Дмитрий Дмитриевич Петров, псевдоним и позывной – "Леший", боролся за свободу Украины и России. Воевал на украинской стороне, пропал без вести во время обороны Бахмута в апреле 2023 года. Ученый-историк, антрополог, защитил диссертацию по проблемам Русского Севера, работал в Институте Африки РАН. Вторая ипостась Лешего – активист, анархист, антифашист, организатор экологических акций. Участвовал в большинстве акций антирежимного протеста, в событиях 2010–2011 годов. Был на Киевском Майдане в 2014-м. В 2017–18 годах ездил в Ирак и Сирию, изучал курдскую автономию. Поддерживал борьбу курдов против "Исламского государства". Тогда же узнал, что в России ему грозит преследование, и перебрался в Украину.
Был соучредителем Боевой организации анархо-коммунистов. В начале вторжения Леший вступил в территориальную оборону, где создал вместе с товарищами "антиавторитарный отряд", организовал волонтерские сети и Комитет сопротивления (союз либертарных борцов против агрессии). Был на фронте в Авдеевке и в Бахмуте.
Отца Лешего тоже зовут Дмитрий Петров, он писатель, публицист, автор семи книг, одна из них об Афганской войне. После попыток разыскать Лешего написал книгу "Родительский день". Один из контрапунктов текста – диалоги отца и сына.
Из книги "Родительский день"
Цельная личность может себе позволить сочетать любые парадоксальные стороны жизни
"Так скажи, мой друг, ты нынче кто – доброволец или волонтер?" Он замирает. Хотя, похоже, не только ждал вопроса, но и думал над ним. И отвечает: "Доброволец. Точнее – волонтер". – "То есть? Это же синонимы". – "Здесь и сейчас – нет. Так что давай поясним. На этой войне доброволец – это боец добробата, типа – "Азов", "Айдар", "Братство". То есть воюющие боевые единицы, официально не входящие в армию. Они вооружают, одевают и снабжают себя сами. А помогают им волонтеры, которые не воюют, а возят военным и гражданским во фронтовую полосу воду, еду, медицину и прочее. Верно я говорю?" – "В целом – так". – "Так ты кто – доброволец или волонтер?" – "Волонтер. Из "Коллективов солидарности". – "И что это за коллективы?" – с подозрением спрашивает Мира. "Международная туса, созданная либертарными активистами. У нас есть финны, немцы, канадцы, англичане, голландцы, чехи, швейцарцы". – "И евреи". – "А как же без нас? Ты что, забыл: Аарон Зунделевич, Арон Барон, Всеволод Волин, Гриша Гольденберг, Марк Клеванский, Копель Эрделевский – это же виднейшие еврейские либертарии России". – "Да? Но заметь, Эрделевский и Зунделевич совсем не лекарства где-то там развозили, а динамит и контрабандные кольты. Между прочим, Гольденберг и Зунделевич в "Народной воле" были главными идеологами ответного насилия. Мало того что Гольденберг сам убил харьковского губернатора Дмитрия Кропоткина, он еще и агитировал за вооруженное сопротивление полиции и вообще властям. Мол, нельзя давать себя скрутить и засадить. Надо отбиваться, стрелять. Когда полиция и жандармы столкнутся с вооруженным сопротивлением, когда начнут погибать в бою, то они трижды подумают, прежде чем идти кого-то брать. Но оказалось, что он неправ. "Но он – герой". – "И чем ему этот героизм вышел? Бессрочной каторгой?" – "Ну, умер-то он в Лондоне". – "Вот облегчение-то!"
– В этом отрывке видно несколько узловых противоречий личности Дмитрия "Лешего" и его занятий. Ученый, историк, антрополог, человек науки. Деятели анархизма Российской империи, которых вы перечисляете, – это видные анархисты. Тут и прямое действие, которому был привержен Леший. Одновременно огромный круг интеллектуальных интересов и то, что он пошел в киевский...
– Антиавторитарный отряд.
– Одно из подразделений территориальной обороны, которая образовалась в первые дни российского вторжения. Как это в нем сочеталось?
Леволибертарных активистов окружает много тайн
– Цельная личность может себе позволить сочетать любые парадоксальные стороны жизни. Цельную личность создает самоопределение. Если человек ценностно самоопределился, то он может, с одной стороны, восхищаться деятелями либертарного левого движения царских времен и антисоветского либертарного движения. А с другой – изучать Север и русские храмы. А с третьей – курдскую историю, политику Рабочей партии Курдистана и труды Абдуллы Оджалана. Главное – целостность. Если человека не разрывает, если он может это сочетать, мне кажется, это его большой успех – как ученого как минимум. Как просто человека, ходящего по земле и, как все, боящегося смерти, – совсем не обязательно успех. Как ученого, как цельной личности – да.
– Одно из противоречий Лешего отражено в воспоминаниях его друзей-анархистов: он очень добрый, мягкий, терпеливый, толерантный. Но вот картинка: Леший верхом на каком-то нацисте в московском метро в нулевые годы и долбит его кулаком. Участвует в уличных драках "антифа" и российских нацистов. Пик этого противостояния – убийство ультраправыми Стаса Маркелова и Насти Бабуровой. В борьбе с российским нацизмом Леший активно участвовал.
– Это меня до сих пор поражает. И ответа у меня нет. Это вызов. Но могу предполагать, что в жизни обыденной, дружеской, любовной, в семье человек может быть милым, внимательным, нежным, любящим или безобидным, а когда речь заходит о справедливости, свободе, правде, смерти и мучениях друзей, он меняется. Встает на их защиту. И эти столкновения "нулевых" между "антифа" и неонацистами – та самая ситуация.
Я знал Стаса Маркелова: в частной жизни это был приятнейший человек, одаренный юрист. Но когда речь шла о его подзащитных, это был красноречивый и суровый борец. Во многом потому его и выбрали мишенью. Я скорблю о нем до сих пор. Таких людей немало. О них друзья говорят: помочь бабушке или утешить обиженную девушку – это одно, а когда на тебя или друга нападает кто-то с молотком и эсэсовскими рунами, ты обязан дать отпор.
– Почему Леший оказывается под Бахмутом в самое тяжелое время? Весна 23-го года, там стоит "Вагнер", жесточайшие бои, в результате которых украинская армия вынуждена отдать город, – один из самых тяжелых эпизодов с 24 февраля 2022 года.
Они антифашисты и по определению, и по сути
– Мы помним Бахмут, эту битву. Трагедию и украинского народа, и тысяч родителей, жен и детей солдат, что там воевали (кто-то – за деньги, как "Вагнер", а кто-то – и не за деньги). Полегли тысячи, в том числе россиян. Объяснить, почему именно тогда, не могу. Но кое-что могу пояснить. Мы не знали, что "группа Лешего" может оказаться так близко к фронту. Украинцы, американцы, ирландцы, мексиканцы...
– Это люди левых убеждений?
– Да, левых либертарных взглядов. Либертарные взгляды – это когда человек стремится жить как автономная личность, в автономном коллективе, без государства и его репрессивных органов, ограничивающих свободу. И люди таких взглядов там… Мне неприятно говорить "оказались". Думаю, это осмысленный шаг. Не война забросила, а обдуманное решение. Но какое именно – не знаю. Леволибертарных активистов окружает много тайн. И много лжи. На известие о пропаже группы Лешего быстро среагировала пропаганда: мол, "ликвидированы страшные террористы, анархисты, ужасные фашисты".
Это чепуха. Они антифашисты и по определению, и по сути. Фашизм, нацизм – идеология тотальной несвободы. А насколько я знаю этих людей, свобода и справедливость для них – главные ценности. Один человек из этой среды, дважды тяжело раненный в Украине, на мой вопрос: "Что тебя привело в коллективы сопротивления, коллективы солидарности?" – говорит: "Пытки друзей. Потому что моих друзей мучают там – за тем, что называют "ленточкой" (фронт на границе с РФ. – Прим. РС)". Когда-то он был футбольный хулиган. Теперь это воин. Идейный человек. Убежденный враг национализма и имперскости.
Еще нюанс – то, что мы привыкли называть прагматизмом, так въелось в обыденную жизнь, что люди стали с иронией, с недоверием относиться к слову "идейный". Порой им даже страшновато представить себе человека, которым движет идея. Какие идеи? Вот – деньги. Вот – семья, вещи, машина, ипотека. Вот – карьера. Вот – фитнес. Вот – начальство. Приказы и законы того, что принято звать государством. И все. Какие там идеи? А они, оказывается, есть. И присущи тысячам людей в мире – в Европе, в Украине, в Америке, в России. Идеи развития, самоуправления и творчества. Мир еще будет иметь с ними дело. Они себя еще покажут. И много раз.
– Это идеалы свободы. Одна из ключевых сцен в книге, в ваших беседах – о том, что движет людьми: воля к власти, идеи власти или воля к свободе и идеи свободы? Поддерживаю тезис Лешего: это свобода.
Фашизм, нацизм – идеология тотальной несвободы
– Леший – идейный человек. Но вспомним, с кем он дрался в метро. Они-то тоже с идеями. Но между их идеями есть огромная разница – качественная и содержательная. Одни – идеи несвободы, авторитаризма, главенства сильного, победы нации, торжества политического насилия, репрессивной полицейской системы. Другие – идеи братства, свободы, равенства перед законом, минимального влияния любых структур на личность и коллектив, способности владеть и управлять собой, независимо от влияний бюрократии...
– Это то, что называется самоорганизацией.
– Точно. Самоорганизация личности. Самоорганизация людей. А милитаризм, бюрократия – уходят. Вот она – борьба идей. Когда пропагандисты говорят: война в Украине – "это война идей", они угадали. Если коротко, с одной стороны – "торжество русского", а с другой – "наше Отечество – все человечество". С одной – культ силы и власть начальства, с другой – торжество взаимопонимания и солидарности. Вот как это работает. Не будем скрывать, и в России, и в Украине есть правые ультра. Но те, о ком я говорю, совершенно точно от них отдельны, как и от тех, кто зовется коммунистами.
– Отмотаем назад. Вот Леший на Майдане. Там он видит правых, критикует их. Но видит, что их поддерживают вовсе не массы. Лидирует часть иной политической силы.
Леший – идейный человек
– Леший на Майдане – человек, с одной стороны, столкнувшийся с ультраправой силой, с другой – с колоссальной энергией масс, а с третьей – с попыткой направить эту энергию к свободе. Энергия народа, противостоящего бюрократии, полицейскому хамству, протестующего против обмана, несправедливости, фальсификаций, – ключевой момент, связанный с переустройством мира в хорошем смысле слова. Вот – "Правый сектор", вот – либертарные левые, а вот – мощный народный подъем, где участвуют "дети разных народов", говорящие и на украинском, и на русском языке. Я не говорю сейчас о формировании украинской нации, пусть с этим разбираются специалисты. И огромная человечья армия понимает друг друга, так как делает общее дело – сражается с общим врагом, имя которого – не "Янукович". А "Несправедливость". "Обман". "Манипуляции". "Угнетение".
– Он назывался еще для украинцев "последствия совка". Я встречалась и с такой трактовкой участников Майдана.
Из книги "Родительский день"
Это книга о семейной любви, об общении в семье среди войны
"О какой именно свободе ты говоришь? У нее столько версий... И о какой несвободе? В нынешнем-то мире? Я б тебя понял, а может, и признал бы правоту, если б речь шла об абсолютизме, самодержавии, диктатуре. Когда ничью личность государство не признает хоть чуть-чуть автономной и независимой от себя. Когда человек всем обязан ему, а прав не имеет. И любую попытку заявить о них государство давит и убивает. Как писал Гоббс: Левиафан пожирает их вместе с рожками-ножками". Отвечает Леший: "Но разве мало мест, где и теперь это так?" "Меньше, чем было совсем недавно. Во множестве стран гражданин, если хочет, участвует в управлении. И лично. И коллективно. И голосует. Или выдвигается кандидатом. Коллективно – объединяет людей вокруг какой-то проблемы или задачи". "То есть ты говоришь о том, что называют демократией. Во-первых, еще вопрос, насколько этот человек или люди на самом деле свободны в этом действии. Разве ими не манипулируют медиа, работающие на тот или иной интерес? Конечно, славно, если интерес достойный: защита людей и среды, право меньшинств, развитие отсталых, еда голодным. Даже доходность может быть таким достойным интересом, если товар служит не только производителю и продавцу, но и общему благу. Скажу тебе больше, даже если этот доход производителей и торговцев оружием – тогда, когда оружие идет к тем, кто защищает свободу. Но разве мало примеров, когда все наоборот? Да и что говорить, сам все знаешь. Избавь меня от этой странной дидактики".
– Это из вашего диалога?
– Да. Их несколько. Все-таки эта книга о семейной любви, об общении в семье среди войны, в городе, объятом войной. Без разговоров – никуда. И вот герои идут по городу. Там справа – разбитый концертный белый рояль. А слева – торгуют помидорами. А впереди – женщина с мужчиной говорят на русском, и никто им не мешает. А позади – дом, откуда все уехали в эмиграцию. Они все это видят и обсуждают. Доверительно, жестко спорят.
Без разговоров – никуда
Старший боится, что парень... Хотя какой парень? Молодой взрослый 33 лет, ответственный, цельный, многого добившийся. Но один боится, что этот многого добившийся мало ли какие способен совершить неожиданные поступки и как это может быть страшно. А другой может сам принимать решения. И, при всей любви к старшему, настаивает, что он сам себе голова, взрослый, большой человек. И он – решает.
Потом, спустя большой срок, один мудрый человек, у которого девять детей, педагог, успешный и как отец, и как преподаватель, когда мы с ним обсуждали отношения отцов и детей, сказал: "Самое главное, что мы можем преподать нашим детям, – способность к самоопределению. Это главное, ключевое". И дальше: "Но вот мы научили их самоопределению. Добились успеха в главном своем деле. И вдруг видим – с этого момента мы с ними ничего сделать не можем. Дальше они своими ножками идут. Глядят на нас с любовью, обнимают и говорят: "Извините, дальше мы сами". И это может обернуться большим счастьем. А может – страшным горем.
– Ты смотришь на Лешего восхищенными глазами в этих диалогах. Это философский спор взрослых мужиков, у которых есть опыт, прочитанное, жизненные выборы. Это урок и родительской любви, и сыновней. И вы оба бережно включаете в это мать Лешего...
Я вижу, как люди следуют своим идеалам на практике
– Не думаю, что у меня хватит сил обсуждать это…
– Перемещаясь по книге, герои перемещаются по миру – Грузия, Греция, Франция, Курдистан, Израиль. Это нечастые встречи, все давно в эмиграции. Но единственный город, который ты называешь с большой буквы: "Город", – это Киев.
– Это отзвук Булгакова. В Украине литературоведы и историки относятся к нему неоднозначно. А для меня и пьеса "Дни Турбиных", и роман "Белая гвардия" – яркие, мощные тексты. И один из главных героев – Город, где развивается сюжет. Для автора он несравненно больше, чем топоним. Это его культурная среда. Место жизни. Когда мы там бывали, а бывали много раз, и говорили, и встречались с удивительным, то чувствовали: это куда больше и важнее, чем название. Больше, чем столица страны. Это Город. Это то, где вершится жизнь.
– Вы жили в квартире, которую он снимал несколько лет?
– Нет. Эту он снял, чтоб мы втроем поместились. Жил он очень скромно, у нас никогда ничего не просил, ни в детстве, ни в юности, ни взрослым. Зарабатывал сам. Поэтому жил в махонькой квартирке. И снял для нас большую квартиру в старинном доме близ Банковой. И в ней в книге многое происходит. Звучат сигналы тревоги. Утром, днем, вечером, ночью. В Израиле – не так. Там "Железный купол". Его иногда пробивают, но он спасает. И народ там хоть жестоковыйный и вольный по природе, но слушает команды Службы тыла, а она говорит: "Вот сирена, вот убежище. Не придешь в убежище – серьезное правонарушение". В Городе во время сирены, наоборот, говорят, что хорошо, когда убежище рядом, но, вообще-то, шанс на то, что Shahed попадет лично в тебя, невелик. Кстати, стены в той квартире были здоровенные.
– Правило двух стен?
– Да. Надо встать между двумя капитальными стенами как минимум, если убежище далеко. Это вообще страшная история, когда люди привыкают к бомбежкам, к ракетным ударам. Ты говоришь с девушкой, а она: "У меня рядом завод "Артем". Прилетела ракета… У меня вынесло в кухне все. Я там чай пила. Сирена. Я в коридор, где капитальные стены. Возвращаюсь в кухню – ни чашек, ни мисок, ни шкафов, ни окон, ни рам, ни дверей". Но люди привыкают. Как это оценить?
Людям аморальным противостоят люди моральные: это и есть конфликт
Я очень не хотел, чтобы в этой книге было морализаторство. В ней мой вечный собеседник однажды говорит: "Давай прекратим эту глупую дидактику". То есть наставительность. Он прав. Я никого не хочу поучать, не дай бог, претендовать на преподавание морали и нравственности. Конечно, нет. Но я вижу, как люди следуют своим идеалам на практике, и это не единичный случай: не один, не два, не сто. Есть люди абсолютно аморальные – примеров море. А им противостоят люди моральные. Это и есть конфликт.
– Еще цитату?
– Главы книги перемежаются вставками, интерлюдиями, где могут быть строки из энциклопедии, объясняющие, что такое "леший" в мифологии, мемуары исторических лиц вроде Сталина или Махно. Или строки из новостей. И вот такую я прочитаю.
Из книги "Родительский день"
"Вышедшего из кировской колонии математика Азата Мифтахова отправили под арест по новому делу – об оправдании терроризма. Аспиранта мехмата МГУ незадолго до освобождения обвинили в оправдании терроризма на основе рапорта ФСБ (часть 1, статья 205 пункт 2 Уголовного кодекса). В середине августа его внесли в перечень экстремистов и террористов, который ведет Росфинмониторинг. По версии следствия, весной, во время просмотра новостей о войне, Мифтахов сказал вслух, что будет мстить за смерть друга, который воевал на стороне Украины". "Медиазона", 5 сентября 23-го года.
Мы живем среди горя
– Это трагедия большого ученого. Мифтахов – талантливый математик. Недаром за него заступались ученые Европы. И тоже человек убеждений. Ситуация его в заключении очень тяжелая. Его последнее слово на процессе – удивительное историческое свидетельство. Думаю, что коль скоро вышла книга последних слов либеральных деятелей, то вполне заслужили свое место и последние слова людей леволибертарных взглядов. Это отважные люди, и часто они оказываются в заключении по сфабрикованным обвинениям.
Мы живем среди горя. Вот близкие солдат с оторванными конечностями, которые могут быть героями и состояться, будучи раненными так сильно. Это – родители погибших, которые в душе и памяти. Это – родители пленных, мало что знающие (или – ничего не знающие) о судьбе своих детей и мужей. И близкие заключенных, тоже мало что знающие. Представьте себе чудовищную ситуацию, когда человека на пять минут освобождают, его встречают близкие, а его снова забирают. Что это, как не садизм? Вот среди чего мы живем.
Это не значит, что надо погрузиться в бесконечные рыдания, апатию, депрессию. Вовсе нет. Но подчеркну: я никого не призываю брать оружие. Я не оправдываю терроризм и экстремизм. Но если сердце велит человеку сражаться за идеалы, я не могу его остановить. Никого. Ни Лешего, никого другого. Такие дела.
Я не оправдываю терроризм и экстремизм
Горе останется горем. Многое из того, что могло случиться, случилось. Это надо понять, оценить и жить в мире, какой есть, а не в том, который ты выдумал. Это важно. Я никогда не ощущал себя полностью цельной личностью, в отличие от того, что я думаю о Лешем. Я тяжело переживаю то, что происходит, и все, что произошло со мной, и с ним, и с близкими. Но жизнь продолжается. И конечно, мне абсолютно чужд девиз, иным близкий: "Да, смерть!".
– Это нацболы?
– Это было у Испанской фаланги, у Испанского иностранного легиона – "Да, смерть!". Они это провозглашали как мистический девиз. Смерть… А мне близка мистика жизни. Великая тайна жизни. Когда я закончил книгу о Кеннеди и знал, что она выйдет, то рассказал друзьям: "Вот, моя книга о Кеннеди выйдет…" А они: "А ты знаешь, кто его убил?". Оказалось, главное, что важно в этом большом политике, – его убийство. И я придумал ответ: "Его жизнь намного интереснее его смерти". Жизнь прекрасна. Смерть ужасна. У этой позиции есть противники. Но мне нечего с ними обсуждать.
Прочитаю еще одну вещь. У книги есть эпилог. Во вставках между главами есть стихи прекрасного поэта Виктора Сержа, прозаика, публициста, погибшего в Мексике в 1947 году, сталинского узника и отважного борца. Есть песни курдов. Есть и стихотворение, написанное мной.
Из книги "Родительский день"
Где стол был яств – пылятся урны с прахом
"Виденья, миражи, фата-морганы порой спасают, погрузив в туманы и непроглядность дымовых завес от данных в ощущениях реалий, оторванных голов и гениталий, и звона в темноте седых небес, и тесноты расстрелянных окопов, где глад, резня и мор летят галопом, а вслед хохочет белобрысый бес. Где стол был яств – пылятся урны с прахом. Осталось водку с кровью пить с замахом, закусывая дёрном и листвой. Сгоревший танк чернеет над оврагом. И возвращает друг пустую флягу. А по полю бредет любовь с косой. Любовь – с косой. Костяк старухи – с розой. Нет утешенья. Только боль. И слезы. И в визге ветра – душный крик немой. Не мой? А чей же? Здесь ли путь домой? О, я дождусь объятий возвращенья, которого неведомы пути, не позабыв, что Бог дает мученья лишь только те, что можем мы нести".
– Выносишь ли то, что Бог дал, это мучение?
– Почти нет.
– Книжка называется "Родительский день". Название отсылает к пионерлагерю или интернату, куда родители едут проведать ребёнка. С другой стороны, у православных Родительский день – день поминовения.
– Точно. Когда ты сталкиваешься в жизни с тем, с чем столкнулись мы, – это своего рода смерть. Это очень личное. Я подписан на группу, где общаются родители пропавших без вести военных, в основном это американцы, европейцы. Всех объединяет то, что, пережив горчайшую в жизни беду, они стали другими. Да. Ты другим становишься. Но если ты пережил ужас и хочешь, чтобы жизнь у других была счастливее, и что-то посильное для этого сделать... Все-таки я не совсем юноша, много чего не могу, но писать и говорить могу. И то, что делаю я, – это выход и обязанность. Я должен был это написать – и написал.
– Это памятник Лешему и памятник пропавшим с ним без вести ирландцу и американцу.
Пережив горчайшую в жизни беду, люди стали другими
– Чудные парни. Купер из очень простой штатовской семьи, баптистской, черной, с севера, из индустриальных мест. С его мамой мы общались по Skype. С сестрой Финбара Каферки общались теснее. Он из большой ирландской семьи. Был в Курдистане. Там много европейцев, они стараются защитить Рожаву, вольный Курдистан, от турок, игиловцев, джихадистов.
– Сейчас там тревожно.
– Очень. Чем обернется крах режима Асада? Для мира, Ближнего Востока, свободного эксперимента Рожавы, где строят систему свободных коммун? Это сильный в военном отношении проект, его поддерживают американцы, хотя этого никто не ждал. А чем дело кончится, никто не знает. Но там люди, сражающиеся уже 50 лет. Кто-то из них – за свое государство, это одна ветвь движения. Кто-то – за солидарное общество.
Но если вернуться к европейцам: они едут туда не зря. Чиа не был высоким интеллектуалом, он защитник маленького острова в Ирландском море, где родился, от нефтяного строительства корпорации Shell. Но много там и академических людей, пишущих статьи и книги, людей из важного в мире пласта интеллектуалов. Философия свободы, что бы с ней ни делали, как бы ни пытались уничтожить или оболгать, живет много десятков лет. Отчасти потому, что ее носители не любят болтать о том, кто они, как их звать, где они были, что делали…
– Мы из книги узнаем, что Леший далеко не все говорил своим родителям...
Философия свободы, что бы с ней ни делали, живет много десятков лет
– Да ничего он не говорил. Обнимал, целовал, обсуждал философские темы и личные вопросы – девушки, еще что-то. Даже сведения про девушек из него надо было клещами тянуть. Вот Одарка, мерцающая в тексте как героиня… Она мерцает, потому что никто так и не вытянул из него, кто она. Так я и не встретился с ней. Это люди, жизнь которых во многом – тайна. Не потому, что они боятся, а потому, что не болтуны.
– Задам самый тяжелый вопрос. Он пропал без вести?
– Да.
– Подтверждения его смерти фактически нет?
– Нет.
– Есть ли вера или надежда, что он жив, в плену, где-то ещё, в невыносимых условиях? Что можно делать и с этим знанием, и с поисками тех, кого, как ты сказал, под Бахмутом море полегло? Это мучительная ситуация, когда не знаешь, что на самом деле произошло.
– Вера – главное, что есть. Верно ты сказала: "Веришь ли ты?" Верю. Остальное комментировать не буду. Я хочу повторить: вера – главное. В какой-то момент ты понимаешь, что главное – вера. Во всех смыслах.
– Маленький дубок посадили его друзья в Киеве.
– Ребята из движения посадили, на наших глазах. Построили ограду. Спасли его жарким летом 23-го года. Спасли от холодной зимы 23–24-го годов. Он растет. Его посвятили Лешему, но он там в честь всех ребят. В Лейпциге на одном из деревьев в парке есть мемориальная доска. Есть деревья памяти в Швейцарии, в горах Юры. Они растут, живут. Красивые. Их навещают, и дальше будут его растить.
– Ты автор книг об Аксенове, Гладилине, русской эмиграции, исследовал неподцензурную литературу, самиздат. Насколько опыт интеллектуального проживания трагических времен помог в работе над книгой о Лешем? В осознании трагедии, в которой мы живем?
– Я все время думаю о родителях. Тех, кого казнили или замучили в самое разное время за их слова и добрые дела. Забивали, вешали, расстреливали. И вот я думаю об их родителях. Их множество повсюду в мире. Диктатура, произвол, насилие со стороны захвативших власть, считающих, что им можно и доступно всё.
Вера – главное, что есть
Холокост. Массовые казни за то, что евреи, за веру, национальность. Политический государственный террор – кары за идеи. И не только в Германии, а в Италии, Испании, Греции, Чили, Советском блоке. Когда говорят, что в СССР миллионы людей были жертвами репрессий, часто делают акцент на том, что они – невинные жертвы чудовищного режима. Невинных бесконечно жаль. Но были и тысячи тех, кто сознательно с ним боролся, отвергал его, он противоречил их представлениям о справедливости, праве, совести и долге. Их звали анархистами, эсерами – или никак не звали. Но они действовали ради того, что ценно их уму и душе. Их уничтожали. И у всех них были родители. Мы знаем героев, но мало знаем их близких. А они – эти мученики – часть истории. Человеческая боль. Из нее тоже соткан мир. И она достойна разговора и размышления.
Подкаст "Вавилон Москва" можно слушать на любой удобной платформе здесь. Подписывайтесь на подкасты Радио Свобода на сайте и в студии наших подкастов в Тelegram.
