Ответ на вопрос, почему Украина не сдалась России год назад и не собирается сдаваться когда-либо, наука начала искать не так давно – всего 200 лет назад. Это если вспомнить такие работы, как "Малороссийские песни" (1827) Михаила Максимовича и "Две русские народности" (1861) Николая Костомарова. Оба этих автора сравнивают русскую и украинскую, как в наши дни их называют, ментальности.
Максимович свои заключения выводил из народных песен – из чего же ещё, если хочешь что-то брать не с потолка и не из досужих разговоров? Ведь в песне "звучит душа, движимая чувством", так тогда принято было выражаться… Костомаров добавил такой источник, как летописи, иные из которых напоминают и песни, и сказки, и всё такое, в чём любая народная душа отражается тем более убедительно, что помимо воли писавших. Максимович выделяет украинскую "приверженность к удовольствиям земледельческой и семейственной жизни", "борьбу духа с судьбой", "порывы страсти, сжатой твердостью и силой чувства". Если русские песни, проникнутые "покорностью судьбе" и воле властителей, "отличаются глубокой унылостью" и вместе с тем бесшабашностью, то в украинских "нет такого раздолья, но сильнее страсть".
Первое и главное, что выделяет в свою очередь Костомаров, – то, что для русского человека на первом месте Бог и царь, а для украинца – отдельная личность, её интересы и права. В общественной жизни для русского привычно принуждение, для украинца – добровольность, стоявшая выше "неясной идеи старейшинства". Становление различий между двумя "ментальностями" он относит к ХII веку. Из "перевеса личности над общинностью" вытекало, по мнению историка, украинское "непостоянство, недостаток ясной цели, порывчатость движения, стремление к созданию и какое-то разложение недосозданного". Кто-то скажет, что это не о первых тридцати годах украинской государственности ХХI века?!
Русский – это авось и гори оно всё голубым огнём. Украинец тоже такой, но чуть-чуть не такой
Времена, как известно, меняются. Что было плюсом, то может стать минусом, а что было минусом, то может стать плюсом. И всё – не от генетики, а от исторических обстоятельств и судеб. После долгого пребывания под игом русские решили, что нет ничего важнее, как быть общностью в ежовых рукавицах, ставить себя выше всех и держать под собой или хотя бы в зависимости от себя как можно больше ближних и дальних. "Долгое унижение под властию чужеверцев и иноплеменников выражалось теперь высокомерием и унижением других… Москва, порабощая и подчиняя других, тем самым возрождала идею общего отечества" – так об этом у Костомарова. И об Украине – что именно из "развития личного произвола, свободы" вытекало то, что она никогда не выказывала "ни малейшего стремления к подчинению чужих".
Так почему же Украина уже год сопротивляется России, и сопротивляется упорнее, чем ожидали в Кремле, а также в той части мира, которой есть какое-то дело до этих двух? Согласно моей (и больше ничьей) "теории", украинец в общем и целом такой же, как русский, но чуть-чуть не такой. Самую чуточку. Более хозяйственный, обстоятельный. Купив стиралку, микроволновку, болгарку и т. п., он, прежде чем включить её, читает инструкцию. Русский же, читающий инструкцию до того, как техника выйдет из строя, ещё не родился. До 2014 года он даже был мне иногда симпатичен этим, то есть нетерпением и надеждой на удачу.
Украинец, как и русский, возьмёт и даст взятку, и соврёт, и стащит всё, что плохо и даже хорошо лежит, – это так. Но при этом он немножечко лучше русского понимает, а главное, уважает свои обязанности. Поэтому он исполняет их чуть-чуть старательнее и, что очень важно, с выдумкой.
Русский – это авось и гори оно всё голубым огнём. Раз начальство всё решает, пусть у него и голова обо всём болит. Украинец, настойчиво повторяю, тоже такой, но чуть-чуть не такой. На любом месте, будь он хоть министр, хоть "парковый", как в Ахтырском коммунхозе называется уборщик – смотритель парка, мой, кстати, добрый приятель. По диплому и многолетнему стажу он учитель истории. Мне нравится название его должности. Вытряхивает урны, подметает, подстригает – и так, что гулять там хочется часами.
Мы обсуждаем с ним одну несогласованность у Максимовича и Костомарова. Первый пишет, что русский "питает какую-то вражду к произростаниям". Когда правительство распорядилось сажать деревья по дорогам, "это показалось до такой степени народу обременительною повинностью", что его "жалобы и негодования отразились в народных песнях, сложенных до чрезвычайности тривиально". Костомаров же, наоборот, радуется, что как раз русский человек "содружился с природою и любит живописать её, часто прикрашивая; ибо здесь только может свободно излиться его душа".
Что касается украинской страсти к порядку, пусть и не такой, как у немца – далеко не такой! – на сей счёт разночтений нет. Я добавил бы к "страсти" слово "интерес", именно интерес, желание увидеть, что получилось после того, как было сделано всё, что надо, и так, как надо, – и любоваться сделанным. Это всё имеется в виду, когда говорится, что без украинского сержанта нет русской армии.
С моей "теорией" соприкасается мысль украинского исследователя современных нравов Иова Коршивского (Іов Коршівський). С одной стороны, "мы не то что братья, – считает он, – а близнецы-народы, а вся свалка – это кайдашева семья. Мы одинаково крадём, одинаково даём взятки, одинаково врём, одинаково Богу молимся". С другой – есть всё же разница, которую не учли те, кто "прогнозировал наше мгновенное поражение". Что же это за разница?
После распада СССР все подлинные социальные связи украинцев были, мол, направлены на выживание и, в отличие от россиян, на "нейтрализацию любой централизованной власти". Смертельная же опасность вызвала из-под спуда свойственную украинцам "такую себе вольницу", которую они обычно ставят на службу общему делу, когда им угрожает "любая власть – своя или чужая".
"Такая себе вольница" и проснулась в феврале прошлого года, когда российкое войско вдруг въехало в Ахтырку. По пути из России первые машины остановились в моём селе у колодца – ребятам захотелось попить воды, прежде чем отправиться дальше, на Киев, как они сказали женщине, чьим ведром воспользовались. Они были спокойны, даже веселы, сообщили ей, что через несколько часов будут в столице её родины, а через полтора дня, как заверило их командование, всё закончится. В украинском офицере, полковнике Денисе Диком, сработал тот инстинкт, что велит видеть перед собою прежде всего дело, а потом уже начальство. До начальства было далеко, а непорядок в облике вторгшегося противника – перед глазами.
Дикой поднял свой полк по тревоге. Знакомых горожан-охотников с их биноклями нарядил отслеживать перемещения русской техники. На крыши домов послал группы с РПГ. От жителей сёл, через которые шла первая колонна, стал известен её состав: сколько танков, "Тайфунов" и пр. Устроил засады, минные шлагбаумы. Стали сбегаться добровольцы… Бои вокруг Ахтырки шли месяц. Я видел огромные груды свежего металлолома, с мальчишеским любопытством подходил к ним, трогал казавшиеся ещё не остывшими люки, гусеницы, стволы – точно так, как в детстве, только тогда передо мною были остовы немецких танков в моём селе. Трупов поблизости не видел ни тогда, ни теперь. Что-то быстро прибиралось, что-то улетучивалось с дымом, что-то рассыпалось в прах – слово, первичный смысл которого открывается в такие минуты.
Анатолий Стреляный – писатель и публицист
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции
