Уже третью неделю обитаю в нормальном мире, и, конечно, многое вокруг поражает.
Я провел в заключении три года и два месяца, а последний год и семь месяцев в условиях полной изоляции. Собеседниками могли стать разве что охранявшие меня сотрудники, и жизнь приходилось вести строго согласно тюремным нормам. А теперь могу звонить по телефону, могу пить чай, когда хочу. Могу закрыть глаза, и за это не прилетит рапорт. Бессмысленная муштра быстро забывается, но я понимаю все больше и больше, какими нечеловеческими были условия у меня и других несправедливо осужденных и насколько приятен обычный мир.
Но быт – это точно вторично. Я уже не испытываю детской радости, когда спускаюсь в метро. Спокойно могу пробежать 5–7 км. К хорошему привыкаешь легко.
Труднее привыкнуть к другому. Пока находишься в тюрьме, информация приходит тебе через тексты. То, что показывали по телевизору, имело мало отношения к действительности. Обо всех трагедиях, о чудовищных преступлениях, о бомбардировках, о гибели людей я узнавал из писем.
Сейчас я смотрю в YouTube новости, о которых узнавал из писем, и ужасаюсь. Я вижу разрушенные города, вижу гибель людей, вижу трагедии. Приходит еще большее осознание того, насколько весомы потери.
Мир прыгнул на меня этим ужасом.
Слова “Буча”, “Мариуполь", “Охматдет” – я слышал их, конечно. Но не мог оценить масштаб полностью.
Черт возьми, у нас есть единый враг: наша страна оккупирована
Я всю жизнь был футбольным болельщиком и хорошо помню, что старый петербургский стадион "Петровский" вмещает 22 тысячи человек. И когда мне говорят, что только под Бахмутом погибло 19 тысяч наемников Пригожина, я понимаю, что это целиком стадион. Представьте – стадион мертвецов.
Сильно поразило то, как изменилось общество. Я знал, что уровень конфликтности, атомизации очень большой, но то, насколько люди стали агрессивны, насколько больше ругани и конфликтов стало в социальных сетях, стало для меня открытием.
Я прекрасно понимаю, что это было всегда. Но то, как люди теперь нападают друг на друга, как люди, которые вроде бы являются единомышленниками, пытаются вычленить нужную им фразу и разжечь из нее конфликт, меня поражает.
Безусловно, эта атомизация идет из пропаганды, льющейся из Кремля, который ведет войну не только с внешним миром, но и с собственным народом. Жаль, что эта бацилла попала и в демократическое сообщество.
У нас огромные проблемы, а мы занимаемся какой-то лабудой
Поражает и разделение между теми, кто уехал и остался в стране. Казалось бы, люди одних взглядов, но при этом уровень обвинений зашкаливает. Я понимаю, что те, кто остался в стране, не могут позволить себе многого. И когда мы видим какие-то выступления, вызывающие сомнения, в первую очередь надо помнить, что эти люди остаются в заложниках. И миссия тех, кто сейчас находится в условной безопасности, тех, кто уехал или был выслан, – не пытаться затеять конфликт и разделить на "мы" и "они", а, напротив, выстраивать совместно работу с протестно, антивоенно настроенными россиянами, которых немало. Эта задача кажется мне очень простой и понятной. Жаль, что даже она вызывает столько разногласий.
Разделение проходит не только по этой линии. Даже среди эмигрировавших я вижу огромное число людей, которые погрязли в этических спорах, в пустых дискуссиях, очень далеких от реальности. Это поражает, потому что, черт возьми, у нас есть единый враг: наша страна оккупирована. А мы будем спорить о том, какие формулировки использовать, искать, к чему прицепиться? Обесценив тем самым само действие! У нас огромные проблемы, а мы занимаемся какой-то лабудой.
Сейчас после громкого обмена ко мне и моим друзьям приковано внимание. И я буду использовать его для того, чтобы попытаться выстроить работу с теми, кто остался внутри. Попытаться использовать свою энергию не на конфликты, а на работу и взаимодействие с теми, кто живет в России. Мне кажется, что нам, российским политикам, можно работать только так. Мы можем много говорить с западными партнерами, фондами, обсуждать важность или ненужность санкций. Но ключевое – это диалог с собственным народом. Мне кажется, если диалог существует, то за нами сила. Если мы проводим переговоры, то важно определить, от чьего имени мы говорим. Говорим мы от себя, от диаспоры? Или от имени пусть небольшого числа сторонников, которые остались в России, которые прислушиваются к нам и которым мы помогаем? На мой взгляд, последнее наиболее ценно. И чем больше антивоенно настроенных людей, которые находятся в России, будут с нами взаимодействовать, рассчитывать на нас, чувствовать нашу поддержку, а мы – поддерживать их, тем лучше наш голос будет услышан на Западе и, самое главное, внутри страны.
Андрей Пивоваров – российский политик, бывший политзаключенный
Высказанные в рубрике "Блоги" мнения могут не совпадать с точкой зрения редакции
