Сашко Чубко – украинский кинопродюсер, ставший военным репортером. Среди его последних киноработ – спортивная драма "Ольга", короткометражный фильм о детях-сиротах Dad Sneakers и детектив "Ля Палисиада", главные герои которого – психиатр и следователь – пытаются раскрыть сложное дело об убийстве полицейского. Член Европейского клуба продюсеров и Европейской киноакадемии, Сашко был экспертом Государственного кинофонда Украины и культурного фонда Совета Европы Eurimages. С марта 2022 года работает репортером The New York Times, специализируется на материалах о военных преступлениях. Сотрудничая в основном с опытным военным корреспондентом Карлоттой Галль в Киевской, Харьковской, Донецкой и Херсонской областях, Сашко написал более ста материалов, в том числе первополосных. Среди наград, полученных журналистами The New York Times, – Пулитцеровская премия 2022 года за международные репортажи.
Сашко Чубко рассказал Радио Свобода о своей репортерской и продюсерской работе.
– Думали ли вы когда-нибудь, что станете военным корреспондентом?
– Были такие мечты, когда я учился на факультете журналистики в Киево-Могилянской академии. Двенадцать лет назад читал книги польского военного репортера Рышарда Капущинского и думал: "вау, как классно", но в принципе никогда не думал этим заниматься. Я рос в Славянске, папа был командиром воинской части, а мама – журналистом в газете, и выходит, что я проводил половину времени в части, а половину времени в редакции, так что, по-видимому, был максимально готов к этому неожиданному повороту судьбы.
– Как вы стали работать для "Нью-Йорк таймс"?
Журналистика, как и кино, для меня является формой продюсирования
– Очень кинематографично. Когда началось полномасштабное вторжение, я был в Киеве и не знал, что делать. Приехал в офис нашего фильма "Ля Палисиада", который мы делим с кинокомпанией "Табор". Там сидели молодые режиссеры, кинематографисты, операторы, оставшиеся в Киеве, и режиссер "Видения бабочки" Макс Наконечный посоветовал мне работать с журналистами. Вот он был моим крестным отцом в этом деле, и так случайно сложилось, что моя работа превратилась в постоянное сотрудничество, что, конечно, очень приятно.
– Редакция сама вам предложила или вы на них вышли?
– Они искали людей, и я предложил себя. Тогда много больших медиа искали сотрудников в Украине. Сейчас, конечно, интерес в связи с продолжительностью нашего конфликта и началом конфликта в Израиле значительно упал. Но "Нью-Йорк Таймс" сохраняет значительное присутствие в Украине.
– Помните, как в детстве реагировали ваши родители, когда вы им говорили, что хотите пойти по их стопам?
Я оказался в той команде, которая первой попала в освобожденную Бучу и провела там больше всего времени
– Когда я говорил папе, что тоже хочу стать военным, он отвечал мне "только через мой труп". Сейчас мне очень приятно видеть, как украинская армия эволюционировала и продолжает это делать. С мамой похожая была история: когда я говорил, что хочу писать статьи, она говорила "только через мой труп". Но обе эти сферы для меня остались домашними. Поэтому для меня совершенно естественно произошел переход в роль военного корреспондента, в том числе потому, что журналистика, как и кино, для меня является формой продюсирования. Просто это продюсирование идет несколько быстрее, а контент более оперативный и менее глубокий. В начале полномасштабного вторжения нам было критически необходимо быстро доносить информацию миру и получить необходимую поддержку. В кинематографе, к сожалению, на это уходят годы. Нам же нужно было рассказывать наши истории прямо сегодня.
– В каких горячих точках вы побывали? Какова ваша география перемещения как военного корреспондента?
– Ну это не то, чем бы хотелось хвастаться, но можно сказать, что во всех. В начале были Буча и освобождение Киевской области. И я оказался в той команде, которая первой попала в освобожденную Бучу и провела там больше всего времени. Несколько месяцев мы расследовали все преступления. Это была серия материалов, получивших Пулитцеровскую премию. А дальше было освобождение Харьковской области, Херсонской области, оборона Бахмута. Последняя наша статья – об операции наших морпехов на левом берегу Днепра.
– Какой ваш материал был наиболее резонансным, кроме того, что получил Пулитцеровскую премию?
Мы пишем о пытках, разрушениях городов и других военных преступлениях, которые совершают россияне
– Резонансным стал этот материал о морпехах, на него даже откликнулся Илон Маск в твиттере. Больше всего привлекает внимание, когда мы пишем о пытках, разрушениях городов и других военных преступлениях, которые совершают россияне. Это то, что вызывает самый большой отклик в сердцах людей по всему миру. Возникает порыв: как я могу помочь Украине? Это помогает дискуссиям по поводу предоставления Украине финансовой и военной помощи.
– А как именно прокомментировал вашу статью Илон Маск?
– Это было не очень приятно. Статью в твиттере перепостил другой американский миллиардер Дэвид Сакс, дружок Илона Маска, с таким комментарием, что посмотрите, что происходит, на что идут деньги американских налогоплательщиков. А статья была о том, что эта миссия наших морпехов на левом берегу не продвигается так хорошо, как нам хотелось. И Сакс типа: еще хотите давать оружие? И Илон Маск тоже плюсик поставил.
– Работая военным корреспондентом, вы постоянно видите разрушения, трупы мирных жителей... Хочу вас спросить не о том, что больше всего вас поразило, а как это можно выдержать психологически?
Нам уже не снится война, она вошла в разряд обыденных, привычных дел – рутина
– Это точно не проходит бесследно, и за последние два года у меня бывали и депрессии, и другие психологические срывы. Труднее всего было в самом начале, когда ты видишь обгоревшего бурята, которого достают из подбитого танка, или эти тела убитых. Самое страшное – это запах, запах мертвых тел, который ты потом не можешь забыть, не можешь его смыть с себя. Но такое ужасное свойство нашей психики, что ты привыкаешь к этому, есть пороги боли, и они становятся все выше. Сначала мне было страшно уезжать из Западной Украины в Киев, потом было страшно ехать из Киева в Харьков, потом было страшно ехать из Харьковской области в Краматорск. А потом ты уже где-то на нуле, и вокруг тебя ложатся вражеские снаряды. И думаешь: "Ну норм". И это действительно немного страшно, потому что оно растягивается – чувство риска, безопасности и самосохранения. Но так работает наша психика.
– А сон помогает как момент эскапизма? Снятся ли кошмары?
– Кошмары снились в первый год. Все время казалось, что это вот-вот кончится, или, наоборот, что сегодня может стать твоим последним днем. Второй год войны прошел под знаком ее нормализации в нашей жизни и привыкания, поэтому нам уже не снится война, она вошла в разряд обыденных, привычных дел – рутина.
– Вы говорите, что были мысли, что этот день может стать последним. Можете припомнить такой момент?
– Ехал к маме на дачу и свернул в поле, решил срезать. А затем понял, что оно может быть заминировано. Это была полоса обороны Василькова [город со стратегическим аэропортом под Киевом]. Или, например, был уверен почему-то, что на День Независимости 24 августа 2022 года россияне ударят ядерным оружием по Киеву. Ну и часто бывает такое, что попадаешь где-нибудь под обстрелы и уже прощаешься с жизнью.
– А какие города, в которых вы были, больше всего пострадали от войны?
В Херсоне люди там живут под постоянным страхом внезапной смерти каждый день
– Некоторые места вообще исчезли с карты. Конечно, абсурдно то, что это как раз города с русскоязычным населением, которое россияне "пришли защищать". Грустно было в Изюме. Он довольно сильно разрушен и выглядит городом-призраком. И в Херсоне, который является большим областным центром, но люди там живут под постоянным страхом внезапной смерти каждый день, вот уже больше года после освобождения. Туда каждый день прилетает, и почти каждый день там кто-то погибает, и это абсолютно случайно и лишено логики, ты никак не можешь себя от этого уберечь. Такое вот чувство. Раньше я думал, что там при обстреле можно лечь на землю под забором, и тебя пронесет. В Херсоне я увидел, что это не работает.
– Вы выросли в Славянске, а говорите по-украински, в отличие от большинства местных жителей…
– Моя семья из Киевской области, мы были почти единственной украиноязычной семьей в Славянске. Поэтому я выигрывал все олимпиады по украинскому языку в Донецкой области.
– Что бы вы хотели сказать международной аудитории Радио Свобода?
– В Украине нас сейчас ждут более сложные годы, когда первый импульс восхищения по всему миру и поддержки проходит, и нам все сложнее будет находить общий язык. Во всех крупных международных медиа и международных сообществах возникает усталость от нашей войны. И есть разочарование. Международные СМИ не обязаны быть проукраинскими и работать с украинскими темами, поэтому надо очень умело общаться с миром, искать какие-то пути, чтобы продолжать объяснять, зачем мы сражаемся и зачем миру нас поддерживать.
– У вас нет сейчас разочарования в своем сотрудничестве с "Нью-Йорк Таймс"?
– Нет, совершенно. Это самое влиятельное издание Америки, и поэтому нам нужно там быть. Я не поддерживаю позицию, что, если нам что-то не нравится, нужно просто в этом не участвовать – не участвовать в олимпиаде, если там будут русские, не участвовать в фестивалях, если там будут российские фильмы. Наоборот, чем больше мы будем участвовать повсюду и продвигать наш голос, тем больше мы будем присутствовать и на олимпиадах, и на кинофестивалях.
– Вы – продюсер фильма "Ля Палисиада", который в прошлом году получил приз ФИПРЕССИ на Роттердамском кинофестивале. Сейчас он идет в украинских кинотеатрах. Чего вы ожидаете от проката?
Новая полиция помогала нам организовывать съемки, а старая мешала
– Я ждал, честно говоря, непонимания этого фильма широкой аудиторией, потому что это, в моем представлении, фестивальное кино. Но опыт первых показов в Ужгороде и во Львове показал, что фильм на самом деле принимают тепло, с пониманием многих тем, которые режиссер в него закладывал. Встречи с украинским нефестивальным зрителем для меня стали приятной неожиданностью. Мы надеемся, что этот фильм даст возможность порефлексировать над темой девяностых и погрузиться в ту атмосферу, и каждый вынесет из этого фильма что-то свое, потому что он дает большое пространство для интерпретации и обдумывания.
– Как встречали фильм в Ужгороде? Были ли приятные отзывы или, наоборот, неприятные?
– К моему удивлению, я пока не услышал неприятных отзывов. В Ужгороде фильм встречали тепло, потому что это, можно так сказать, малая родина этого фильма – мы там много снимали и набирали актеров массовки. Сначала мы планировали все снимать в Киеве, но режиссер Филипп Сотниченко быстро пришел к идее, что нужно снимать на Западной Украине. Это добавило фильму объем и любопытный шарм.
– Были какие-то безумные истории на съемках?
– Истории у нас все в духе фильма – полукриминальные, даже не знаю, можно ли их рассказывать. В Ужгороде, когда мы снимали, была новая полиция и старая полиция. И новая полиция помогала нам организовывать съемки, а старая мешала. И дошло до того, что старая полиция подала в суд на новую полицию. Целый год шли судебные разборки. Но мы очень благодарны всем, кто нам помог, и горожанам, которые терпели перекрытия улиц. Мы снимали во время пандемии, все рестораны были закрыты. Съемочную группу из пятидесяти человек нужно было каждый день кормить. И мы узнали, что существует подпольное кафе для своих рядом с гостиницей в Ужгороде. Мы договорились с ними, что мы там будем есть, но ставили камеру и направляли на стол во время обедов, чтобы в случае рейда или какой-нибудь проверки можно было сказать, что идет съемка фильма и это реквизит.
– Как вы попали в команду "Ля Палисиады"?
Делаем документальный проект о том, как Россия вывозит украинских детей и изменяет их культурную идентичность
– Мне повезло подружиться с Филиппом Сотниченко, режиссером и продюсеркой Валерией Сочивец много лет назад. Это было на Одесском кинофестивале, где мы ежегодно встречались и каждый раз думали, что стоит что-то снять вместе. И вот Филипп победил на одном из Одесских кинофестивалей с короткометражным фильмом "Гвоздь", он тоже снят в стилистике архивов девяностых годов. Мы подумали, что нужно сделать подобное, но что-то с более масштабным сюжетом. В 2018 году в моем компьютере появился документ под названием "Ля Палисиада", мы Филипом сидели у него дома и набрасывали разные идеи. Начал формироваться сценарий. Затем вместе собирали финансовую поддержку, и очень благодарны Одесскому кинофестивалю, Украинскому культурному фонду, Госкино Украины и Гетеборгскому кинофонду. Через несколько лет нам удалось запустить этот проект.
– Что скажете о судьбе украинского кино в военное время? Есть ли у вас какие-нибудь текущие проекты?
– Делаем документальный проект о депортированных в Россию детях. О том, как Россия вывозит украинских детей и изменяет их культурную идентичность. Это один из элементов уничтожения украинского народа. Документалистика расцветает в бурные времена, так было и во время Майдана. С игровым кино, конечно, сейчас сложно. Скоро будет новый конкурс государственной поддержки от Госкино, и идет дискуссия. Многие кинематографисты воюют на фронте, и есть мнение, что не время давать деньги на кино и сериалы. Сейчас деньги нужны на дроны нашим коллегам-кинематографистам, которые сражаются на фронте.
– А кто режиссер фильма о депортации детей?
– Режиссер Татьяна Ходаковская, она живет между Нью-Йорком и Украиной. Это фильм, сочетающий документалистику и анимацию известной украинской художницы Жанны Кадыровой.
Интервью переведено с украинского языка
