С началом полномасштабного вторжения России в Украину в 2022 году число случаев преследования россиян за рубежом увеличивается. К таким выводам пришли в правозащитном проекте "ОВД-Инфо", который совместно с несколькими другими правозащитными организациями, проанализировал число транснациональных репрессий в отношении россиян за последние десять лет.
Эксперты "ОВД-Инфо" зафиксировали 118 случаев транснациональных репрессий с 2014 года, 89 из них, отмечают правозащитники, произошли уже после 2022 года. Увеличению числа репрессий способствовала и эмиграция из России – по примерным оценкам, после начала войны из страны уехало около девятисот тысяч человек. С началом войны изменились и инструменты давления: если раньше, как пишут в "ОВД-Инфо", среди практик транснациональных репрессий больше встречались убийства и разного рода физическое насилие, то сейчас, они отошли на второй план и появились новые виды давления – например, отказ во въезде в страну проживания и отказ в предоставлении услуг. Лидером по числу отказов во въезде стала Грузия. Среди стран Евросоюза наибольшее количество случаев транснациональных репрессий зафиксировали в Польше.
Кого именно и какими способами преследуют за границей? Какие ещё страны, по наблюдениям правозащитников, считают “небезопасными”. И что именно понимают исследователи под транснациональными репрессиями? Об этом Радио Свобода поговорило с сотрудницей "ОВД-Инфо", участвовавшая в подготовке доклада, Полиной:
Отказ во въезде в страну абсолютно суверенное право принимающего государства, при чём здесь Россия?
– Под транснациональными репрессиями (ТНР) мы подразумеваем действия государства, направленные на преследование своих граждан за рубежом по политическим мотивам и с целью подавления инакомыслия. Самые классические, общепризнанные примеры транснациональных репрессий – это, допустим, покушение на убийство или похищение, угрозы как самим людям, так и их родственникам. Это может быть слежка: как физическая прямая, так и цифровое наблюдение, кибератаки. Ещё из классического – злоупотребления механизмами Интерпола и механизмами двустороннего сотрудничества государств, то есть попытка экстрадиции политически преследуемых. Из нововведений: мы предложили ещё рассматривать некоторые случаи отказов во въезде и некоторые случаи отказов в предоставлении услуг.
Отказ во въезде в страну, казалось бы, абсолютно суверенное право принимающего государства, при чём здесь вообще транснациональные репрессии, при чём здесь Россия? Мы выделили эту категорию в основном из-за Грузии. Мы видели огромное количество дел, когда не пускают в страну очевидно именно политически активных людей. Мы пришли к выводу, что это невозможно без того или иного сотрудничества с российскими властями, просто даже для получения списков этих этих людей, ведь не все из них имеют, например, статус "иноагентов".
– За какой период времени вы рассматривали случаи транснациональных репрессий? Как собирали данные и какие основные выводы сделали?
– Мы старались исследовать дела с 2012 года, но рассматривали два основных периода: довоенный и послевоенный. У нас изначально была теория, которая потом подтвердилась: после 2022 года количество трансграничных репрессий увеличилось. Это связано как с увеличением репрессий в целом, так и с тем, что количество россиян за рубежом резко увеличилось резко. По нашим данным, количество репрессий увеличилось в 4-8 раз в 15 странах, которые мы изучали. Почему в 4-8? Во-первых, мы считали репрессии в год. То есть два периода, которые мы брали – довоенный и послевоенный – не равны в плане количества лет в них, поэтому мы считали в год. Плюс мы выделяем такой вид репрессий как отказ во въезде. Мы понимаем, что эта вещь спорная, и поэтому посчитали и без них. Без них всё равно есть резкое увеличение в четыре раза. Но если считать ещё и отказы во въезде, то увеличение будет в восемь раз в год.
Также мы постарались рассмотреть и страны, посмотреть, какие из них более подвержены ТНР, какие – менее. Выяснили, что, например, в странах ближнего зарубежья, куда можно въезжать или без визы, или вообще без заграничного паспорта, больше случаев ТНР. Также мы увидели, что методы репрессий часто стали более скрытыми. Если раньше мы видели сильно меньше дел, но некоторые из них были очень прямыми – вплоть до политических убийств в Австрии, во Франции, в Германии, в основном, связанные с чеченской оппозицией, то сейчас мы видим много административных мер, цифровых мер, много отказов в выдаче паспортов. Также мы видим, что цифровое преследование увеличилось, включая шпионские программы. Но такие дела, к сожалению, очень тяжело отслеживать. В основе исследования у нас были опрос, прямые интервью, и самый большой датасет был по открытым данным. И самые такие скрытые методы нам сложнее всего вычислять просто по рассказам в СМИ. Поэтому, к сожалению, шпионскому ПО по нам сложно посчитать количество дел, но мы видим, что дела есть.
В Грузии очень много отказов во въезде, в Армении много арестов
Мы видим попытки злоупотребления Интерполом, хотя западные страны, и особенно Евросоюз, уже давно это поняли, и сейчас политических преследуемых не выдают. Некоторые страны не выдают никого вообще. Очень часто спрашивают, в какой стране больше всего трансграничных репрессий, но репрессии репрессиям рознь. Если просто брать по количеству, особенно если мы считаем отказы во въезде, то лидеры – это Грузия, Армения, Казахстан. В Грузии очень много отказов во въезде, в Армении много арестов, иногда это просто задержания до выяснения обстоятельств людей, против которых возбуждены уголовные дела. Но в то же время ни Грузия, ни Армения напрямую с российскими властями не сотрудничают в плане выдачи (официальной или неофициальной). Я бы обратила внимание ещё на одну страну – на Кыргызстан, в которой мы не нашли так уж много дел, но мы нашли самые, пожалуй, печальные – прямые случаи сотрудничества, когда случается такое вот полупохищение-полуэкстрадиция с помощью кыргызских властей.
В Европе государства понимают проблему политических преследований. Политически преследуемых людей выдавать перестали. Мы обращались к коллегам в Болгарии, они делали заключение по ситуации с правами человека в России. После ряда дел болгарские суды вообще стали иногда не выдавать людей даже по общеуголовным преступлениям – просто из-за того, что нет доверия к российской судебной системе. Но это не значит, что ситуация безоблачная. Больше всего дел мы нашли в Польше, причём там равное количество дел как до начала войны, так и после. Были случаи или арестов, или задержаний, насколько я помню, даже был один случай выдачи.
Я бы обратила внимание ещё на одну страну – на Кыргызстан, в которой мы нашли самые печальные случаи – полупохищение-полуэкстрадиция
В Европе, пожалуй, самая большая проблема не в том, что власти сотрудничают, а в том, что иногда бывает крайне полезна дополнительная помощь. У многих людей, у которых уже есть уголовное дело в России, возникают проблемы с обновлением документов в российских посольствах за рубежом. Это происходит автоматически, не обязательно даже идёт целенаправленное давление на политических оппонентов. От Европы хотелось бы видеть помощи с документами, некоторые действительно помогают. Есть Германия с "серыми" паспортами – это документ, который позволяет путешествовать по разным странам, даже если у тебя нет российского загранпаспорта, он признаётся многими государствами. Сейчас многие люди с уголовными делами, именно политики, воспользовались такой опцией.
– Вы отчасти говорите, что Европейский союз понимает, что действительно такие скрытые репрессии случаются. Но насколько государства готовы признавать такие формы репрессий, как основание, например, для предоставления убежища?
– Мы не нашли дел, где рассматривались случаи ТНР в отрыве от общего преследования, потому что они практически всегда связаны с каким-то ещё делом внутри России или с каким-нибудь токсичным статусом. В целом людям со статусами и политически мотивированными уголовными делами нередко предоставляется и убежище, и иные формы защиты. Но есть разные ситуации. Есть случаи очень очевидные, это дела по "фейкам" или "дискредитации", когда все всё понимают, что это политическое преследование, преследование за слова и за антивоенную позицию. Тогда довольно легко свой кейс доказать. Самый сложный случай – это экстремистские статьи, потому что они звучат пугающе. Да и нельзя сказать, что все дела по этой статье – политическое преследование. Тут нужно исследовать отдельные случаи. Мы встречались в нашем исследовании с несколькими делами, когда как раз отказывали в убежище из-за присутствия человека в списке экстремистов и террористов. Но этих людей никто никуда не выдавал, им только отказали в дополнительном защитном статусе.
В целом людям со статусами и политически мотивированными уголовными делами нередко предоставляется и убежище, и иные формы защиты. Но есть разные ситуации.
– Из европейских стран вы особо отметили Польшу, в которой, по вашему докладу, зафиксировано как минимум 11 случаев транснациональных репрессий. Почему Польша? У вас есть какое-то объяснение?
– Однозначного объяснения у меня нет. В Польше есть случаи и до начала войны, и после. Некоторые страны просто становились популярными направлениями для мигрантов. Помимо Польши, очень немаленькое количество транснациональных репрессий было в Австрии, что, наверное, вообще неожиданно. Но, как я говорила, нередко целями транснациональных репрессий была чеченская оппозиция, особенно до войны. И в Австрии просто было много людей из диаспоры, поэтому именно там были случаи нападений, покушений, убийств. Сложно сказать, насколько большая диаспора в Польше, но вот мы нашли 11 дел, и это действительно немало даже после 2022 года. Причём, были случаи и выдачи.
– Есть ли у вас условный портрет человека, который сейчас подвергается транснациональным репрессиям? Всегда ли это кто-то, признанный в России иностранным агентом или против кого возбуждено уголовное дело? Или вам встречались случаи, когда это был человек, относительно никак не засветившийся?
– Портрет мы не составляли, но всё равно прослеживается довольно очевидный паттерн. Чаще всего это действительно активисты, часто антивоенные, политики. По большей части всё-таки это кто-то, против кого возбуждено уголовное дело. Например, аресты или задержания в Армении часто происходят потому, что человек под уголовным преследованием. Есть официальное сотрудничество о противодействии уголовным преступлениям на уровне двух государств, и поэтому есть обмен информацией. Человека могут задержать до выяснения обстоятельств, потом часто не выдают. Но получается, что нередко причиной многих видов ТНР бывает именно наличие уголовного дела. Наверное, к исключениям можно отнести отказ во въезде. Мы старались считать в основном людей, у которых есть какое-то активистское политическое прошлое, потому что там хотя бы косвенно мы можем проследить потенциальную руку российского государства. Там, конечно, не все люди под уголовными делами, но мы видим, что всё равно какой-то активистский профиль есть.
– Насколько было сложно вычленить вот эти новые, косвенные виды ТНР и насколько эффективно они работают на российские власти?
– К сожалению, такие дела действительно не очень хорошо доказуемы. Мы видим общий паттерн, что, допустим, в одной стране резко перестали пускать людей с активистским правозащитным антивоенным профилем. И мы сделали косвенный вывод, что есть сотрудничество между властями. Но в этом танце должен быть второй партнёр, должно быть второе государство, готовое в этом въезде отказать. Не у всех авторитарных государств есть такие ресурсы, чтобы влиять на соседние страны. Что касается отказа в выдаче документов, здесь крайне прямая связь, тут даже ничего не нужно доказывать. Тут единственное, что отсутствует, – прямая политическая воля испортить жизнь конкретному человеку, потому что отказ в выдаче документов становится автоматическим, как только появляется уголовное дело. Но уголовное дело политическое, и поэтому мы видим здесь такую политическую связочку. Есть другие интересные виды давления: слежка или угрозы. Слежки мы в наш датасет не ввели. Мы нашли очень небольшое количество дел, где потенциальные жертвы говорят о слежке, но, к сожалению, такие дела очень сложно верифицировать, и мы их не считали. Иногда интересная ситуация бывает с нападениями и угрозами, потому что было пару случаев, когда было не совсем очевидно, это государство угрожает или какие-то большие энтузиасты на земле.
Я стараюсь разграничивать страны, у которых больше дел по количеству, но ТНР не такие страшные. Всё-таки последствия для людей очень разные. Мне кажется, для запугивания эффективны жесткие дела, где кого-то похитили, экстрадировали и посадили в России. Такие новости очень влияют на людей. Они действительно заставляют задуматься: что я готов сказать, что – не готов и какие могут быть последствия.
Мы указывали в докладе мнение некоторых эмигрировавших людей о том, что иногда они опасаются быть в окружении других эмигрировавших людей, потому что опасаются, что там могут быть агенты, шпионы
– В исследовании вы также пишете, что транснациональные репрессии имеют далеко идущие последствия для людей, даже если они непосредственно им не подвергались. Люди в эмиграции продолжают прибегать к самоцензуре, тревожатся. Почему это происходит, в каких случаях проявляется?
– Люди нередко нам рассказывали, что им страшно. И это логично. У многих остались связи в России, у кого-то – имущество, родственники, к которым могут прийти. Мы все знаем, что уголовные дела даже против тех, кто уже давным-давно уехал, нередко начинаются с обысков у родителей, где человек был когда-то прописан, возможно, страшно-страшно давно. Наверное, такой сильной паранойи, что против меня возбудят дело о "фейках" и приедут за мной в Германию, нет. Но последствия для родственников в России – это большая угроза. Последствия для имущества в России – большая угроза. Все и цензурят себя. Ещё есть такая штука, как паранойя, в бытовом смысле, не в медицинском. Мы указывали в докладе мнение некоторых эмигрировавших людей о том, что иногда они опасаются быть в окружении других эмигрировавших людей, потому что опасаются, что там могут быть агенты, шпионы. Что-нибудь скажешь не то и начнут преследовать. Проблема этой огромной репрессивной машины, в том числе в том, что она очень запугивает людей, создаёт охлаждающий эффект.
– По вашему мнению, могут ли власти тех стран, где находятся люди, что-то сделать, чтобы успокоить людей, как-то помочь им не настолько тревожиться?
– Да, есть несколько самых очевидных способов. Во-первых, многим людям, которые подвергаются политическим преследованиям, дают какой-то статус: убежища, визы, ВНЖ, но если нет возможности дать подобный статус их родственникам, они остаются в России, и это дополнительный рычаг давления. Одно из потенциальных решений – давать возможность перевозить близких родственников, на которых потенциально могут давить. Во-вторых, – усилия по интеграции людей. Одна из серьёзных причин тревоги активистов и оппозиционеров в том, что они часто на "птичьих правах" в других странах, на каких-то краткосрочных документах. Они не чувствуют, что могут здесь длительное время жить, они понимают, что, может, придётся вернуться в Россию, может, ненадолго, а неизвестно, есть ли там уголовное дело, нет уголовного дела. Усилия по интеграции дают уверенность в будущем. Ещё, конечно, это может быть защита со стороны правоохранительных органов каких-то публичных, уязвимых людей. Насколько я знаю, в какой-то мере это уже делается.
– Для вас как для исследователя какие из выводов оказались самыми неожиданными и тревожащими?
– Скажу честно, для меня не было особенно неожиданных выводов. Плюс-минус ожидали увеличение количества дел. Меня немного тревожит всё-таки, насколько напрямую иногда взаимодействуют страны ближнего зарубежья с Россией, и, к сожалению, как будто бы в некоторых странах это взаимодействие даже увеличивается из года в год. Я думала, что увижу больше случаев официальной экстрадиции, но некоторые государства, которые готовы сотрудничать напрямую, всё равно содействуют полуофициально, и получается такое вот полупохищение-полуэкстрадиция. Количество таких неформальных вещей меня удивило.
Репрессии проводятся точечно, чтобы максимально показать уехавшим, что если они будут слишком активны, их тоже могут достать
– Как вы видите дальнейшее развитии ситуации? Действительно ли российские власти всерьёз заинтересованы в том, чтобы преследовать уехавших людей?
– Массово, мне кажется, не заинтересованы. В основном, трансграничные репрессии проводится даже, наверное, больше точечно, чтобы максимально показать уехавшим, что если они будут слишком активны, их тоже могут достать. Что касается, в принципе, ужесточения законодательства, в том числе против уехавших, – последний тренд, который мы заметили, – власти нацелились на имущество политически преследуемых людей и стараются расширить основания для изъятия этого имущества. Возможно, это та вещь, которая будет развиваться в ближайшем будущем. Мы уже видим поправки, которые прошли, мы видим дела по "экстремистским" семейным ячейкам, когда имущество конфисковывали – дело семьи Невзоровых. Совершенно безумный с юридической точки зрения кейс. Что касается давления на родственников, сложно сказать, насколько оно будет усиливаться. Сейчас есть несколько дел, когда давление не только в виде обысков, но мы видим и несколько уголовных дел против родственников крупных политиков – Волкова, Жданова. Не хочется спекулировать, насколько это будет расширяться на более рядовых активистов и правозащитников, но потенциально это возможность. Помимо прямого заслания шпионов, это самые основные виды давления – угроза тому, что осталось в России.
