Варвара Фаэр – театральный и кинорежиссер, сценарист, актриса. Ее спектакль "Берлуспутин" в Театре.doc в свое время так прогремел, что театру (во многом – именно из-за этой постановки) пришлось несколько раз переезжать: его просто выселяли из помещений. Тем не менее, "БерлусПутин" до сих пор идет на сцене "Дока" и всегда собирает полный зал.
У Варвары довольно много киноработ: как документальных, так и художественных, однако на большой экран почти ничего не вышло. Корреспондент Радио Свобода побеседовал с Варварой о ее фильмах и о том, как выживает в современной России независимое кино.
– Один из первых твоих документальных фильмов называется "Особенная". Его героиня, Катя Ковалева, уже не в первый раз отбывает срок в колонии. Она талантливый человек, пишет рассказы. Там развивается история: Катя пишет пьесу, ее ставят во МХАТе, и Катю даже отпускают туда на премьеру – полный триумф! Откуда такой интерес к этой теме – колонии, осужденные, "Преступления страсти" (так назывался один из твоих спектаклей)?
– В свое время на одно из фестивально-театральных мероприятий приехала Галя Рослова, психолог из Орловской женской колонии, и руководители нашего будущего Театра.doc Лена Гремина и Миша Угаров сочли интересным развивать такое гуманитарное направление. Первый раз в колонию поехала знакомиться не только я, а целая большая делегация: драматурги, режиссеры. У Гали, юного психолога, которая недавно окончила экспериментальный курс в Орле, была мечта – создать в колонии психотерапевтический театр, и она надеялась, что мы ей в этом поможем. А мы хотели и ей помочь, и интересный материал найти. Так родился спектакль "Преступления страсти", а потом – фильм "Особенная".
– Каково это – снимать в колонии?
Человек с воли – это же как глоток кислорода
– В колонию я ездила много-много раз на протяжении нескольких лет. Галя оформляла все документы, пропуска, чтобы нам разрешали снимать на этом режимном объекте, так что особых трудностей не было. Страх перед походом в зону был только первый раз. Нас завели в швейный цех – посмотреть, как работают женщины-осужденные, и тут они все повернулись в нашу сторону и просто впились в нас глазами! Потом нам объяснили: человек с воли – это же как глоток кислорода, все внимание направлено на тебя. В тот момент стало дико их жалко... Ну, а потом я уже ездила туда как на работу, снимала фильм, и никакого страха не было.
– А что там было самое интересное?
– Очень много интересного. И сама Галя – прекрасный, интересный человек, и те люди, которых она подобрала, сочтя, что им нужен психотерапевтический театр. От этих женщин шла мощнейшая энергия, она просто захлестывала: казалось, что кресла под нами подбрасывает вверх!
– В этом фильме меня больше всего поразило то, что в колонии, оказывается, можно жить: не выживать, не существовать, ожидая конца срока, а именно жить. Они же там и кроликов разводили, и в театре играли, и много чего еще делали. Тебя это тоже поразило? Ты специально делала на этом акцент?
– Да. Правда, тут нужно учитывать, что это образцово-показательная колония, а в других, как они рассказывали, цветы с окон ели. Начальник этой орловской колонии (ныне покойный) был в прошлом учителем истории, к нему очень хорошо, с уважением относились, и он владел педагогическим навыком, что облегчало ему работу с этими трудными женщинам. Соответственно, все это напоминало пионерский лагерь (вот в детстве мне пионерлагерь напоминал тюрьму, а это напоминало лагерь).
В колониях вообще бывают потрясающие истории. Уже в другом месте, где я побывала в 2011 году, заключенные подготовили к Новому году концерт и так здорово пели! Мужеподобная воспитательница, когда я похвалила их пение, сказала: "Это что! Вы бы слышали, как на строгом режиме поют! А тут – что за сроки: два, три года, они ж и распеться-то не успевают…"
– "Особенная" – о чем для тебя этот фильм?
– Со стороны осужденных всегда чувствовалось недоверие к нам: вы нас используете для своего пиара, а на самом деле мы вам не нужны… Вот этот вопрос я там и поднимаю – для пиара, или на самом деле происходит помощь? Ведь политкорректность, гуманность – это так модно. Я сейчас усыновлю детей и буду везде ими трясти – я детей усыновила, поэтому я хороший режиссер! (Смеется.) Или – я помогаю осужденным (или больным), поэтому я хороший режиссер, а может, хорошая актриса. А зачем ты помогаешь? Это связано с популяризацией твоего имени? Или просто помогаешь? Или и то, и другое (что чаще всего), и тут все равно есть прагматизм?
Вы бы слышали, как на строгом режиме поют! А тут – что за сроки: два, три года, они ж и распеться-то не успевают
Героиня фильма на сей раз сидит за кражу. Она еще рассказывает, что одна отсидка была за убийство мужа, но по-моему, привирает. Там многие врут. Вот три тысячи человек – и якобы все сидят ни за что! Катя Ковалева была прекрасной рассказчицей, потом стала записывать свои рассказы. А мы сподвигли ее написать пьесу, создали условия, потом приняли готовый текст, он честно выиграл конкурс фестиваля "Любимовка". И пьесу поставили.
Вот обо всем этом фильм. Кате дали шанс, но жизнь расставила все так, что финал там открытый – она продолжает писать и надеяться. Один раз ее поставили, а дальше что? А дальше, с моей точки зрения, она не воспользовалась шансом, хотя в случае с Театром.doc шанс был настоящий, и доказательство тому – судьба Марины Клещевой, которая сидела в одной колонии с Катей и играла в этом психотерапевтическом театре. Марина отсидела два срока, в общей сложности 12 лет, и театр, который создала Галя Рослова, ее просто спас. Она исполняла там главные роли, а освободившись, стала актрисой, играет в Театре.doc и на Таганке, снимается у Кирилла Серебренникова, Сергея Лозницы и других режиссеров, несколько раз сама ставила спектакли. Бывшие заключенные в нашей стране часто возвращаются обратно в зону, но Марина больше никогда туда не вернется.
– А Катя не стала дальше этим заниматься?
– Она попыталась, когда освободилась, написала еще одну пьесу, которую хотели поставить в Центре Казанцева. Но там уже были свои театральные недоразумения: читка прошла, но не поставили. А дальше она почему-то решила, что писать надо так, как пишут в поганых сериалах. Она сама-то хорошо писала, просто стала копировать стиль какого-нибудь "Обручального кольца" (дешевый и длинный сериал на Первом канале), и все это было уже не то. Нужно было, видимо, еще как-то поработать над собой, а там быт, то да се… Ну, и она уехала в лес работать егерем.
– Этот твой фильм ведь получил в 2006 году престижную американскую премию.
– Да, приз за лучшую режиссуру в рамках круглогодичной голливудской программы "Кино без границ".
– Приходилось ли тебе когда-нибудь получать государственное финансирование на свои фильмы?
– Только один раз, в 2002 году – на короткометражный фильм "Михаил Угаров. Театр.doc" для альманаха "Звезды России".
– И какова была его судьба? Его где-то показывали?
– Не уверена. Может быть, в каких-то кинотеатрах перед фильмами. Я его показывала в театре, мы его смотрели на семинарах, он лежит на моем ютьюб-канале. А тогда просто дали деньги, чтобы отмыть семь тысяч долларов из десяти. Центральной студии документальных фильмов выделили из бюджета на съемки этого десятиминутного фильма на цветной пленке десять тысяч, и мне объявили, что семь из них забирают, потому что у студии долги. Какие долги?! При чем здесь я?! Мне дали деньги на мое кино!
Мне дали деньги на фильм, чтобы отмыть семь тысяч долларов из десяти
Директором студии был очень смешной человек, он недавно приехал из Армении, где работал гинекологом, к кино вообще никакого отношения не имел. Но при этом он принимал кино с художественной точки зрения, ему надо было что-то советовать людям. Я видела, что он просто ничего не может сказать, вообще ничего! (Смеется.) Зато он очень умилялся, когда на экране появлялись дети, сразу считал, что это кино нужно принимать. Потом все это очень быстро расформировалось.
– А на три тысячи долларов возможно было снять фильм?
– Я на свои деньги купила аппаратуру, специальный сканер, чтобы сделать мультэффекты на пленке, которые задумала. Мне все говорили, и директор картины в том числе: "Нет-нет, нельзя! Ты что, это же документальное кино, мы тебе ничего не купим, ничего не дадим". Я хотела затянуть Театр.doc белым акрилом, чтобы Угаров с актером сидели там в таких облаках – просто акрил, который стоил 40 копеек метр, а он и по этому поводу убивался, но в конце концов купил мне несколько метров этой такни. (Смеется.) У меня там был какой-то гонорар – 200 долларов за полгода работы, и я его весь потратила на этот сканер.
– Я видела твой документальный фильм "Свет мой и чужой" – о личной жизни Святослава Рихтера. Там используется интересный прием. На тот момент все действующие лица уже умерли: и подруга юности Рихтера, и его жена, и он сам – и их роли в фильме исполняют актеры, произносят документальный текст, как я понимаю, из дневников, мемуаров, каких-то выступлений.
– Была такая серия "Больше, чем любовь" на студии "Фишка-фильм" – о личной жизни известных людей. Это фильм-апокриф к официальной версии биографии Святослава Рихтера. Дочь последнего владельца Трехгорной мануфактуры Вера Прохорова встретила его в 1937 году, когда ей было 19. Впоследствии она не захотела ни за кого другого выходить замуж, не захотела родить детей. Ее любовью был Святослав Рихтер, и до самой смерти, на протяжении 75 лет она была верна этому чувству.
Там был записан вербатим с Верой Ивановной. Был такой человек, который постоянно брал у нее интервью, и потом на основе расшифровок написал книгу. Что касается жены Рихтера Нины Дорлиак – тут есть архивные документы, письма, и они использованы в фильме. Все это – чисто документальные тексты – или написанные, или произнесенные.
– Почему ты выбрала именно Рихтера?
– Я знала лично Веру Ивановну в последние годы ее жизни. А мой соавтор – оператор и художник этого проекта Костя Касатов – знал ее гораздо дольше, знал ее семью. Мы предложили эту тему студии "Фишка-фильм", они согласились и утвердили это на канале "Культура".
– Фигура Святослава Рихтера предстает в твоем фильме очень неоднозначной. Одни свидетели его жизни говорят о нем одно, другие – ровно противоположное. И так и остается непонятно, что же было на самом деле.
– Именно так.
Одни свидетели жизни Рихтера говорят о нем одно, другие – ровно противоположное
– Насколько я знаю, фильм этот, единожды показанный на канале "Культура", потом был снят с показа. Чем это объясняли?
– Там было письмо деятелей культуры, его подписала масса народа, а инициировала, по-моему, Наталья Журавлева и Музей-квартира Рихтера. Известная виолончелистка Наталья Гутман, снимавшаяся в фильме, возмущалась тем, что ее поставили в один ряд с Андреем Гавриловым, который считается изгоем в российском мире музыки с его собственными тусовками и кланами; считается, что он чернит Рихтера. В этом письме были, в общем-то, стандартные слова: великий человек, а тут какая-то непонятно кто с этой дешевой поделкой, порочащей нашу икону – Святослава Рихтера!
– Что же там было такого порочащего?
– Я не знаю, что конкретно им не понравилось. Но похоже, вообще все, потому что, с их точки зрения, на Рихтера можно только молиться. Вот есть какие-то омертвевшие канонические вещи – только их и можно повторять, а никакого апокрифа быть не может.
– Варя, какие твои фильмы шли на широком экране, на телевидении?
– На телевидении шло то, что заказывал канал "Культура". Из этой серии – "Больше, чем любовь" – все вышло в эфир, был запрещен только Рихтер. Но и фильм о Гайдае, и фильм об Остроумовой с Гафтом подверглись некоторой цензуре. Редакторши, которые там целыми днями пьют чай с сушками, все время хотели отрезать что-то, что они боялись показывать.
Все остальные мои фильмы шли только на международных фестивалях. А в России меня даже на фестивали особо не пропускают. Тот же фильм "Особенная" в 2005 году мы подавали на фестиваль документальных фильмов в Екатеринбурге. И одна из отборщиц мне рассказывала: в тот год выбирать было просто не из чего, тем не менее жюри разделилось пополам – одни говорили, что это великолепная картина и ее непременно нужно взять на фестиваль, а другие (деды) возражали: "Нет, автора надо поставить к стенке, потому что она оправдывает убийцу, разговаривает с ней как с нормальным человеком". И в результате не хватило голосов.
И "Цейтнот", мой последний художественный фильм, берет Цюрих, берет Мадрид, берет "Золотая Афродита", а "Кинотавр" не берет. (Смеется.)
– Расскажи об этом фильме.
Человека надо сильно долбануть по лбу, чтобы он наконец-то понял, что не надо никуда бежать
– Он о современном бессмысленном беге на месте, о том, как суета большого города просто пожирает человека. Москвичка Катерина живет в режиме многофункциональности, мелкие дела валятся на нее сотнями и тысячами, накрывают с головой, но она пытается все успеть. И вдруг в один миг все это оказывается решительно ненужным.
Человека надо очень сильно долбануть по лбу, чтобы он остановился в самом неожиданном месте, и тогда наконец-то может наступить прозрение, что не надо никуда бежать. Героиня, замученная суетой, сидя за рулем, пишет СМС своему бойфренду и насмерть сбивает девушку на пешеходном переходе. Но и девушка, пересекая улицу, тоже пишет что-то в смартфоне. Все пишут сообщения, вместо того чтобы смотреть на дорогу!
– Мы поговорили о невозможности пробиться на кинофестивали, о трудностях с выходом на аудиторию, о цензуре на телевидении... Что это за ситуация в современном российском кино?
– Столкновение с этим миром – тяжелый опыт. У некоторых моих коллег сложилась судьба: не знаю, довольны они или нет, но кто-то попал в мейнстрим. У меня это не получилось, а в сегодняшний мейнстрим я даже и не хочу попадать. Все началось еще тогда, когда я поступала во ВГИК в 1993 году, и мне говорили: "Ты никогда не станешь режиссером. Какой ты режиссер?" Меня вызвал Лазарук, который был старше меня всего на три года и уже занимал там какой-то пост, и говорит: "Я, конечно, разрешу вам подать документы, но вы не поступите. Ну, посмотрите на себя – какой вы режиссер?!"
И вот я уже поступила, и настал момент, когда всех поздравляют, готовят к вручению студенческих билетов и фиксируют все это на камеру: мало ли кто из этих будущих режиссеров станет потом звездой? Всех из моей группы уже поздравили, а меня не приглашают. Оказывается, у них был спор, и тот же Лазарук говорил: "Ее нельзя принимать во ВГИК".
– То есть просто за версту было видно, что ты будешь снимать что-то такое, что нигде никогда не пройдет? (Смеется.)
– Нет, он сказал: "Она будет бегать за мужиками, а не учиться".
– А ведь вот это "да вы посмотрите на себя" – символично! Еще с советских времен идет такое циничное, снобское отношение к творческим людям: у нас, мол, тут своя тусовка, чужих не пускаем…
– И к тому же женщина. Какой ты режиссер? Ты же женщина!
Потом я перевелась к Хотиненко. Там шел разговор о том, что мастера, набирающие курс, впоследствии поддерживают своих учеников, и мы, конечно, рассчитывали на поддержку мастера. А когда мы уже практически отучились, Виолетта, его тогдашняя жена, нам говорит: "Никому вы не нужны – запомните это". Такое вот "вдохновение" для выпуска молодых режиссеров! В общем, кувыркайтесь сами – как хотите, как получится. Все тебе говорят только одно: ты никому не нужен, тебе никто не будет помогать, тебя будут только втаптывать в грязь, готовься – и ты выходишь с таким зарядом. А при этом еще время было такое, когда денег на кино просто не было.
Какой ты режиссер? Ты же женщина!
Я на свои деньги снимала дипломную работу ("Мастер запятая Маргарита"), и это был полнейший ужас! Хоть это и небольшие средства, но нужно же было их где-то заработать. Ты не можешь купить себе еду, одежду, должен сам оплачивать кино, а тебе все равно не хватает, потому что это бездонная бочка.
Потом производство стало удешевляться, и сейчас можно на последний айфон классно снять кино, собрав бесплатную (или почти бесплатную) команду. Но возникает другая проблема – тебе просто не предоставляют экран. Пожалуйста, выкладывай в интернет, хочешь – создавай свой сайт, хочешь – показывай знакомым... Недостаточно быть просто профессиональным режиссером, надо еще или кричать о себе, или поймать волну. Ты можешь бесконечно делать свои хорошие фильмы, которые увидят за границей, а здесь не увидит никто, да и за границей – только какой-то ограниченный фестивальный прокат.
И если тебе претит пиар на детях, заключенных или инвалидах, если тебе претит кряканье о себе "я гений и чемпион" в соцсетях и постоянное стремление лезть в какие-то СМИ, то ты должен сам добыть деньги на свое кино, сам придумать, как ты его сделаешь, сам достать аппаратуру, сам все организовать, собрать команду, сам снять и смонтировать и сам найти экран. А в большом мире кино, где крутятся деньги, – кланы, вкусовщина, междусобойчик и никакой справедливости, равноправия и внимания к таланту, не попавшему "в обойму".
– Вот фильм "Цейтнот" снят как раз при полном отсутствии финансирования и именно на последний айфон. Как это происходило? Как вообще удалось без денег снять фильм?
– К счастью, я была не одна. Я обратилась к Маше Чупринской, которая училась у нас в "Антишколе" у Михаила Угарова: она и актриса, и режиссер, и продюсер, и сценарист – универсальный человек. Я говорю: "Маша, будешь продюсером?" И она ответила: "Давай, сейчас все будет, и я еще привлеку Владика" – это ее муж, он тоже занимается кино. Но я только потом узнала, что они просто свои зарплаты вкладывали в мое кино! А когда началась вся эта пандемия, зарплаты кончились, и тут уже мне пришлось тратить деньги на завершение проекта.
– Актеры играли бесплатно?
– Да. Но у нас были операторы, ассистенты, на площадке писался живой звук, и на все это нужны были средства. Поесть группе, на такси среди ночи отправить актеров – это деньги. Дрон – опять деньги.
– А что снималось с дрона?
– Проезды, город сверху. Там еще эвакуаторы были за деньги (машину героини в какой-то момент везут на эвакуаторе). А также гаишная машина, форма, костюмы – тоже все платно.
– Во сколько обошелся фильм?
В большом мире кино – кланы, вкусовщина, междусобойчик и никакого равноправия и внимания к таланту
– Бюджет производства – где-то 150 тысяч. Плюс распространение и постпродакшен – может быть, в сумме выйдет 250. Но для кино это не деньги!
– Вот на единственный фильм в 2002 году ты получила государственные средства, а после этого подавала еще какие-то заявки?
– Я пыталась подавать заявки от разных студий, на разные сценарии, в том числе и не мной написанные. И один раз продюсер мне сказала: у нас требуют откат в 70%. "Детское кино – и 70% отката? Нет, я не буду". Это было уже после того, как я пыталась подавать сценарии, и они не проходили просто потому, что делали такую хитрость: список документов, которые нужно подать на картину определенного жанра, указан в определенной части сайта, но маленькая справочка, которую непременно нужно приложить, указана совершенно в другом разделе, и ты ни за что ее не найдешь. Ты собираешь по этому списку 20 килограммов документов, но нигде нет никакого указателя, что нужно еще куда-то заглянуть. Похоже, именно таким образом шел отсев: только свои люди знали, где найти информацию об этой справочке. В результате мне отказывали на основании того, что у меня неполный комплект документов, поэтому сценарии даже не рассматривали.
– А что это за система? Берут заявки у своих, у тех, кто платит, дает откаты?
– Да, у своих. Сейчас система изменилась, действует определенная платформа, и все это стало несколько по-другому. Но там вообще берут кого попало. Я сама видела, как каких-то людей, которые носили хлопушки и мели полы на съемочной площадке, делают режиссерами на сериалах. А я теперь уже и не пытаюсь подавать, мне просто жалко времени, я не хочу надеяться, ждать, разочароваться. Лучше за это время я напишу сценарий, соберу команду и сниму новую картину на айфон.
Возможно, сейчас, с появлением этих платформ, различных лабораторий, что-то будет меняться, и тогда я попробую. Но с момента окончания ВГИКа прошло больше 20 лет, за это время я не получила ничего и не буду больше биться лбом в одну и ту же стену. Буду искать другую форму кинематографического существования. Сначала было очень рано давать мне деньги, теперь уже поздно, но никогда не вовремя. Моя очередь никогда не подходит. Я существую параллельно. Такой вот я человек-невидимка.
– Но, с другой стороны, именно так и создается пространство творческой свободы, не зависящее ни от государства, ни от бизнеса: никто тебе не указывает, что и как снимать. Это не особо сытое существование, но ты можешь снять все, что угодно, и показывать это в интернете, посылать на международные фестивали.
– Да. И здесь же – не иметь выхода к аудитории. И тебя как никто не знал, так и не знает. Я, признаться, несколько задолбалась. Меня эта ситуация реально выматывает. Каждый раз, ввязываясь в какой-то проект, ты понимаешь, что должен собрать все силы и сделать этот марш-бросок. Не очень понятно – зачем, ведь это может просто не дойти до зрителя! Но ты все равно это делаешь, на всякий случай. А может, просто потому, что не можешь не делать…
– В советские времена путь в кино многим был перекрыт из-за цензуры и все той же клановости, потом наступили времена рынка, зависимости от рейтингов и спонсоров. А вот фильмы, снятые айфоном и в лучшем случае при краудфандинге, явно открывают какую-то новую эпоху. Во что это может вырасти?
– Это уже существует. Небольшие средства можно найти. Люди работают в одном месте, зарабатывают там деньги, тратят их на кино, которое снимают на айфон, и вот так сидят в этой жизни на двух стульях. И таким вот неофициальным и полуофициальным путем стало выходить большое количество интересных картин.
– Что именно тебе понравилось?
– Клим Шипенко, который снял "Текст", кажется мне очень интересным режиссером из молодых и успешных. Хороший режиссер – Оля Дарфи, она сняла совместный с французами фильм "Гагарин-парти". У нее и сейчас интереснейшие проекты. Саша Котт, мой однокурсник, еще на курсе был интересным режиссером, и вот у него как раз сложилась судьба в кино. Совершенно гениальный и бьющийся, как и я, об стену лбом Александр Вартанов, документалист Елена Демидова, ученица Марины Разбежкиной … Да много!
– Представим себе некую идеальную ситуацию: у тебя откуда-то появилась куча денег – что ты сделаешь в первую очередь?
Приходишь в государственный театр – там стены обмазаны ядом, и не хочется ничего делать
– У меня и так есть все это в планах. Хочу сделать картину с Мариной Клещевой – вот то, что Лена Гремина придумала как спектакль (он идет в "Доке" под названием "Мамуйди"), чтобы у Марины обязательно была главная роль в игровом кино. Еще я воплотила бы в полный метр свой спектакль "Преступления страсти". У меня задуман веб-сериал "Квартира 13": мистика и черный юмор, я уже написала первую серию. Когда-то, наверное, я все это сделаю и без кучи денег.
– То есть твое театральное творчество и кинотворчество пересекаются, перекликаются, помогают одно другому?
– Мое театральное творчество ограничивается Театром.doc, а теперь уже, после обезглавливания театра, – его обломками. Единственный опыт постановки в государственном театре в Пскове закончился угрозами жизни и здоровью. До этого угрожали его художественному руководителю Василию Сенину. Потом, когда я ставила спектакль, его уволили, но это же он пригласил меня с этим проектом, соответственно, и со мной устроили скандал на ровном месте.
Приходишь в государственный театр – там стены просто обмазаны ядом, и не хочется ничего делать. Даже когда мне предлагают каких-то актеров, которые 47 лет отслужили в гостеатре, мне просто страшно с ними общаться. (Смеется) Просто помню о Пскове. Знаешь, такое ощущение, что сейчас можно делать альтернативные проекты только с какими-то своими близкими, дружественными людьми.
– Действительно ли в России существуют некие черные списки творческих людей, которым не рекомендовано давать работу?
– Думаю, да. Написал же об этом журналист ВВС! И если они существуют, то я точно там есть.
– Почему?
– Спектакль "БерлусПутин". Этого достаточно.
