В интереснейшей книге британского историка Хью Тревор-Роупера "Последние дни Гитлера" есть несколько строк о фильме Михаила Чиаурели "Падение Берлина". Роупер называет его "тошнотворным преклонением перед Сталиным", что, с одной стороны, является правдой, но с другой – правдой не вполне полной, не учитывающей зловещей глубины едва ли не главного в России мифа прошлого и нынешнего веков.
Фильм вышел на экраны в январе 1950-го. Смотреть его мы с мамой пошли на Большую Грузинскую, в кинотеатр "Смена", давно уже не существующий. Вместо малорослых домов на Большой Грузинской встали высокорослые; наша пятиэтажка в Среднем Тишинском, некогда краса и гордость переулка, теперь снизу вверх глядит на поднявшиеся вокруг здания; трамвай "А" отбыл в вечность. Много горькой воды утекло с тех пор, как по улицам и переулкам, отталкиваясь деревянными "утюжками" от мощённой булыжниками мостовой, катили на своих тележках безногие солдаты Великой войны – те, благодаря которым пал Берлин и которым признательное Отечество предоставило возможность обитать в подвалах, нищенствовать и на подаяние пить мёртвую, дабы забыть и войну, и увечье, и свою переломанную жизнь.
Само собой, мне было тогда не по уму хотя бы сопоставить глянец кинофильма с неприкрашенной жизнью. Да и бедная моя мама почти до конца своих дней прожила в убеждении, что в газете "Правда" всё, от первой до последней строки, соответствует названию. Когда умер вождь, её глаза были красны от слез; я стоял в почетном карауле у школьного бюста Сталина. В кино мы с ней видели неведомую страну, где передовой сталевар приезжает в Кремль, к товарищу Сталину, в разговоре с которым, как сын отцу, открывает сердечную свою тайну: любовь к симпатичной Наташе; где необозримы плодородные колхозные поля; где советские рабочие в поте лица трудятся у огнедышащих печей, ставят производственные рекорды и гордятся своим цехом, своим заводом и своим социалистическим Отечеством.
Кто забыл, тому напомню: это реализм, но не критический, а социалистический, призванный показывать не столько современную жизнь со всеми ее неприятными изъянами, сколько другую, которая потенциально наличествует в этой, но вполне осуществится лишь в некоем будущем, куда ведут народ товарищ Сталин и коммунистическая партия.
Но вот начинается война. Сталевар Иванов теперь солдат с автоматом, благополучно прошедший сквозь адов огонь сражений, дошедший до Берлина и помогающий Егорову и Кантарии водрузить Знамя Победы над Рейхстагом; Наташу угнали в Германию; товарищ Сталин в окружении соратников указывает на карте, куда двигаться войскам, где обороняться, а где наступать. Все внимают, затаив дыхание. Наконец, Берлин пал, Рейхстаг взят. Наташу освобождают из фашистской неволи, и она выглядит вполне прилично, словно от зари до зари не батрачила на великую Германию, а отдыхала в санатории им. Семашко. В толпах освобожденных Красной Армией узников фашизма разных стран и народов её видит воин-сталевар Иванов и кричит вне себя от счастья: "Наташа-а-а!" Она отвечает ему: "Алёша-а-а!" Они воссоединяются.
Но это ещё не все. В Берлин прилетает и садится где-то невдалеке от поверженного Рейхстага самолет, из которого выходит товарищ Сталин, весь в белом. Он спускается с трапа, неспешно идет вперед и выглядит словно сошедшее с небес божество. Волна любви, восторга и счастья накатывает на вчерашних узников, в руках у которых десятки его портретов. Священное безумие; вопли ликования; вера в то, что мановение руки вождя приводит в движение армии, перекраивает границы, создает одни государства и устраняет другие. Он освободил нашу планету; он победил лютого врага; он всеведущ и всемогущ, как бог Саваоф.
Ему навстречу выбегает Наташа. Товарищ Сталин, восклицает она, можно вас поцеловать? И она целует его, живого бога, само собой, не в уста – где вы видели верующего, который бы приник к устам бога; нет, не в уста, это было бы слишком, а в щеку. Сама Земля, вечная женственность, в этом поцелуе припадала к своему величайшему сыну. Когда неумные поборники исторической точности будут тыкать своим пальцем и указывать, что Сталин в Берлин никогда не прилетал, – плюньте. Глупые подслеповатые кроты, нам не нужна правда, умещающаяся в вашей убогой норе. Если Сталин не был в Берлине физически, своим телом, то, несомненно, был духом – как побывал духом на всех фронтах и участвовал во всех битвах.
Один из парадоксов России состоит в том, что чем дальше уносит нас время от марта 1953 года и ужасающей давки на Трубной площади, тем большую власть миф приобретает над народным сознанием
Над "Падением Берлина" не хочется ни смеяться, ни плакать. Этот фильм не имеет отношения к искусству, равно как ни одной своей точкой не соприкасается с подлинной жизнью. Перед режиссёром никто и не ставил задачу показать труд, любовь и войну. Задача была иной: показать сошедшего к людям исполина, сверхчеловека, для которого нет тайн в этом мире, который, с одной стороны, человек, а с другой – небожитель. Миф о таком Сталине не удалось похоронить ни Хрущеву с его докладом о культе личности, ни литературе, у которой на время "оттепели" был вынут изо рта кляп, мешавший ей дышать и говорить. И Брежнев, и Андропов, и Черненко – все они в той или иной мере были сталинистами, и потому миф о величайшем вожде продолжал жить.
Один из парадоксов России состоит в том, что чем дальше уносит нас время от марта 1953 года и ужасающей давки на Трубной площади, тем большую власть миф приобретает над народным сознанием. Отсюда поток апологетических книжек и даже солидных томов вроде сочинения на полтыщи страниц под названием "Сталин – русский человек", разнообразных календарей "Иосиф Виссарионович – полководец", "Иосиф Виссарионович – творец СССР" и бесчисленных плакатов – он с трубкой в руке, он в мундире генералиссимуса, он у окна на фоне Кремля и так далее. Нет только его портрета, написанного Исааком Бродским в 1928 году, в пору, когда от художника ещё не требовали изображать вождя статным, исполненным мудрости, со взглядом, излучающим доброжелательное всепонимание. Перед нами человек с узким лбом, сощуренными глазами, большим носом, зловещей полуулыбкой под черными усами – словом, именно тот, кто мог обрюхатить 14-летнюю Лиду Перепрыгину и с кем вряд ли вы бы решились поздним вечером встретиться в узком переулке.
Первое условие для существования мифа – наличие питательной почвы. В Германии под страхом уголовной ответственности никто бы не решился продавать портреты Гитлера; фюрер как явление зарыт немецким государством, его нет в общественном сознании. Это не значит, что нет его поклонников; они есть и в Германии, и в России, и по всему свету. Однако в Германии вряд ли найдется художник, который бы написал икону Гитлера, тогда как у некоторых прихожан Русской православной церкви запросто можно встретить икону святого Иосифа Горийского. Поклонники Сталина в русской православной среде сложили ему тропарь. Вот цитата, в авторской орфографии: "Тропарь Иосифу Великому. Богом данный Вождю Богоизбранного народа русского… в истинной вере сокровенный подвижниче… Щит и Ограждение народа нашего, Державу российскую восстановивый и укрепивый… Царю-победителю от волков в белых халатах защитивый, сам же мученическую кончину от жидов приемый, того ради моли о нас Христа Бога, Стальной Император, Великий Иосиф…"
Этот тропарь должен быть чрезвычайно близок писателю Захару Прилепину. Одного поля ягоды – тропарь Иосифу Великому и статьи Прилепина, в одной из которых он умоляет вождя о прощении за хулу его имени, разграблении оставленного им наследства, разрушении созданной им империи и нарочитом забвении его подвигов, а в другой заявляет, что обставил бы всю страну памятниками Иосифу Виссарионовичу. Похоже, мечта писателя начинает сбываться: взамен разрушенных памятники Сталину мало-помалу поднимаются от берегов Балтики до Тихого океана и, как каменный гость, крепким стуком в дверь возвещают о возвращении "великого Иосифа".
Миф делает свое дело, и его неустанную работу отмечают опросы, показывающие неизменно высокий рейтинг Сталина. Что в этом от протеста против нынешней растленной власти с её продажностью и презрительным отношением к народу, что от нежелания или от неумения добросовестно изучать уроки истории, а что от мазохистской мечты о сильной руке? Наверное, есть и то, и другое, и третье. А сверх всего какая-то мучительная загадка, которую задает очарованная Россия, попавшая под власть этого мифа. Ведь, принимая его, страна принимает воплотившееся в нём небытие, с приходом которого упраздняется жизнь как таковая. Ей нет цены – и не в том смысле, что она бесценна, как проявление Божественной любви, а в том, что она – сор, ерунда, мелочь, предназначенная служить лишь средством для достижения безумных целей.
У мифа о Сталине своя, черная религия с демонами пустоты и смерти. Одного свидетельства Варлама Шаламова было бы достаточно, чтобы прахом Отца родного, как некогда прахом Лжедмитрия, выстрелили бы из пушки и прокляли, будто бесовское наваждение. Но в трагическом споре рассказов Шаламова и, образно говоря, "Падением Берлина" верх берет миф с его имперским дурманом. В смысловом пространстве мифа смерть и мучения человека не имеют ровным счетом никакого значения; имеет значение лишь внушающее всему миру страх государство и "знамя сталинских побед" (поэт Верещагин, который тоже просит у Сталина прощения).
Хорошо писать всяческую апологетику генералиссимуса, ставить ему памятники, требовать всенародного поклонения, зная, что ночью за тобой не приедет "воронок" и через три дня самый справедливый в мире суд не влепит тебе 10 лет без права переписки. Но никому не сойдут с рук попытки оживить чудовище; восстав, оно неминуемо увлечет в бездну всех, кто в безудержном восторге кричал ему "осанна".
Александр Нежный – писатель
Высказанные в рубрике "Блоги" мнения могут не отражать точку зрения редакции
