Иван Толстой: Известный писатель, искусствовед, прозаик и эссеист эпохи Серебряного века, имя которого встречается чуть ли не в каждом мемуаре о той эпохе, больше всего прославился своим двухтомником 1911–1912 годов "Образы Италии". Книгой зачитывались все. К 1917 году Муратов закончил и третий том, но в эпоху лихолетья издать его оказалось трудно. Все три тома вместе (точнее – три деликатных томика, изумительных в полиграфическом отношении) были выпущены в эмигрантском издательстве Гржебина в 1924 году.
После советского официального забвения (сами читатели Муратова никогда не забывали, да и запрещенным он никак не был) наступили новые времена, и "Образы Италии" вышли многократно в самых разных издательских исполнениях.
Речь у нас сегодня не об этом, а о парадоксальном незнакомстве с итальянской книгой самих итальянцев. Разговор об этом мы с моим собеседником назвали "Ренессанс Муратова". Постоянные слушатели наверняка догадались, что собеседник этот – историк русско-итальянских культурных связей Михаил Талалай.
Михаил Григорьевич, слово "ренессанс" очень идет Павлу Павловичу Муратову, прямо рифмуется с ним.
Михаил Талалай: Это его слово. Это не только итальянский ренессанс Муратова, но и его личный ренессанс, происходящий в наши дни. Нам кажется, что мы про него знаем все, все мы прочитали его "Образы Италии", я бы сказал, что он подарил нам Италию, даже мне лично. Сейчас вспоминаю события сорокалетней давности, когда я, болея очередной эпидемией ленинградского гриппа, валялся в постели с температурой, мой друг принес мне "Образы Италии" – старые, с чудесной дореволюционной орфографией. И на своем больничном ложе я упивался этой книгой, как-то возрождался. Надо сказать, что густой поток имен входил в меня как живительный, но анонимный бальзам, оставляя в памяти афоризмы типа: "Кто не был в Неаполе, тот не видел зрелища народной жизни…". Для меня это был первый импульс, когда из битломана и англомана я становился италоманом и, в итоге, здесь в Италии обосновался. И въезжал я в Италию впервые по-муратовски: во Флоренцию в мае, как он советовал.
В 90-е годы "Образы Италии" выходили не раз в разных издательствах, с разными комментариями; в 2008 году прошла великолепная выставка в Музее изобразительных искусств имени Пушкина "Павел Муратов – человек Серебряного века", которая еще раз подчеркнула значение Муратова для нашей культуры. Он навсегда – мерило для пишущих об Италии, и для покойного Петра Вайля с его "Картинами Италии", и для Аркадия Ипполитова, который так и назвал свой цикл "Образы Италии. XXI век", поразив читателей высокой фантазией, которую никак не ожидали от эрмитажника.
И оказалось, что мы прочитали Муратова, но в Италии Муратова не знали, его прежде никто не читал, за исключением редких специалистов.
Иван Толстой: Подождите, а многочисленные издательства с картинками и без, фолианты в суперобложках и без оных?
Михаил Талалай: Вот это и удивительно. Все мои русские знакомые удивляются, что в 2021 году закончился выпуск его "Образов Италии" в двух томах, последний том только что отпечатан в превосходном издательстве Adelphi с прекрасным переводом и комментариями русиста Алессандро Романо, под редакцией и с послесловием профессора-русиста, римлянки Риты Джулиани. Великолепное издание, которое только-только попало на книжные полки и в руки итальянских читателей.
Иван Толстой: Вы хотите сказать, что в XX веке Муратова в Италии не издавали?
Михаил Талалай: Издавали, но не "Образы Италии". Вышли его книги, посвященные русским иконам и византийской живописи, а также его книга о Фра Беато Анджелико, но его главный труд, по которому мы его знаем и любим, стал известен только сейчас. Меня спрашивают – почему, но ответов прямых нет. Мне кажется, есть какой-то психологический момент. Итальянцам тут рассказывают про Италию, которую они и так прекрасно знают и любят. Мне пришло в голову, может быть, не совсем уместное сравнение, но представьте, что к нам в Россию приезжает человек из Нового Света, какой-нибудь бразилец, может, даже мулат, и на изысканном португальском языке с восторгом и энтузиазмом пишет о Феофане Греке, Андрее Рублеве, о церкви Покрова на Нерли, иногда об авангарде и прочих русских красотах. Будем ли мы охотиться за такой книжкой, станет ли она для нас настольной? Муратов писал для нас. Он хотел, чтобы мы, окультурившись через Италию, тоже стали, как и он, людьми Серебряного века. Есть и другой момент: после 1924 года в течение почти всего ХХ века "Образы" не переиздавались, ни в России, ни в зарубежье, и с ними было трудно ознакомиться.
Нынешнее итальянское издание предварили предисловием не специалиста по Муратову, какого-нибудь зубра типа Герольда Вздорнова, который курировал мною упомянутую выставку в Пушкинском музее, или Василия Толмачева, который был одним из современных издателей "Образов Италии", или моего живущего в Риме приятеля историка Олега Тарасова, который прекрасно изучил Муратова как специалиста по иконам. Предисловие написала писательница Катя Петровская, новое имя для многих наших слушателей. Интересно, что человек как будто далекий от искусствоведения, но литератор, свежий человек, предваряет для итальянцев эту книгу и рассказывает о ее влиянии на своих соотечественников. Здесь, мне думается, еще и издательский секрет: то же самое издательство Adelphi перед Муратовым издало книгу самой Кати Петровской.
Иван Толстой: Хочу сделать маленькое примечание. Катю Петровскую, конечно же, наши постоянные слушатели знают, она давняя участница передач "Поверх барьеров", которые назывались "Европейский выпуск Поверх барьеров", где вы, Михаил Григорьевич, достойно участвовали вместе с Катей Петровской и другими русскими европейцами. Так что имя все-таки известное, хотя в последние годы в наших программах ее голос не звучит.
Итак, Муратов в Италии. Удивил ли он итальянцев, заинтересовал ли? Сказал ли что-нибудь новое? Каков его ракурс на фоне всей той громадной итальянистики, которая существует в мире?
Теперь снова и очень активно заработал римский Центр Павла Муратова
Михаил Талалай: Теперь он, конечно, скажет, потому что есть это прекрасное итальянское издание, но возник и фундамент, чтобы двигать муратоведение. Слово "ренессанс" воистину правильное, потому что теперь снова и очень активно заработал римский Центр Павла Муратова. Это очень важное цивилизационное явление, которое с новым дыханием сближает итальянскую и русскую культуру. Этот центр был основан в Риме в 2012 году Ксенией Михайловной Муратовой, замечательным искусствоведом, внучатой племянницей Павла Павловича, но Ксения Михайловна скончалась в 2019 году и римский Центр Павла Муратова в полную силу тогда и не заработал. Мне довелось участвовать в Третьих муратовских чтениях, куда меня пригласила Ксения Михайловна.
Первым делом возобновленный Центр Павла Муратова выпустил под редакцией Риты Джулиани (перескочив через Первые и Вторые муратовские чтения, они еще ждут своей публикации в Москве, тихо лежат в МГУ) прекрасную толстую книгу "Третьи муратовские чтения" на русском, итальянском и на английском языках.
Иван Толстой: Из предисловия Риты Джулиани к сборнику "Третьи Муратовские чтения".
"Ксения Михайловна Муратова никогда не встречала Павла Павловича Муратова, навсегда покинувшего Россию еще в 1922 году. Однако ‘незримое присутствие' известного писателя всегда ощущалось в доме Муратовых в Москве – в книгах, картинах, мебели и, конечно, в семейных воспоминаниях, в которых имя родственника-эмигранта произносили неизменно шепотом. Италия – страна искусства и красоты, захватывала воображение Ксении Михайловны с детства. Поэтому с годами у Ксении и Павла Павловича появится много общего – страстная увлеченность историей искусства, изысканный вкус и восхищение прекрасным. И, наконец, они начинают ‘встречаться’ на страницах научных работ Ксении Михайловны и прежде всего в рамках “Международного научно-исследовательского Центра Павла Муратова”, который она основала в Риме в 2012 году. На страницах нашего издания они ‘встречаются’ вновь – в сборнике статей и материалов международной конференции “Третьи Муратовские Чтения”, проходившей в Неаполе 28–30 сентября 2017 года и организованной университетом “Л’Ориентале” по инициативе Ксении Михайловны в сотрудничестве с Микаэлой Бёмиг и Лючией Тонини. Вместе с тем настоящая книга является данью памяти Ксении Михайловны Муратовой, скончавшейся в ноябре 2019 года. Этим собранием текстов мы стремились возместить эту тяжелую для нас утрату. Сборник является свидетельством глубокого и искреннего уважения нашей близкой подруги, красивой и очаровательной женщины. Поэтому ее первая часть посвящена Ксении Михайловне как известному искусствоведу, популяризатору и интерпретатору произведений своего знаменитого родственника – литератора, историка, искусствоведа и переводчика".
Михаил Григорьевич, а что же во второй части этого сборника?
Михаил Талалай: Сами "Образы Италии", конечно, дают очень много пищи для размышлений, для новых статей, и в сборник рафинированные очерки – Муратов в Неаполе, во Флоренции, о его итальянизме, что он сказал о том или ином художнике. Существует даже некий отпор Муратову, потому что он часто очень увлекался и, как элегантно говорят, "впадал в мифопоэтику", создавал свой собственный образ Италии. Я с этим столкнулся, когда вместе с Дарьей Сергеевной Московской готовил воспоминания Николая Павловича Анциферова. Анциферов еще до революции приехал со своими товарищами под "омофором" Муратова, с его книгой, и он в Сиене встретился с одним русским историком и вот, что тот ему сказал:
Иван Толстой: Из книги Николая Павловича Анциферова "Отчизна моей души".
"В Сиене мы встретили историка Крусмана, который путешествовал по Италии со своим племянником. В ответ на наши возгласы восхищения он сказал: “Это Павел Муратов создал светлый, мечтательный образ Сиены. Это его фантазия. Впрочем, облик ее мог создать такое представление. Нет, Сиена не светлый город. Жестокая Сиена – вот как ее нужно называть. Вся ее история кровавая. Этот красный цвет городских стен словно свидетельствует об этом. Правда, в основном ее живопись мечтательна и светла. Дуччо ди Буонисенья, Симоне Мартини, Сано ди Пьетро – все художники города Мадонны, отказавшиеся от мира сего ради мира тихой мечты. Они – не отражение реальности Сиены, а противопоставление ей, полный контраст. Вот Маттео ди Джованни – это подлинно сиенский художник. Он постоянно писал “избиение младенцев Иродом”. И как писал, с каким увлечением он выписывал отвратительные детали этой гнуснейшей бойни! И заметьте – без всякого осуждения! Какое там осуждение! Он любовался этими сценами. Сколько музыки внес в них, какие ритмы! Какие утонченные краски! Нет, Сиена – жестокий город!".
Михаил Талалай: Если говорить о новых гранях, то я бы предпочел говорить о "новых Муратовых", их несколько, я насчитал трёх. Одного Муратова мы хорошо знаем, это "Образы Италии". Затем в 1922 году он эмигрирует, навсегда прощается с родиной, в 1923 году обосновывается в Италии. Это уже другая Италия, этой Италией он уже не упивается, он уже не путешественник Серебряного века, ему надо зарабатывать, обустраиваться в новой жизни. Это – Муратов эмигрант. Он по вторникам собирает великолепные салоны, где собирается лучшая римская и русско-итальянская интеллигенция (в их числе Вячеслав Иванов, о чем в сборнике – статья Андрея Шишкина), пробует зарабатывать как антиквар, но не всегда удачно.
Иван Толстой: Из книги Григория Шилтяна "Приключение моей жизни", о покупке Муратовым картины Фрагонара (перевод с итальянского Михаила Талалая):
"В середине дня двери моей мастерской распахнул бледный, убитый горем Муратов. "Это не та картина! – восклицал он. – Я не знаю, что это – но это не она! Сделка сорвана!".
Я никогда не видел оригинала, поэтому не мог ничего сказать в тот момент, но, увидев картину на следующий день, я сразу понял, в чем дело. Всё было настолько очевидно, что ошибки быть не могло: картину вывезли из России свернутой в рулон и транспортировали в ужасных условиях, чем причинили огромный вред красочному слою, который местами осыпался, местами оказался поцарапан, а где и просто утерян. Тот, кто в Париже должен был натянуть полотно на подрамник, обратился к неизвестно какому мазиле, который “закрасил”, как мог, явно поврежденные участки. Все завершающие лессировки были утрачены, осталась мутная бледная поверхность, ничего общего не имеющая с утонченной гаммой светоносных красок и богатой игрой полутонов Фрагонара. В полном отчаянии, с болью в душе, отправился Муратов с картиной во Флоренцию, к копиисту Лохову и вернулся оттуда просветленным: Лохов заверил его, что сумеет восстановить лессировки, да так, что никто не заподозрит, что это реставрация".
В заключение скажем, что хотя первоначальная сделка с Фрагонаром была аннулирована, в итоге Муратову удалось устроить картину "Игра в жмурки" в Лувр, где она благополучно пребывает и поныне.
В итоге Муратову удалось устроить картину "Игра в жмурки" в Лувр, где она благополучно пребывает и поныне
Михаил Талалай: Римским сюжетом с Фрагонаром и Шилтяном занималась и живущая в Италии искусствовед Вардуи Халпахчьян. Таким образом Муратова в Риме, а потом плавно переехавшего в Париж, сохраняя римские адреса, я бы назвал по-итальянски Муратов numero due. И, пожалуй, главный итальянский текст numero due – это его "Поездка в Апулию". Как будто это продолжение его "Образов Италии", но здесь Италия уже совсем другая. Об этом хорошо пишет другой исследователь Муратова, русистка Патриция Деотто, которая первой в Италии серьезно обратилась к Павлу Павловичу, в 1995 году представила о нем диссертацию, в 2013 году опубликовала муратовский текст о Милане. Лет двадцать тому назад я пригласил ее в один наш итало-русский сборник и она написала замечательную статью на русском языке "Изгнание и разочарование: Отношение П.П. Муратова к Италии". Там она рассматривает этот переход от первого Муратова к Muratoff numero due на основе, в том числе, его литературного текста "Поездка в Апулию". К этому тексту обратилась и русистка нового поколения Донателла Ди Лео. Она недавно в сборнике "Барградские чтения" опубликовала свой новый подход к этому очерку 20-х годов. А совсем уж недавно произошло замечательное событие – две "муратоведки" объединили свои усилия и на итальянском языке буквально на днях вышла книжка "Поездка в Апулию" в переводе Донателлы Ди Лео с предисловием Патриции Деотто, и даже с параллельным русским текстом. Так что у итальянцев теперь есть полное собрание сочинений Муратова об Италии, его "Образы" с апулийским приложением.
Но есть еще третий Муратов, я бы назвал его по-английски Муратов number three. В конце 30-х годов его приглашают в Англию. Он не бедствовал, но дела его шли так себе в Париже, поэтому, в том числе для поддержки экономической, да и моральной, его приглашают в Англию для научного и литературного сотрудничества – он там и раньше бывал наездами, читал лекции. Приглашает английский путешественник, дипломат, историк с, я бы даже сказал, шпионской фамилией Уильям Аллен. И они с Алленом пишут последние муратовские книги, это книги в основном про войну, это война на Кавказе, и они вдвоем уже описывают события Второй мировой войны. Это новаторские монографии на английском "Русские компании 1941–1943 годов" и "Русские компании 1944–1945 годов", причем первая вышла еще во время войны. Поэтому Муратов number three это английский военный историк.
В Риме вряд ли Муратовский центр будет заниматься Муратовым номер три, это уже совсем другой человек. Несмотря на то, что он приехал в Европу на гребне своей славы, Уильям Аллен приглашал к себе Муратова не ради "Образов Италии". У англичан был свой Муратов, который задолго до нашего Павла Павловича подарил Италию англичанам, это Джон Рёскин. Поэтому Муратов был востребован в Англии неожиданно, как военный историк.
Муратов был востребован в Англии неожиданно, как военный историк
Иван Толстой: Ну а вы, Михаил Григорьевич, какие-то открыли лично для себя новые грани Павла Павловича? Не захотелось ли вам все-таки написать хоть небольшую его биографию? Я слушаю ваш рассказ и вижу, что многие повороты его судьбы далеко не столь известны и очевидны.
Михаил Талалай: По подсчетам муратоведов он написал около трех тысяч разных текстов, этого человека, в его множественных ипостасях, трудно описать в одной книге. А ведь он еще был в Японии, писал о ней… Сам я мог бы добавить какие-то интересные штрихи, в частности, я соприкоснулся с Муратовым, когда готовил книгу о реставраторе и художнике Лохове. И тогда я поднял пласт, который ждет еще своего освоения – это Муратов как корреспондент из Италии. Он писал очерки в русскую эмигрантскую периодику, которые еще не собраны и не освоены. Это можно сделать. Есть еще один полудетективный вариант – сюжет, к которому я подбирался, но потом отступился. Дело в том, что одна из книг, опубликованных в Италии Муратовым еще в 20-е годы, это монография о замечательном художнике Фра Беато Анджелико. Она вышла на итальянском, на французском, на английском языках. Но Муратов писал ее по-русски. И вот представьте, что произойдет, если мы обретем его русскую рукопись, которая пропала. У меня даже существовал такой авантюрный замысел – организовать перевод этой монографии с английского на русский, но потом я отступился, потому что наверняка станут критиковать, скажут, что перевод – не муратовский язык, что он писал намного изящнее. Такой перевод, мне кажется, изначально обречен на провал. Но вот у меня обращение к нашим слушателям: посмотрите вокруг, в архивах, в сундуках ваших бабушек или соседей, вдруг вы обнаружите рукопись Муратова о Фра Беато Анджелико. Это будет настоящая сенсация. И кто знает, что еще откроется в парижском архиве покойной Ксении Муратовой – из-за странного блокирования ее завещания к ее наследию до сих пор нет доступа.
