Другие берега. Русское искусство в Нью-Йорке. 1924. – Выставка в Музее русского импрессионизма. Москва. – 16 сентября 2021 – 16 января 2022. – Куратор Ольга Юркина.

Сквозной, хотя и побочной сюжетной линией фильма Сокурова «Франкофония», посвященного сохранению музейных ценностей, была авария корабля в штормовом море. Корабль этот перевозил контейнеры с какими-то произведениями искусства. И когда я смотрел фильм, то вспомнил давнюю историю. В самом конце ноября 1926 года близ Стокгольма случилась авария на грузовом судне «Балтика». На нем были работы русских и советских художников, часть из них пострадала, масштаб потерь оставался мне неизвестным. Эти картины и скульптуры завершали долгое и далекое путешествие. Большинство их покинуло Советскую Россию для экспонирования в Североамериканских штатах. Проект был рискованным хотя бы потому, что между странами не установили еще дипломатических отношений. Прошло без малого сто лет, и в Музее русского импрессионизма решили вспомнить о нашумевшем событии и представили выставку-исследование, собрав примерно десятую часть той экспозиции, которую увидели некогда американцы. У посетителей московской выставки есть возможность снова посмотреть соединенные вместе незаурядные работы русских мастеров. Экспликации помогают узнать краткую историю экспонатов. А вот об истории Русской художественной выставки в США, в частности, ее политической подоплеке, стоит рассказать подробнее.

Идея выставки родилась у одной институции и двух Иванов в 1922 году. В России двадцать лет существовало объединение художников, проводившее почти каждый год крупные выставки в разных городах. В «Союз русских художников» входили мастера из обеих столиц (более все-таки из Москвы) – наследники передвижников, последователи импрессионистов, умеренные модернисты-мирискусники. Что касается двух Иванов, то ни один из них художником не был. Семидесятилетний Иван Сытин - знаменитый и крупнейший русский издатель, несмотря на возраст и социалистические препоны, он продолжал работать и в начале 20-х гг. Здесь я на мгновение прерываю рассказ. Необходимо сказать, что большой вклад в изучение истории этого выставочного проекта внесли публикаторы литературного наследия Сомова, главным образом, искусствовед Павел Голубев. В ходе полного комментированного издания дневников Сомова Павел постарался осветить и вопросы, связанные с Русской художественной выставкой. Он любезно согласился участвовать в подготовке материала. Павел Голубев рассказывает о самом загадочном инициаторе выставки:

Проблема и путаница заключается в том, что было одновременно двое Иванов Трояновских. Первый, старый приятель Сомова, — известный московский врач и коллекционер, лечащий доктор Левитана и Серова. А второй — Трояновский-«новый» — преподаватель, автор учебников по природоведению, который с давних времен был каким-то образом знаком с Сытиным (скорее всего, их связывали издательские дела, потому что Сытин издавал учебники). И. Э. Грабарь рассказывал в одном из писем к жене о первых шагах по организации американской выставки: «[И.И. Трояновский] был в 1913 году приват-доцентом по физиологии в Саратовском университете, но вскоре Кассо [министр народного просвещения] его ликвидировал за либеральность. Он налег на учебники природоведения и т.п., и занимался еще какими-то коммерческими делами, которыми он нажил к середине 1917 г. до одного миллиона рублей. Деньги, конечно, ахнули, но вот он опять заработал, получая от Госиздата по 30 000 золотом за разные книжки. Он пришел к Виноградову с идеей американской выставки. Виноградов не скрыл от него, что для такой затеи нужны очень большие деньги. «Ну что ж, деньги найдем: и я дам все, что имею, и Сытина уговорю». Очень этим увлекся и увлек других» (письмо от 10 февраля 1924 г.). Откуда он появился в художественном мире, не понимаю совершенно. Вроде бы в дневниковых записях конца 1923 года у Сомова рассказывается, что он живет в Москве, но никаких его следов в Москве я не обнаружил. В самом деле, миллионы на учебниках по природоведению – это фантастика. А выставка — это его безумная идея. Понятно, что у некоторых художников иногда бывают заблуждения насчет стоимости произведений, но когда он, такой делец, пришел к художникам с идеей заработать горы денег, они, конечно, воспламенились.

Президиум выставочного комитета образовался в 1922 году в Москве. В его состав вошли художник и попечитель Третьяковской галереи Игорь Грабарь, художники Машков и Юон, упомянутые выше Сытин и Трояновский, также меценат и коллекционер Владимир фон Мекк; председателем стал глава «Союза русских художников» Сергей Виноградов. До революции он консультировал русского промышленника-миллионера Харитоненко относительно приобретения предметов искусства. Совсем недавно Музей импрессионизма проводил большую выставку работ Виноградова. В приглашении президиума, составленном 20 июля 1923, говорилось следующее: Цель выставки двоякая: с одной стороны – ознакомить американское общество с русским искусством, с другой – реализовать наиболее выгодно данные на выставку произведения и тем самым обеспечить художников на более или менее продолжительное время. На государственном уровне выставочный проект поддерживала Комиссия зарубежной помощи, которую возглавляла Ольга Каменева, жена и соратник одного из виднейших партийных руководителей.

Сейчас самое время выйти на сцену герою, без дневников и писем которого изучать историю Американской выставки попросту невозможно. Речь идет о Константине Сомове, и вот что он записал в дневнике: Днём приходил Рылов, принес мне печатное приглашение на выставку в Америке. Вечером пошел к Кустодиеву на собрание по поводу этой выставки. Было несколько художников: Анна Петровна [Остроумова-Лебедева], Кругликова, Левитский, Шиллинговский, Воинов, Митрохин. Все уговаривают меня ехать в Америку представителем от Петербурга (18 сентября 1923). К тому времени Выставочный комитет определился с примерным количеством имен и произведений: предполагалось пригласить 100 художников, каждый из них мог предоставить до 20 живописных (пластических) и 20 графических работ. Например, художник Сомов дал 15 живописных картин, 18 иллюстраций из «Книги Маркизы», 3 акварели, 2 фарфоровые композиции; а скульптор Коненков - 20 произведений.

Экспедиция должна была попасть в Нью-Йорк через Ригу и Англию. Первым в Прибалтику уехал фон Мекк с женой для оформления документов. В начале декабря паспорта были получены, и комитет в составе Трояновского, Грабаря, Виноградова, Захарова и Сомова отправился в Ригу. С паспортом Сытина случилась проволочка, он прибыл в США чуть позже, не без происшествий: Сегодня приехал старик Сытин, один, без сопровождающего, и его сразу отправили на знаменитый island. Он в отчаянии, и за него уже хлопочут (дневник Сомова, 30 января 1924). Уполномоченный Комиссии зарубежной помощи Букарев американской визы вообще не получил, так что на первых порах командированные члены комитета обрели независимость от советской власти. Логистика предстоящей выставки была очень сложна. Из Риги Грабарь отправился в Мальме за русскими картинами, застрявшими там еще с Балтийской выставки 1914 года (Кустодиев, Репин, Остроумова-Лебедева, Серов, Голубкина). Фон Мекк поехал в Париж за работами тамошних русских (Гончарова, Ларионов, Стеллецкий, Милиоти, А.Яковлев, Шервашидзе, скульптура Орловой, гравюры на дереве Белобородова). Парижский груз прибыл, когда нью-йоркская выставка уже перевалила экватор, по обыкновению критически настроенный Сомов отмечал: Развесили парижские картины – Гончарову, Ларионова – и картины Лентулова, Кончаловского и Соколова. Комната ужасов! (дневник от 6 апреля 1924)

Но я немного забежал вперед. Итак, пятеро членов комитета вместе с большей частью экспонатов приплыли в Нью-Йорк на лайнере Belgenland 15 января 1924 года. В Атлантике они переводили на английский язык биографии художников и описания экспонатов для каталога. В Нью-Йорке на первый план выдвинулся Сомов, он сразу встретился со своим двоюродным племянником Евгением, давно уже живущим там с женой. О роде занятий американского Сомова говорит Павел Голубев:

Евгений Сомов был, скорее, не музыкальный антрепренер, хотя из-за работы на Рахманинова предстает таким. Он — математик по образованию, а по призванию — эсер; его жена вышла потом замуж на Савинкова. После окончания Гражданской войны никаких планов в связи с Россией он решил уже не строить, он уехал из Европы в Америку, куда как раз приехали Рахманиновы, с которыми Сомов каким-то образом дружил еще в середине 1900-х. Он, скорее, исполнял личные поручения Рахманинова, был его доверенным лицом. Хотя это была главным образом эпизодическая занятость, поэтому у Сомова оставалось время для другой работы.

Немедленно Евгений Сомов рекомендовал и второго помощника – Николая Осиповича Гришковского: Это тот самый Гришковский, которого я давно знаю, служивший у Дягилева на Таврической выставке. Красивый брюнет с очень вульгарным голосом и говором (16 января 1924). Гришковский родился в 1882 г., работал в знаменитом «Мире искусства», жил в США давно, был там агентом Льва Бакста, который, несмотря на свою заокеанскую известность, совсем не торопился помогать коллегам-соотечественникам: Николай Осипович рассказывал про жадность Бакста, как он его эксплуатировал и не платил. Потом мне одному прочёл письмо его, в котором просит не знакомить «нас» ни с кем из его друзей и клиентов и просит это письмо сжечь (15 апреля 1924). Знаменитый художник, чья жизнь, как вскоре оказалось, почти окончилась, принял в Русской выставке лишь символическое участие.

Новообретенные сотрудники комитета моментально взялись за дело. В Grand Central Palace, одной из главных выставочных площадок города (им управлял миллионер и филантроп А. Хекшер), было найдено пространство для экспозиции: Оно в верхнем этаже 13-этажного дома, причем, кроме боковых огромных окон со всех 4-х сторон, имеет ещё верхний свет, сделанный в виде квадратных врезов в толщу потолка. Решили взять только большую половину помещения около 14 000 футов. Мы разбили всю площадь на 12 зал, среди которых 4 огромных (думаем в одной концерты устраивать и лекции) (из переписки Грабаря). Здания этого на Лексингтон-авеню больше не существует, его снесли в 1964 году.

Расходы на устройство выставки предстояли немалые, а средств у Комитета оказалось явно недостаточно. Требовалась поддержка меценатов, и снова помогли сомовские связи. Константин Андреевич располагал рекомендательным письмом к финансисту, дипломату и политику Чарльзу Крейну (1858-1939). Этот магнат назначался послом в Китай (1909, 1920-1921), участвовал в работе мирных конференций, которые подвели итоги Великой войны, поддерживал независимость чехов и арабов, коллекционировал восточноевропейское искусство, жена его послужила моделью А. Мухе. В 1917 году Крейн был в России, в частности, познакомился с Сомовым, а теперь принял художника на родине: Сегодня в 5 часов дня были у Чарлза Крейна. Принял он нас любезно, меня помнит по Петербургу. Врученное мной ему письмо от Генриетты Гиршман взял, но не прочёл при мне. Избегал углубляться в разговоры о наших делах с выставкой. Или рамолик, или хитёр (29 января 1924). Так или иначе, но Крейн стал банковским поручителем кредита в 15 000 долларов, который получил Выставочный комитет.

Приступили также к выпуску каталога выставки. Грабарь написал вступление, над экспликациями работали в дороге, а написать предисловие сговорились с Кристианом Бринтоном, критиком и искусствоведом, который прежде писал предисловия для каталогов русских художников, бывал в России, встречался с отцом Сомова. Впрочем, Грабарь считал его недоброжелательным сплетником, а Сомов называл хитрым старичком, хотя сам был годом старше. Бринтон выделил в статье В. Васнецова, Серова, Нестерова, Григорьева, А. Яковлева, Коненкова, особо отметил «декоративное и синтетическое видение» у Петрова-Водкина, «откровенную версию внешнего и реального» у Грабаря, яркую эффектность Машкова и Кончаловского. Очень лестных слов удостоился Сомов: Ничто в русском искусстве не идёт в сравнение с творческим огнем и мастерством, которыми наполнены изысканные картины и фарфоровые фигурки Константина Сомова. Бринтон же указал на главную особенность отбора, сделанного выставочным комитетом: Выставка включает в себя все группы и все направления, за единственным исключением ультрамодернистов. Здесь вы не найдете образцов продукции кубофутуристов, супрематистов, татлинистов и подобных экстравагантных первооткрывателей.

Подумали члены комитета и о выставочном постере. Исполнение было поручено Сомову, но он не справился: Нарисовал порядочную пошлость – летящую крестьянскую девушку среди берёз… В краске плакат стал ещё хуже, я пришел в огорчение и решил предложить воспроизвести одну из картин Кустодиева (15 и 16 февраля 1924). Его предложение было принято, и Захаров нарисовал упрощенную версию кустодиевского «Ямщика».

Буквально с первых шагов русские организаторы стали догадываться, что переоценили свои шансы относительно финансового успеха. К тому времени в Америке небезуспешно работали Сорин и Фешин: Сорин пришел и стал нам рассказывать об американских художественных обычаях. Очень пессимистично все то, что он рассказал нам. Трояновский спорил и кричал о своих 500 тысячах долларов, которые должна собрать наша выставка (25 января 1924).

Через месяц после прибытия делегации комитета в Нью-Йорк произошло важнейшее для судьбы выставки событие. С организаторами установило, наконец, контакт представительство Российского Красного креста. Дело в том, что оно фактически исполняло функции советской дипломатии и консулата в США, а члены Комитета, как выяснилось, не поспешили уведомить свой Красный Крест о прибытии. Представительством руководили преимущественно американские подданные, но российского происхождения и довольно коммунистических взглядов. Одним из секретарей был Пакстон Гебен, журналист и дипломат, социалист, руководитель Американского комитета помощи русским детям, завещавший похоронить его в Москве (это и случилось в 1929). Другим секретарем был Александр Браиловский, поэт, тоже журналист, член РСДРП, приговоренный к смертной казни, замененной каторгой в 1903 г. Два года спустя он сбежал из России, обосновался в США, сотрудничал с просоветскими газетами. Также работал он представителем Комиссии зарубежной помощи (Ольга Каменева). Еще одной ключевой фигурой был Дмитрий Дубровский, революционер, политэмигрант, с 1916 года американский гражданин. Он работал в бюро Мартенса, которое представляло интересы советской власти, но было ликвидировано властями США в 1919 г., потом перешел в Российский Красный Крест. В середине 30-х годов Браиловский и Дубровский разочаровались в коммунизме, но в 1924 году они были деятельными советскими «агентами влияния». Собственно, с 17 февраля, то есть с момента регистрации членов комитета в Красном Кресте, выставка становилась культурным мероприятием советской власти за границей. Браиловский и Дубровский сразу принялись третировать «белоэмигрантов» Гришковского и Сомова, в особенности, первого из них, в самом деле, рядового участника Белого движения.

Открылась Русская выставка 8 марта 1924 года, планировалось, что в первый день будет свыше 7 тысяч посетителей, но пришло не более тысячи. Вечером избранная публика обедала по приглашению знаменитой балетной пары Фокиных. Впечатления от первой недели работы Сомов излагал в письмах любимой сестре Анне Михайловой (в Америке были и 10 ее живописных орнаментов): Много русских. Картин пока продано очень немного и то все сегодня – сегодня воскресенье, народу было человек 600 [потом 250-300 в день]. Это, конечно, очень мало. Американцы не скучают на выставке и им многие картины нравятся, у них нет ни вкуса, ни знаний. Наивны в искусстве, как малые дети, даже критики-специалисты, сотрудники больших газет. Помещение большое, но некрасивое, очень бедно убранное (у нас очень мало денег, некоторые из нас даже в панике). Свет электрический, дневного мало. Лично я доволен, как выглядывают мои вещи. Все их находят гвоздем выставки! Ещё всех поражает деревянная скульптура Коненкова, у которого отдельная комната… Хотя помещение очень большое, картины развешаны очень тесно и от близкого друг к другу соседства проигрывают. Картин так много, что все невозможно было выставить и кое-что мы держим в запасе. Мои соседи: Сорин (три графических больших портрета), Захаров (у него все маленькие вещи) и Бакст, представленный одною, некрасивою большою акварелью, изображающей охотницу с собакой в плакатном стиле. Посредине комнаты стоит витрина с моим фарфором. Цветы на фоне черного атласа выставлены в глубокой рамке и висят среди моей графики из «Книги Маркизы». Они всех восхищают, но, увы, пока ещё их не начали покупать – находят цены на них слишком высокими (9 и 16 марта 1924).

Почти сразу русский комитет стал понимать, что надо как-то спасать выставку, в дневниках Сомов регулярно называет ее «пустыней». 13 марта практичный Трояновский доложил: надо срочно найти 41 тысячу долларов просто, чтобы выставка работала установленные 6 недель. Красные интриганы из Красного Креста придумывали авантюры: Браиловский рекомендовал сделать какой-нибудь скандал: мы пустим статейку, что это не очень советская выставка, а потом – что эта выставка очень советская. Или устроим скандал следующим образом: тут есть блюстители нравов, и стоит им показать, что на выставке много порнографии, - они начнут писать статьи (отчёт И. Грабаря; см.также дневник Сомова, 16 марта 1924).

Покамест комитет сотрудничал с прессой более традиционными способами. Сомов завязал знакомство с репортером и любителем искусства Чарльзом Сезаром (его женой некоторое время была дочка О. Генри Маргарет). Сезар был в Советской России в 1922 г., рисовал большевистских вождей, а в 1924 г. работал на «Нью-Йорк Таймс». Возможно, он написал комплиментарные слова о Сомове в обзоре городских выставок для воскресного приложения: Сомов необходим на Русской выставке как посредник между его страной и нашей. Разделяющая их пропасть не могла быть столь удачно соединена, кроме как его парящим воображением (6 апреля 1924, прил. к "Нью-Йорк Таймс"). Вполне благожелательно отозвалась «North American»: Очевидно, в русском искусстве существует много подлинно живых элементов, которые противостоят нашествию -измов сегодняшнего дня. Выставка по-настоящему представительна для такой огромной страны, как Россия, ее крепких людей, очаровательных пейзажей, больших и малых городов, таких своеобразных для наших глаз.

Столкнувшись с американской реальностью, члены комитета осознали главный промах, совершенный еще в стране Советов, - авторы и организаторы страшно завысили стартовые цены. Правда, свою отрицательную роль сыграло и то обстоятельство, что половина стоимости продажи поступала Комиссии зарубежной помощи, и только другая половина оставалась художнику. В письме советскому коллеге по отборочной комиссии Сомов подробно разъяснял сложившуюся обстановку: Назначенные в России цены оказались фантастическими, и ни одна картина по ним не могла бы быть продана. После всеобщего совещания мы их намного уменьшили, сообразуя их с ценами на картины Бакста, Рериха, Фешина и других здесь продававших русских художников… Покупают преимущественно вещи старой школы. Продано несколько картин Поленова, Виноградова, Жуковского, Степанова, Петровичева, Исупова. Несколько мелочей из графики, 2 гравюры Анны Петровны, акварель Черкесова, рисунок пером Чехонина. Всего очень мало – тысяч на 20-25 долларов. Гвозди выставки – картины из жизни Христа Поленова, Нестеров, Богданов-Бельский. Пейзажи со снегами и изображения церквей. Баба под Малявина Архипова. Наши молодые художники и модернисты не нравятся и на них почти не смотрят. Имеют ещё большой успех, но у немногих, деревянная скульптура Коненкова и 2 вещи Серебряковой (натюрморт и «Спящая девочка»)… Очень грустно, что всех разочаровываю, мы все рассчитывали ведь на золотые горы! (Сомов – В. Воинову, 4 апреля 1924)

Гром над русскими мастерами грянул 6 апреля. Расстроенный Сомов писал сестре: В New York Times в прошлое воскресенье на первой странице появилась для нас враждебная, непонятно кем инспирированная статья, наполненная клеветой. Озаглавлена она была приблизительно так: «Русские художники ехали за американским золотом, но остались в долгах» [Debts End Russian's Vision of Gold Here / Littledale // 6 апреля 1924]. В ней между прочей чепухой сказано было, что мы, будто, приехав сюда, сейчас же соединились с Юсуповым! Зло, нанесенное Times'ом, очень велико. Американцы не выносят неуспеха, а мы теперь имеем репутацию обанкротившихся! (13 апреля 1924, письмо Анне Михайловой) Подозревая перлюстрацию, Сомов не упомянул еще свои слова, что художники в России голодают, а 80-летнему Поленову не в чем выйти на улицу. Также в подзаголовке автор (или редакция) констатировал: Много похвал – мало денег. Литтлдейл побеседовал с Гебеном и Браиловским, которые сообщили, что советские власти контролируют ход выставки, но ее комитет подвержен антибольшевистскому воздействию.

Члены комитета заподозрили, что «товарищи» из Красного Креста все-таки осуществили предложенную ими комбинацию со скандалом вокруг выставки. Позднее, в октябре в Москве, на заседании Комиссии О. Каменевой Грабарь отчитывался и пояснял: На выставку явился человек и стал меня интервьюировать, а так как я очень осторожен, то я позвал Сомова (художника) и Гришковского для того, чтобы у меня на всякий случай были свидетели. Он задал мне вопрос: «Вы кругом в долгу?» Я ответил: «Нет, у нас дело идёт хорошо». «Как же, ведь вам Крейн дал 15 000 долларов? И вы до сих пор не можете уплатить». Я все это опровергал (отчёт И. Грабаря, 13 октября 1924).

Комитет подготовил заявление и разослал его прессе, в нем говорилось, что выставку посетили 17 тысяч человек, что продано 58 работ на сумму более 30 тысяч долларов. Новая статья в «Нью-Йорк таймс» под несколько ироническим названием «Русская художественная выставка продолжается» вышла 18 апреля, за два дня до ее окончания.

Самым значительным покупателем оказался все тот же Крейн, например, в последний день он купил две картины Поленова за 5700 долларов. Сергей Рахманинов приобрел работы Крымова и Виногадова, адвокат Ташер – того же Поленова и Остроумову-Лебедеву. Свои выставочные итоги подвел и Сомов: Даже после закрытия было продано 5-6 вещей. Между ними и мой «Балет». Я получил за него всего 250 долларов (продан за 500). Купил его какой-то мистер Ротбарт. Видишь – какие цены здесь можно выручить, а мы-то думали все о тысячах. Я рад ещё за Зину, наконец и она продала одну вещь – «Спящую девочку» тоже за 250 долларов (500). Это теперь ей очень кстати, я думаю, с болезнью матери она совсем потеряла голову. Я продал ещё одну маленькую вещь – эскиз пейзажа с радугой – за 100 (200) долларов. Потом, как ты помнишь, верно, маленькую [«Венецианский праздник»] за 375 долларов (750) (Сомов – сестре Анне Михайловой, 1 мая 1924).

Нью-йоркские итоги выставки подводит и Павел Голубев: Вообще, мне кажется, довольно примечательная закономерность в этой истории — выставка была частным предприятием, подготовленным на деньги частных лиц. У советского правительства вообще и Комиссии зарубежной помощи в частности организаторы ничего не просили, кроме заграничных паспортов. В ответ их связали массой обязательств, отобрали прорву денег, еще и постоянно шантажировали возвращением — тем, что отберут жилплощадь и т.п. То есть выставка провалилась бы и так, потому что никому русское искусство в США было особенно не нужно. Далее же, в соответствии с каноном, следуют сцены отчаянного героизма посторонних этому делу людей (Сомов, Гришковский, кое-кто из организаторов в Нью-Йорке), и им удается каким-то образом покрыть все затраты и во всяком случае никому не задолжать. Но, как всегда, контроль, не пущать, зарплату не выплачивать...

Весьма скромный нью-йоркский результат не означал еще финала. 6 апреля начались переговоры об организации передвижных выставок по городам Северной Америки. В то же время пришло письмо Каменевой, в котором продление выставочной деятельности ставилось под вопрос. Члены комитета, находившиеся в Нью-Йорке, а это были Виноградов, Захаров, Сомов и приехавший с женой Коненков, получили свои работы «на руки», остальные картины отправились на склад. Коненков и Захаров остались в США (второй – навсегда), Виноградов уехал в Ригу, где прожил до смерти в 1938 г., Сомов поплыл во Францию, где обосновался спутник его жизни Мефодий Лукьянов. Грабарь, Сытин и Трояновский возвратились на родину.

Вернулся в Нью-Йорк Сомов буквально в день открытия первой передвижной русской выставки - в Лексингтоне 23 сентября 1924. Николаем Гришковским и Евгением Сомовым были сформированы передвижные выставки северного и южного направлений. Снова обращусь к переписке К. Сомова: Женя совершенно посвятил все свое время для наших выставок и его организаторские способности оказались для нас драгоценными. Он завязал сношения с 6-ю или 7-ю городами Америки, на весь зимний сезон. Картины посылаются на счёт тех учреждений, которые нас приглашают, - университеты, клубы и художественные общества. Помещения даром. Мы платим только небольшой процент с продажи картин. Выставки не очень большие, из 100-150 картин (Сомов – сестре А. Михайловой, 2 октября 1924). Вслед за Лексингтоном русское искусство увидели в Луисвилле, Сент-Луисе, Балтиморе и ещё более чем десяти городах, финишировала Русская выставка в Торонто в 1925 году. В провинции покупали Бобровского и Бялыницкого-Бирулю, Крымова и Виноградова, Богданова-Бельского и Жуковского, Архипова, то есть опять-таки художников достаточно консервативного стиля. Всего на нью-йоркской и передвижных выставках было приобретено 93 работы.

Борьба остатков Выставочного комитета с Российским (фактически Советским) Красным Крестом вступила в новую фазу. Перевес просоветских агентов быстро наступил, что зафиксировано в дневнике Сомова: Утром пришла для меня пренеприятная телеграмма: «Общее собрание 10-го ноября уполномочило вас до приезда Виноградова руководить делами выставки совместно с Дубровский. Виноградов согласен. Председатель Васнецов». Поехал к Жене в office. Обсуждали, и я поехал в Красный Крест. Оба были там: и Дубровский, и Браиловский. Говорили больше часу. Требование из Москвы об отставке Гришковского (он согласен, если он останется частным продавцом на процентах [5% , к тому моменту Гришковский заработал 1017$]), переводе конторы к ним; Женю согласны оставить и готовы ходатайствовать за него. Предлагают какого-то Макбрайда взамен Николая Осиповича. Я страшно расстроен (11 ноября 1924).

Оттесненный Гришковский информировал о советских происках своих американских партнеров. Черновик одного из таких писем был выкраден вероятно упомянутым Исаем Макбрайдом (журналистом, написавшим сочувственную книгу о Советской России в 1919 году) и передан Браиловскому с Дубровским. Перевод письма сохранился в архиве Комиссии Каменевой: Действуя своим обычным путем, советские власти вызвали в Москве представителей художников, которые послали свои картины в Америку, и приказали послать телеграмму в Нью-Йорк, прося нас передать все картины и дела так называемому Российскому Красному Кресту (письмо Гришковского директору канзасского Художественного института Р. Холланду от 9 декабря 1924). Впрочем, Павел Голубев не нашел свидетельств о том, что жалобы Гришковского привели к отмене каких-либо выставок.

Константин Сомов постарался возможно более дистанцироваться от организационных вопросов. Он и прежде был ярко выраженным индивидуалистом, и тогда уже окончательно решил обосноваться на Западе, только еще не выбрал между Францией и США. В апреле 1925 года, по ряду причин, Сомов остановился на Париже. Он сообщал московскому коллеге: Уезжая из Нью-Йорка, я временно, за неимением другого лица, передал свою доверенность д-ру Дубровскому. Я хлопотал, чтобы передать ее В.В. Мекку, но это мне не удалось. Дела выставки шли хорошо последнее время, всего было продано за три месяца тысяч на 10. В будущем можно надеяться на более крупные продажи, в летние месяцы в Лос-Анжелесе, Торонто и других городах (Сомов – Грабарю, 23 апреля 1925; передача доверенности отмечена в дневнике от 15 апреля).

Разумеется, и драматическая судьба возвращавшихся на родину работ не укрылась от внимания Сомова, отдавшего за полтора года много сил, нервов и времени этой истории: О несчастии с картинами русских художников я читал заметку в русской газете и был очень огорчён. Вот как кончилась эта Одиссея!.. (Сомов – сестре А. Михайловой, 30 ноября 1926)

Весьма вероятно, что Сомов увидал заметку в «Возрождении»: Гибель картин русских художников. Вблизи Стокгольма потерпел серьезную аварию пароход “Балтик”, на котором находились 23 ящика с картинами выдающихся русских художников. Картины направлялись обратно в Россию с выставки в Северной Америке. Все картины оказались залитыми водой. Среди погибших картин — ряд картин Серова (“Портрет госпожи Дервиз с ребенком”, “Похищение Европы”), Виктора Васнецова (“Битва Ивана Царевича со Змеем Горынычем”), Аполлинария Васнецова (ряд портретов), Нестерова, Кустодиева и других. Минимальная стоимость этих картин и гравюр в 3–4 раза превышает сумму страховки. Всего на эту выставку было отправлено 1200 картин, ее вывез несколько лет тому назад в Америку Сытин.

Опасения относительно повреждений и возможной гибели произведений искусства оказались, кажется, преувеличенными. Переписка советских художников, с волнением ожидавших новостей с берегов Балтики, зафиксировала успокоение корреспондентов: Ящики с картинами оказались совершенно неподмоченными. Поздравьте с этим известием всех петербуржцев — кого по телефону, кого как найдете нужным. Со дня на день ожидаю прибытия ящиков в Москву. Они отправлены 24 декабря малой скоростью. Осмотр мы, конечно, все же произведем и здесь, не взирая ни на какие стокгольмские свидетельства (Грабарь — Нерадовскому, 7 января 1927).

Последнюю, пожалуй, загадку, оставленную потомкам этой неповторимой выставкой, разгадывает нам Павел Голубев: Стокгольмские свидетельства — это еще одна интрига. Было известие, что ящики вскрывались сразу после аварии, чтобы оценить степень ущерба, в Швеции, без представителей с советской стороны. Увы, никакой особенной интриги там нет — ящики оказались целы, но еще долгое время продолжалась бюрократическая канитель с ними. Ленинградские художники получили свои работы в феврале 1927 года.