился. Интерес к русской теме был велик.
– С "Летучей мышью" сотрудничали лучшие русские театральные художники: Сергей Судейкин, Мстислав Добужинский, Александр Бенуа, Лев Бакст, Николай Ремизов, балетмейстером была бывшая солистка Большого театра Елизавета Андерсон-Иванцова. Свои пьесы аранжировал для "Летучей мыши" Игорь Стравинский. Но душой всего предприятия был, конечно, сам Балиев. Сошлюсь еще раз на Тэффи:
Он настоящий кудесник, владеющий тайной колдовского механизма: закрутить пружинку, и закружатся фарфоровые куклы, веера, тарелки – ведь все это надо же было выдумать! – закружатся, завертятся и – тра-та-тра-та-тра-та-та – забарабанят, недвижно двигаясь, изумительные деревянные солдатики. А там, в публике, зашевелятся, запляшут и засмеются, как живые, – самые деревянные из зрителей.
Таково свойство балиевских чар: заколдует своих актеров и механические деревяшки – и деревянную публику – обратит в людей.
Поклон ему.
И слава.
На "Летучую мышь" обращает внимание знаменитый британский продюсер Чарльз Кокрэн. Труппа едет в Лондон. О том, как произошло приглашение в Америку, Балиев пишет так:
Во время одного из спектаклей "Летучей мыши", в театре "Фемина", находящемся на Елисейских полях в Paris, в 1921 г., ко мне в уборную вошел господин американской складки и задал мне вопрос на английском языке: "Хотите ли вы ехать в Америку?" Совершенно не сознавая всей серьезности этого вопроса, я в шутливом тоне ответил: "К сожалению, я не могу найти такого fool’а, который повез бы меня в Америку", на что американец серьезно ответил: "Этот fool – я". Как оказалось, это был известный американский импресарио M. Gest, который сыграл в моей жизни одну из самых крупных ролей.
Морис Гест – родившийся, кстати, близ Вильны, звали его когда-то Мойше Гершновиц – дураком не был. Он отлично знал, что делает. Балиеву предстояло соперничать с грандиозными бродвейскими шоу, и он выдержал эту конкуренцию. После первого сезона их позвали на второй. Вот что пишет американский историк Натали Зеленски – мы с ней вместе рассказывали в одном из эпизодов "Обратного адреса" о композиторе Владимире Дукельском – в своей книге "Как играли царскую Россию в Нью-Йорке":
"Чтобы стало еще непонятнее, я объясню". Таким парадоксом Н. Ф. Балиев открыл в 1922 году нью-йоркский сезон своего театра-кабаре Chauve-Souris ("Летучая мышь"). На Бродвее представления шли в только что открывшемся театре "Мажестик" на 49-й улице. Балиев выступал в качестве бессменного конферансье, появляясь на сцене и объявляя номера на ломаном английском.
Чтобы стало еще непонятнее, я объясню
Во многих отношениях эти представления напоминали американским критикам хорошо знакомые им отечественные водевили, полные юмора и представляющие собой попурри из разных жанров – танцевальных, песенных и драматических. Но с первых представлений на Бродвее все отмечали, что "Летучая мышь" разительно отличается от американских шоу.
Но самой неожиданной особенностью бродвейской сенсации было то, что все скетчи шли на русском. Только Балиев с его намеренным русским акцентом говорил по-английски, все остальные драматические и музыкальные номера были представлены на языке, который понимали очень немногие из публики. Но, несмотря на языковой барьер между русскими исполнителями и американскими зрителями, весь Нью-Йорк говорил о "великом Никите", а единственным соперником "Летучей мыши" оставались "Безумства Зигфелда".
Ажиотаж вокруг первого бродвейского сезона Chauve-Souris был лишь началом моды на русское, которая захватила Нью-Йорк в 1920-е и начале 1930-х годов. Русские мотивы стали появляться в американской моде и американском кино. По всему городу открывались тематические русские ночные клубы...
Натали Зеленски называет это поветрие Russian vogue – это и последний крик моды, и мимолетная слава. Кстати, Максим, вот этот ломаный английский язык – как вы думаете, он нарочно говорил с таким акцентом?
– Я думаю, что он его утрировал, без сомнения, для восприятия публики. Он говорил по-французски, по-английски с акцентом. Но вспоминают, что отчасти это стало помехой к его артистической карьере еще в Российской империи. Он говорил с южным акцентом и по-русски – он об этом сам пишет в письме Немировичу, которое вы цитировали. Без сомнения, он сделал это частью своего образа.
В Америке, в Нью-Йорке успех был такой, что фотография Балиева – не знаю, много ли наших соотечественников могут этим похвастаться – 1928 году украшает обложку журнала Time – собственно, только этим все сказано. Есть воспоминание, что в Лондоне его принимал король Эдуард. Балиев настолько очаровал его, что даже заставил его спеть дуэтом "Эй, ухнем". В Соединенных Штатах он встречался с тогдашним президентом Кулиджем. Не говоря уже о том, что на его представления ходили и Чарли Чаплин, и Леопольд Стоковский, по-моему, последний принимал даже какое-то участие в одной из постановок.
– С Кулиджем смешная история вышла, но, может быть, Балиев сам ее выдумал. Она была опубликована в New York Times с его слов. Никита Федорович будто бы не спал всю ночь, сочиняя комплименты Америке и лично президенту. Но при встрече ему не удалось раскрыть рта. Президент пожал ему руку и спросил: "Как поживаете?" И тотчас пожал ее второй раз со словами: "До свидания". Вся аудиенция продлилась 40 секунд. Калвин Кулидж был известен своей немногословностью. И все-таки рассказ очень похож на балиевскую репризу.
– Мне недавно попался на глаза журнал "Иллюстрированная Россия" за 1929 год. Там тоже на обложке Балиев, а рядом с ним Джеки Куган – это первый ребенок в Голливуде, ребенок, ставший кинозвездой, он снимался с Чаплином в "Малыше", потом у него карьера была в 20-е годы, Джеки заработал два или три миллиона долларов. "Балиев и Куган шлют вам привет из Нью-Йорка" – такая подпись под фото. Одной этой фотографии достаточно, чтобы объяснить людям, которые впервые слышат это имя или слышали мало: это была мировая звезда, сравнимая сегодня, может быть, по уровню с Барышниковым, хотя в своем маленьком и легком жанре.
– Все то, что стало ненужным Советской России, – все эти ожившие фарфоровые куклы, пудреные парики, русский лубок в смазных сапогах и кокошниках – оказалось востребованным в Европе и Америке. Мемуаристы и исследователи в один голос называют два номера "Летучей мыши", пользовавшихся бешеным успехом на Бродвее. И оба были созданы еще в первые годы существования театра. Первый – это полька "Катенька". Автор текста неизвестен, автор музыки – Алексей Архангельский. В 1940 году в Советском Союзе польку записали Зинаида Рикоми и Альберт Триллинг – с цензурными изменениями.
– Я не без манеров,
Пленяю офицеров.
Буду я с ними
Польку танцевать.
– Что танцуешь, Катенька?
– Польку, польку, папенька.
– Что за танец, Катенька?
– Самый модный, маменька.
– Ну уж и девица,
Экая срамница!
Второму номеру была суждена долгая жизнь. Он называется "Парад деревянных солдатиков" – тех самых, о которых писала Тэффи. Его поставил еще в дореволюционной России Евгений Вахтангов на музыку Леона Йесселя. В 1933 году его использовал для рождественского представления в нью-йоркском мюзик-холле Radio City Леон Леонидов, продюсер и хореограф знаменитого женского танцевального ансамбля Rockettes. С тех пор этот номер не сходит с подмостков Radio City.
Некоторые из артистов балиевской труппы сделали успешную личную карьеру в Америке. Например, Михаил Вавич стал далеко не последним актером тогда еще немого Голливуда. У Балиева начинал Эмиль Борео – родившийся в Польше американский комик, снимавшийся у Хичкока. Первая жена Балиева Зоя Карабанова много и успешно снималась в Голливуде уже в звуковых фильмах.
Никита Балиев, помимо всего прочего, снялся в двух голливудских фильмах, причем если в одном, "Камилла" по "Даме с камелиями", у него эпизод, то в другом, Once in a Blue Moon (1935, название можно перевевсти как "В кои-то веки"), одна из главных ролей. Но театр его постепенно приходил в упадок, ему было все сложнее подстраиваться под вкусы публики.
– В какой-то момент он старается сделать некую экспансию, едет в Париж, делает Театр русской сказки в Париже, который особенно не пошел. Он уезжает надолго на гастроли по Южной Америке, там это все довольно успешно проходит, он по-настоящему состоятельный человек. Он женится второй раз. Что подкосило Балиева – это прежде всего Великая депрессия 1929 года. Он особенно, видимо, не копил, не вкладывался, деньги были и были, казалось, что так будет всегда. Он начал стремительно терять все свои капиталы начиная с 1929 года.
– Остатки своих сбережений Никита Федорович проиграл в карты.
Мы работаем по инерции, ибо прекрасно сознаем, что то, что мы делаем, никому не нужно
– Очень возможно. Он вообще был человек холерического темперамента, который резко менял настроение и в то же время к жизни относился легко. Неудивительно, что когда в 1929 году кризис разразился, он к нему совершенно не был готов, не смог предпринять какие-то шаги, обезопасить капитал, скорее наоборот – пустился в рискованные мероприятия, сыграл на бирже или еще что-то. К началу 30-х он лишился всего.
– "Все, что можно было сказать, уже сказано, все темы русской жизни исчерпаны, пришлось бы повторяться, давать перепевы, а это скучно. Новая русская жизнь? Но как поймаешь ее, как охватишь, чтобы сделать предметом художественной обработки? Да и не только темы… Уходят русские актеры". Так говорил Балиев в интервью парижской газете "Последние новости" в январе 1931 года. Сохранилось его письмо, написанное в марте 1933 года в Лондоне. Вот что он пишет:
Мы работаем по инерции, ибо прекрасно сознаем, что то, что мы делаем, никому не нужно… Все [изжито], все пропало, и только мы ждем момента, когда "спасибо сердечное нам скажет русский народ". А он безмолвствует… Улица! Которой нужны убийства на сцене, на экране, которой нужен разврат… И не поспеть за их желаниями, так они быстро меняются. А мы те же! И потому побеждены.
Once in a Blue Moon. Фильм 1935 года режиссеров Бена Гехта и Чарльза Макартура. Никита Балиев играет царского генерала, который, спасаясь от большевиков, выдает себя за артиста бродячего цирка.
– На фоне всех этих неурядиц у него проявляются проблемы со здоровьем, у него были больные почки. В 1936 году, есть разные на самом деле данные, но основная версия, что в 1936 году он умер в такси внезапно. Не счету у него было всего 500 долларов. Этих денег не хватило даже на то, чтобы организовать какие-то нормальные похороны. Он похоронен – поправьте меня, если это не так, – в Нью-Йорке на Лонг-Айленде в семейном склепе какого-то человека богатого. Так решила дочь этого человека, она сказала: "Вы так смешили моего папу всю жизнь, так покойтесь рядом с ним".
– В Квинсе он похоронен. Кладбище Маунт Оливет, довольно известное. Я нашел в New York Times некролог Балиеву и сообщение о его похоронах. Там сказано, что на отпевании, которое состоялось в храме Христа Спасителя, ныне не существующем, присутствовало около тысячи человек, весь цвет русской эмиграции, включая великую княгиню Марию Павловну, внучку Александра II. Пел хор артистов русской оперы. Что вы скажете, Максим, о наследии Балиева?
– Я думаю, что не будет преувеличением сказать, что "Летучая мышь" стала фундаментом для современного Театра сатиры. Потому что, не будь "Летучей мыши", не было бы дальнейшего развития кабаре, в частности "Кривого Джимми", из которого и вышел Театр сатиры, и всех остальных. Во Франции, конечно, это началось на 400 лет раньше, но в России культура кабаре, формат, который сегодня называется стендапом, они начались с Никиты Балиева и его конферанса. Я, признаться, был удивлен, готовясь к нашей программе, что никто из историков театра не сделал о нем книгу. Это очень странно, на самом деле.
