Ссылки для упрощенного доступа

Памятник Корнею Ивановичу


Корней Чуковский в костюме индейца. Переделкино.
Корней Чуковский в костюме индейца. Переделкино.

Беседа с поэтом и литературоведом Вадимом Перельмутером, составителем большого тома прижизненных детских книг Чуковского

Иван Толстой: После долгих цензурных мучений Чуковскому повезло. И дело не только в преследовании его детских книжек до войны командой обскурантистов под эгидой Надежды Константиновны Крупской. То был грубый наезд асфальтовым катком. Я имею в виду препоны 60–70-х годов, застойного времени, когда самому Чуковскому и его наследникам не давали переиздавать взрослые книги, труды Чуковского-критика и литературоведа. Параллельно выпускалась его детская классика с иллюстрациями 20–30-х годов, но выхолащивалось историко-литературное наследие: о Горьком нельзя, о футуристах нельзя, об Ахматовой нельзя, о Некрасове только большой скучноватый том, удостоенный Сталинской премии, а искрометные книги 20-х о том же Некрасове – запереть и забыть. Хотя у букинистов и не запрещать.

Поверх барьеров с Иваном Толстым
пожалуйста, подождите

No media source currently available

0:00 0:54:59 0:00
Скачать медиафайл

Отдельная драматическая судьба – у такого памятника, как "Чукоккала".

И вот оковы тяжкие пали, стало можно всё. "Чукоккалу" выпустили полную, несколько раз, дневник писателя – тоже, собрание сочинений в 15 томах украшает лучшие библиотеки, иллюстрированный биографический альбом, подготовленный Гослитмузеем, и большая биография в серии ЖЗЛ.

Память Чуковского уважена.

И вот на всей этой библиографической арке появилась мощная колесница, управляемая историком литературы и поэтом Вадимом Перельмутером. Издательство "Рутения" выпустило составленный им том (правильнее сказать – увраж) "Корней Чуковский для детей и взрослых". На шестистах страницах воспроизведены – с самыми интересными вариантами – шесть первых детских книг писателя: "Крокодил", "Мойдодыр", "Тараканище", "Мухина свадьба" (другое название "Муха-Цокотуха"), "Бармалей", "Телефон" и "Муркина книга".

О значении Чуковского для русской поэзии ХХ века Вадим Перельмутер в нашем разговоре расскажет сам, как и о разнообразии иллюстраций, а я только отмечу тщательность и любовность подготовки издания: статьи, примечания большие и малые, справки о художниках, библиографические сноски и так далее. Получился своего рода Литературный памятник.

Чуковскому повезло – с изданиями и с составителями

Вот почему я смело утверждаю: Чуковскому повезло – с изданиями и с составителями.

А теперь – к разговору с Вадимом Перельмутером.

Иван Толстой: Вадим Гершевич, казалось бы, ну что нового можно сказать о Корнее Ивановиче Чуковском? Но вот вам удалось. Каков был замысел? Как вы его в голове для себя формулировали?

Вадим Перельмутер: Впервые мысль о такой книжке, которая понравилась бы самому Корнею Ивановичу, у меня родилась в день его смерти. Дело в том, что он умер в мой день рождения. У меня как раз разошлись гости, мне позвонили и сказали, что сегодня не стало Корнея Ивановича Чуковского. И это сразу много чего заслонило, потому что я вспомнил, что сравнительно недавно я бывал у Корнея Ивановича в Переделкине, но я далек был от книжных дел.

А впервые этот замысел появился в 2006 году, когда меня попросил Алеша Алехин для его "Ориона" написать что-нибудь о поэтике. Я ему позвонил и сказал, что решил написать для него очерк под названием "Мастерство Чуковского", он сразу среагировал: "Да, "Мастерство Некрасова"?". А я перечитал и подумал о том, что интересно бы посмотреть на самого Чуковского с позиций того, что он сам пишет о Некрасове в самой серьезной его книге о поэтике.

И когда я стал над этим работать, я увидел, что у Чуковского есть странным образом не замеченная толком никем перекличка с мастерством Некрасова. И мне захотелось это все собрать и сделать книжку, которая бы это ненавязчиво показывала.

Шмуц-титул книги "Корней Чуковский для детей и взрослых". Рисунок Ре-Ми
Шмуц-титул книги "Корней Чуковский для детей и взрослых". Рисунок Ре-Ми

Идея книги была в том, чтобы показать две вещи. Первая – совершенно феноменальная вещь. Ведь если вдуматься, то Корней Иванович Чуковский создал действующую модель детской русской литературы ХХ века за фантастически малый срок, меньше чем за 20 лет. И вторая часть этого замысла была в том, чтобы в этой книге, собрав туда максимально возможное количество иллюстрированных прижизненных изданий, показать, что в книгах Чуковского можно проследить возникновение блестящей детской книжной графики ХХ века.

Иван Толстой: Что вы вкладываете в понятие "создал действующую модель детской книги за 20 лет"?

"Кто у нас пишет стихи для детей? Это люди, которые не понимают стихов, не понимают детей"

Вадим Перельмутер: Все началось с того, что Чуковский в 1911 году пишет статью о несуществовании детской литературы в России. Он показывает, что все, что для детей писалось, оно не для детей. Оно воспитательное, а самое главное, что пишущие для детей не знают ни языка, ни речи детской. А представить себе интерес книги, написанной для человека, у которого другой язык, в общем, довольно трудно. Дети просто теряют к этому интерес. Чуковский это видел по собственным детям, он ведь замечательно написал в 1911 году: "Кто у нас пишет стихи для детей? Это люди, которые не понимают стихов, не понимают детей".

И он начинает работать над темой, без которой нельзя обойтись, – он начинает заниматься языком и речью детей. Любопытно, что это происходит практически одновременно с тем, что в Петербургском университете гениальный лингвист Щерба ведет курс своего медленного чтения, откуда достопамятная всем "глокая куздра" возникает. Он ведет курс о том, что язык и речь это не одно и то же. И Чуковский занимается ровно тем же, он начинает изучать язык детей и начинает приближаться к тому, чтобы разговаривать с детьми той речью, которая является их речью.

Иван Толстой: Нужна была какая-то историко-лингвистическая отвага, чтобы вдруг этим заняться. Причем он уже был взрослый человек.

Обложка работы В. Конашевича, 1924
Обложка работы В. Конашевича, 1924

Вадим Перельмутер: Я бы даже сказал, что некоторая наглость, потому что он самоучка, он все постигает с большим опозданием. Он кухаркин сын, которого выгнали из гимназии, которому очень многое приходилось постигать самому, и нужен еще этот дар самоучительства необыкновенный. И он тогда обращается в журнале к взрослым: присылайте мне всякие фразы, байки, все необычное, что говорят ваши дети. И так начинается собирание этой классической книги "От двух до пяти", хотя она тоже возникает не с первой попытки.

Но главное, что он сразу понял, что не постигнув язык и речь ребенка, бессмысленно пытаться заниматься детской литературой. Потом опыт ему показывает, что он немножко ошибается в своем направлении, он слишком много говорит сам, надо бы, чтобы говорили больше дети, а он только может оставаться комментатором.

Появляется первый его классический "Крокодил", который очень не нравился Николаю Гумилеву

У него возникает первая попытка разговора с ребенком, когда он едет с больным Колей в поезде, возвращается в Петербург, ребенок заболевает, и чтобы отвлечь его, он начинает ему придумывать сказку. И так возникает первый фрагмент "Крокодила". Потом он его дописывает. И появляется первый его классический "Крокодил", который очень не нравился Николаю Гумилеву. Чуковский отмечает в своих дневниках, что Гумилев очень не любил "Крокодила", говорил, что этот юмор обиден для зверей. Я не удержался и написал, что Гумилев считал, что нельзя давать зверей в обиду Чуковскому, он сам на них охотился. Такая была странная обида за "Крокодила" человека, который охотился в Африке.

Иван Толстой: Интересно, часто ли отмечали исследователи, что Чуковский пародирует многие африканские вещи Гумилева своими ритмами, например, в поэме "Миг"?

Вадим Перельмутер: Естественно, это входит в историю книжки. Он затевает детское издание книжки "Радуга", которая потом стала книгой "Елка", привлекает туда самых разных авторов от Горького до Ходасевича, и главное, что он привлекает туда художников практически из всего спектра тогдашней живописи – от Репина до Анненкова. И то, что он потом делает с изданиями детских книг, и то, что для меня было одной из главных линий в идее этой книги, что в ней должны быть представлены прижизненные художники Чуковского – от мирискусников до Кабакова. Анненков, Чехонин, Добужинский и Кабаков, самые поздние его книжки. И он понимает, когда эта книга выходит, что она не получилась, что нужно заниматься детской литературой как таковой.

Обложка работы В. Твардовского, 1929
Обложка работы В. Твардовского, 1929

Но абсолютного плохо не бывает, после 1917 года, в годы Гражданской войны становится очень голодно жить художникам и поэтам, и единственное, что пользуется неизменным спросом, это детские книги. И детская литература ХХ века начинается с этой беды. Кто только не пишет детских книжек – и Ходасевич, и Мандельштам, и Шервинский, и Кузмин. И художники в этом начинают участвовать, потому что эти книжки распродаются. Он понимает, что надо менять язык общения с детьми, а тут у него один за другим рождаются собственные дети и им нечего читать. Не Майкова же читать – они засыпают на четвертой строке. И в прогулках и играх с ними он начинает придумывать считалки, скороговорки. А потом уже выходит "Крокодил". Вы видели, что в книжке есть афишки, он устраивает вечера, он им читает вслух, он видит их реакцию, он что-то правит по их реакции и начинает придумывать, как и что с этим делать дальше.

Дальше идет история возникновения детской книги. Практически с начала 1920-х годов, когда выходят первые книжки, которые я собрал в первом разделе, выходят шесть книг, я присоединил к ним еще "Муркину книгу", которая никогда не переиздавалась и не все стихи из нее потом он перепечатывал, и "Чудо-Дерево", и "Путаница" довольно сильно были им переделаны после ее смерти. Это единственный случай, когда я в книге воспроизвел его правки. Всякие мелкие правки я не стал трогать, потому что читатели легко могли сами их обнаружить, а они были связаны не с редактурой, а с тем, что он много раз их читал детям и время о времени в каких-то местах улавливал, что шершавость какая-то в общении произошла, и правил их.

Вадим Перельмутер
Вадим Перельмутер

Почему я говорю, что за 20-летие: потому что возникает в Питере команда, куда приглашается Маршак в качестве союзника и организатора дела, вокруг него группируется вся эта замечательная команда от Хармса до Шварца. У меня была запись довольно большая, которую я назвал "Птенцы Чуковского гнезда". Если внимательно посмотреть, то какой-нибудь "Иван Иванович Самовар" или "Дядя Петя говорит, что, оттого он так сердит, что…" – это Чуковский, это "Мойдодыр", это такой роман-воспитание.

Я, когда делал книжку, позабавился тем, что жанрово пытался все это распределить, и получилось, по-моему, очень забавно. Потому что Чуковский практически охватывает в этот период все литературные серьезные жанры и их реализует в детской поэзии. Что такое "Мойдодыр"? Это роман-воспитание. Если к нему добавить "Федорино горе", получается такая дилогия, эпический роман. Что такое "Тараканище"? Это роман-притча. "Телефон" – производственный роман. Вплоть до фэнтези – "Путаницы".

Но почему 20 лет? Потому что с начала 20-х годов до Второй мировой войны картинка сложилась и практически все будущие классики этого жанра уже стартовали.

Иван Толстой: Вадим Гиршевич, понятно, что никакая детская книжка, а уж тем более книжки Чуковского, без иллюстраций не представимы. Но вы и здесь умудрились удивить любителя картинок, в данном случае меня. Поразительно, где вы отыскали иллюстрированного Чуковского, которого было не найти раньше? Не продавался, не воспроизводился. Где вы эти "цукатины", как сказал бы Борис Пастернак, выковырили?

Вадим Перельмутер: Было одно место единственное, где можно было найти почти всё, – это Дом детской книги в Москве. Детские книги, обязательные экземпляры, не все отправлялись по известным правилам в центральные библиотеки, областные издательства Чуковского издавали от Брянска до Владивостока, но когда эти перестроечные начались дела и отнимали Дом детской книги на Тверской, их фонд все отказались брать, некуда девать, он просто погиб.

Как всегда, должно было повезти

В общем, как всегда, должно было повезти. Возникла эта тема в разговоре с Максимом Амелиным, с которым к тому времени я довольно много уже сделал, и он загорелся. И это была большая удача, потому что он не только издатель, он библиофил настоящий, серьезный. Он увлекся этой идеей, довольно много чего отыскал. Он связан с коллекционерами, так что там какие-то вещи из редчайших коллекций, какие-то вещи искались целево, находилось, скажем, два экземпляра: один – в Публичной библиотеке в Петербурге, второй – у коллекционера. Оказалось, что этот библиотечный экземпляр оцифрован, и удалось получить копию. И вместе с ним, и с привлечением еще некоторого количества коллекционеров детской книги… Я впервые узнал, что коллекционеры детских книг – это очень мощный клан, это большие редкости, потому что детские книжки довольно плохо сохраняются, особенно тонкие.

Мы искали книжку, большим тиражом выходившую в "Малыше" в 60-х годах, с рисунками детского книжного иллюстратора Евгения Монина, у него был цветной "Мойдодыр". Нашелся один экземпляр в коллекции. Его не было у дочери Монина, которая сама художница.

Титульный лист работы Е. Монина, 1964
Титульный лист работы Е. Монина, 1964

Другая вещь, даже более забавная. Известно, что было десять изданий "Телефона" подряд Рудакова. Бери любое. Оказалось, что не любое. Я отсканировал шестое, а потом Максим докопался, что до четвертого издания у Рудакова персонажи были одеты в буржуазные одежды, старые одеяния, а после четвертого издания ему в редакции рекомендовали переодеть героев, и он их переодел в рабочие одежды.

Иван Толстой: Так что не только смена стилей и манер, но и смена исторических и политических эпох прослеживается по книгам Чуковского.

Вадим Перельмутер: Я же не случайно туда постарался все эти дать документы сопровождающие. Я знал об одном эмигрантском издании "Крокодила", Чуковский его никогда не упоминал, считалось, что "Крокодила" было одно издание, я знал, что его переиздавали в Берлине, а Максим нашел харбинское издание и тоже дал обложку. Я знаю, что Чуковский про берлинское издание знал, но не упоминал его по понятным причинам, а вот знал ли он про харбинское издание – у меня нет сведений. И были необычные вещи, которые даже на меня произвели впечатление. Например, "Тараканище", иллюстрированное немцем Эппле в 1966 году.

"Тараканище", Средне-Уральское книжное издательство, 1966. Обложка работы Л. Эппле
"Тараканище", Средне-Уральское книжное издательство, 1966. Обложка работы Л. Эппле

Иван Толстой: Да, совершенно неожиданное, я даже никогда не слышал о таком издании.

Вадим Перельмутер: Его нет ни в одной библиографии. Он, что называется, нашелся. По-моему, замечательная работа. Причем поздняя – "Тараканище" после ХХ съезда, там генералиссимусство очень подчеркнуто.

Иван Толстой: Что сказать об издательском послевкусии в связи с этой книгой?

Вадим Перельмутер: Она книгой года была признана в 2021 году, на нее мэрия Московская выделила деньги на закупки, чтобы она во всех детских библиотеках была Москвы – такая реакция.

Иван Толстой: Это замечательная судьба.

Вадим Перельмутер: Критических откликов я не видел, но я их и не очень ждал. Когда я в первый раз на каком-то своем выступлении сказал, что, судя по результатам, Корней Чаковский оказался самым влиятельным русским поэтом ХХ столетия, люди удивились. Но все просто – практически все стихотворцы, писавшие по-русски и родившиеся после 1920 года, вырастали на книгах Чуковского. Я немножко сказал о том, как русский символизм и постсимволизм в его детской поэзии проступает. Они все это усваивали с молоком матери. Ритмическая свобода перехода из размера в размер, словотворчество по ходу строки. Ведь почему Некрасов? Почему Чуковский именно им занимался и почему он так увлекся темой поэтики в длиннословии у Некрасова? Потому что он вдруг понял, что если строишь поэзию на чередовании длинных слов, возникает возможность менять ритм, потому что длинное слово позволяет сдвигать ударение при чтении:

Вдруг из подворотни – страшный великан,

Ряжий и усатый та-ра-кан.

Хорей такой.

Таракан, таракан, тараканище – анапест.

И все это усваивалось с молоком матери. Если человек становится стихотворцем, потом, сильно позже он начинает выбирать своего поэта – Маяковский, Ходасевич, Пастернак, Ахматова, но Чуковский уже в нем сидит к этому времени. И когда я это впервые сказал, то на меня разве что пальцем у виска не покрутили. А я сравнительно недавно вспомнил об этом с Безродным, и он мне сказал: "С того момента, как вы это впервые сказали, это для стиховедов стало уже общим местом". Так что это самый влиятельный русский поэт.

Иван Толстой: И на этом мы заканчиваем передачу "Памятник Корнею Ивановичу". Моим собеседником был историк литературы и поэт Вадим Перельмутер, составитель 600-страничного тома "Корней Чуковский для детей и взрослых", вышедшего в издательстве "Рутения". Раздобыть – и читать, и рассматривать: вот мой совет всем, кто любит Чуковского и классическую детскую книгу.

Партнеры: the True Story

XS
SM
MD
LG